Жена мертвеца

Глава 10

Пока Григорий с минхерром Мюллером вели свои разговоры за стойкой, на дальнем дворе Варвара спокойно, на правах ветерана, оккупировала временно оставшийся бесхозным самовар и глубокую чёрную пиалу с фениксами. Сидела, привалившись к стене, пила чёрный тягучий чай, хрустела реквизированными баранками, бездумно смотрела на ангелов, пляшущих на игле громовой башни. Конечно, таких ангелов она сколько угодно могла наколдовать и сама. Но всё равно. Чёрная, кованая игла громовой башни, тёмные дождевые тучи, и на их фоне – пляска сиреневых, голубоватых и белых огней, танец с вуалью – полотнищем прозрачно-тонкого лилового света. Огни святого Эльма, красивый, но сугубо побочный эффект контрольной по физике, в коллегиуме где-то внизу. Картинка завораживала, будто и вправду – ангелы с крыльями вели в вышине страстный и медленный танец. Григорий говорил – в её честь. Врал, конечно...

– Расселись, понимаешь ли, тут. Герои, понимаешь, джихада, – прошипел кто-то рядом.

Почти под ухо. Варвара повернулась – отрывать глаза от волшебной пляски было лениво и больно, поэтому она посмотрела вниз мельком, буквально одним глазом. Стайка в чёрных и синих студенческих кафтанах, пятеро крепких парней и незнакомые девицы со старших курсов. Эмблемы на пайцзах-пряжках: кирка и молот геомагии, звериная пасть, змея и чаша медиков. Рукоятки кинжалов на поясах повёрнуты из студенческого «за спиной» положения – вперёд, под ладонь, отчего вид у всех был решительный и грозный не по делу. Для повоевавшей Варвары – смешной. Всё одно, к третьему-пятому курсу студенческие кинжалы обычно стачиваются до пыли, чтобы освободить место шпаргалкам по богословию.

Одна из девиц – незнакомая, востроглазая, с густыми чёрными волосами и студенческом синем кафтане с юридической пряжкой – и прошипела ещё раз что-то в сторону Варвары. То ли недовольная тем, что Варвара оккупировала самовар, то ли...

То ли ведьмин ковен из старшекурсниц, про который Варвара наглым образом подслушала в разговоре, решил в отношении Гришки перейти от осуждённого Единым господом и деканатом и в корне неэффективного приворота к решительным действиям. И продвинутым техническим средствам типа ногайского аркана или крепкой ременной петли. Оно понятно, как порой говорила Варварин полковник, бронемамонтовая датка Мамаджан: «Хорошо зафиксированный жених в приворотных средствах не нуждается». Но... Не при ней же, так хорошо устроившейся в обнимку с самоваром и чаем в чёрной пиале с милыми фениксами по ободу? Синяя юридическая девица прошипела ещё что-то сквозь зубы. Наверно обидное, Варваре было лень прислушиваться. Кореша злословившей девицы залопотали, заговорили хором, наперебой. Рассредоточились – грамотно, перекрывая цепью выход из деканского закутка. Где-то далеко, в кустах, на уголке глаза мелькнула жёлтый, золочёной нитью шитый кафтан.

Варвара потянулась мыслью – даже без звука дудки, в таком расслабленном и дремотном состоянии магия ей давалась легко – отделила от тучи холодную прядку дождя. Раскрутила в воздухе, уронила вниз, хлестнув холодным потоком студентам на головы. От души хмыкнула, полюбовалась на картину: синяя и мокрая, фырчащая от злости юридическая курица и её дружки. А дружки, кстати, и под дождём строя не смяли, двинулись навстречу – мягко, цепью. И отшатнулись, услышав треск и шипение разрядов, цепочка лазоревых и голубоватых огней вспыхнула на их пряжках ремней и эфесах кинжалов. Один парень выругался было, потянулся к ножу. Зашипел и отдёрнул обожжённую электрической магией руку.

Голос хлестнул по ушам. Грубый, весёлый и хриплый бас декана Пауля Мюллера. Вот он вышел, с ходу уронив руку на витой эфес меча-кошкодёра, вот оскалился – боевым флагом взвилась на ветру его борода. Вот оглядел всех, прищурился и сказал, хриплым, холодно отточенным басом:

– Так-так-так... Миледи Кара, господа Сайман, Наумов, Мургалиев и Эдерли... Поздравляю вас, господа, у нас только что открылось общество трезвости. Кто шевельнётся – я того разом туда запишу. Немедленно. Ну, господа, смелее, подходим...

По-калмыцки раскосый Эдерли дёрнулся было, зашипев по-кошачьи и прищурив узкие глаза, приятели дёрнули его, подхватили под руки. Увели. Потом вышел и Григорий – непривычно задумчивый, и Варвара улыбнулась ему. Сказала:

– Слушай, тебя тут ловили. Особенно этот, в золотом кафтане всё горел желанием поймать.

– Так не поймали же, – улыбнулся девушке Григорий. – И мы на «ты»?

Бесцеремонно порылся у Мюллера в закромах, достал и дал в руки печатный пряник. Варвара раздвинула облака, в шутку – бросила Гришке на лицо неяркий, осенний луч солнца.

– За вкусный пряник готова и на «ты», – хихикнула Варвара. – И чего такого интересного тебе сказал уважаемый декан? Хорошо, видела, поговорили.

– Хорошо. Распереживался он, когда узнал, что убили её. В общем, работала она на литературной кафедре. Переводила книжки. Что интересно, последнее время туда в книгохранилища книжки разные возами привозят, и всегда укрытые под рогожей. А ещё в ночь убийства шумел учебный мамонт в стойле. А стойло-то как раз со стороны реки.

– Тогда давай я к мамонту схожу. Всё равно ты его не поймёшь, – то ли сказала, то ли хихикнула Варвара.

– Тогда я проверю в книгохранилище.

– Договорились.

А ещё Варвара решила, что поспрашивает насчёт странной компании, поджидавшей Григория у декана. Больно тот резко дёрнулся, услышав про мелькнувший где-то жёлтый, с шитьём кафтан. Или про синий, девичий, с пряжкой юридического? Жаль, Варвара не сумела ухватить, понять, чего именно так укололо Григория. «Ладно, успеем ещё», – подумала она, шагая в сторону деревянных резных куполов и серебристых гонтовых крыш зверского факультета.

Гигорий же, оглядываясь на всякий случай по сторонам, шагал в библиотеку – вот уж точно отражение университетского безумия в миниатюре. Старый арабский этаж с узкими окнами, весь в узорных, чёрного золота шамаилях и арабесках, чеканных, витых каллиграфических надписях на стенах. Над ним этаж в русском стиле – белый камень в лазоревых изразцах с птичками, с резными наличниками на окнах. Ещё выше, над третьим этажом – трофейная готическая розетка, круглое окно-витраж. Бегущие кони на крыше, витое крылечко с надписью «сокровище, принадлежащее народу» над дверями. На русском и арабском языке: то ли хадис Пророка, то ли изречение Фёдора, Грозного царя. Григорий помялся было перед воротами, почесал в затылке, потом решил, что он тоже народ и прошёл, подвинув плечом служивого мужика, нудным голосом спрашивавшего у всех про какой-то пропуск. На первом этаже ходили студенты, рылись в книгах, говорили приглушёнными голосами, отстёгнутые рукава кафтанов хлопали, как крылья птиц в полутьме. В углу под окном старый лектор в остроконечном колпаке и зелёной чалме правоведа читал книгу законов, ученики сидели вокруг колечком, поджав ноги, прямо на алом, мягком ковре. Стеллажи в том углу как раз занимала многотомная разрядная книга. Полный список чинов и служб за все годы царства, томов, наверно, четыреста. Чёрная с золотом кожа переплётов сверкала, заливая грозным сиянием угол. Где-то там, на сотой странице двухсот какого-то тома роду Григория принадлежало целых три с половиной строки. Начиная с прадедовской: «Повёрстан по пробору в стрелецкий чин, оклад...» – и так далее. Потом дедовское: «У Колывани-града на приступе...» Потом отцовское: «На такфиритских псов ходил промыслом, привёл двух языков и знак-уши», – с короткой приказной пометкой: «Пожалован, велено впредь по жилецкому списку писать. Оклад положить с додатком...» Собственная Гришкина запись пока до обидного короткая: «Повёрстан в жилецкую службу, в отца место, оклад...» Ничего, Бог даст – дополним ещё...

«У тебя мысли прямо на лице написаны! Чины, награды… На моих родственниках зарабатывать будешь?..» – разъярённой кошкой прошипел голос призрака.

Вслух Григорий отвечать не стал. «На врагах божьих и Ай-кайзерин. Да – и твоих, Катенька. Э-эх», – подумал тихо и про себя. Выругал сам себя – глупо было хвастаться и распускать хвост перед боярышней. Тем более, и так почти нечем. У Варвариного рода, у Колычевых – таких записей наберётся на целый отдельный том.

Тем временем лекция кончилась, ученики прошли мимо толпой. Григорий, пропуская молоденьких парней и девчонок, свернул в проулок меж стеллажами. Снял с полки и пролистал первую попавшуюся книгу:

«Увидал он на этом острове змей, подобных верблюдам или пальмам, и они поминали Господа, велик он и славен! И молились, крича: «Нет бога, кроме Аллаха!..»

В ушах прозвенел Катькин голос:

«Ничего себе... А я и не догадывалась при жизни здесь поискать. У нас она вообще запрещённая».

Григорий недоумённо пожал плечами, повертел том в руках. Глянул на заглавие: «Тысяча и одна ночь». Подумал: «Они там, за линией совсем обезумели, еретики. Зачем им потребовалось запрещать сказки?»

Ладно, главное – дорога наверх очистилась. Григорий двинулся дальше, зашагал по винтовой лестнице. Второй этаж, третий, тихие разговоры, полутьма и шелест пыльных страниц. Алые и золотые стёкла на окнах, изысканные, мерцающие фигуры витражного стекла. Жёлтые лучи масляных ламп, золотые буквы на корешках сверкающие колдовским, призрачным светом. Третий этаж, узкий коридор, поворот. Дверь. Тяжёлая дубовая дверь, окованная железными полосами.

Запертая, Григорий даже удивился этому слегка. А как же «принадлежит народу»?

Наклонился, посмотрел, подцепил язык замка засапожником, откинул. Распахнул дверь...

«Вообще-то, ключ под ковром должен был быть», – уточнил со смешком Катькин призрачный голос.

Григорий проверил – нету. Вошёл. Снова полки с книгами, длинные, сквозь круглое, розеткой, окно – течёт неяркий свет, мерцающий алый и жёлтый. Густая и плотная тишина, голоса студентов сюда не долетали, тонули в мягкой полутьме. Ряды книг, на дальнем краю, под окном – два стола напротив друг друга.

«Гришенька, принюхайся» – тревожно прозвенел голос Катерины в ушах.

Григорий честно вытянул носом воздух. Книжная пыль, чернила и краска. Знакомый, мягкий и кружащий голову дух, вроде – ничего особенного. Снял с полки одну из книг, пролистал. Запах усилился, стал едким и незнакомым. Да и книга была странной на вид. С тонким, гнущимся переплётом, раскрашенной яркой – но аляповатой и режущей глаз картинкой. Что нарисовали – непонятно, половину обложки закрывала большая, василькового с лазурью цвета печать: «проверено, колдовства нет». Махбарат...

«Что за хрень?» – удивился Григорий. Перелистнул страницы.

Книга была напечатана, но не на бумаге – какой-то тонкий, выскребенный и очень белый пергамент. Буквы – шрифт незнакомый, наполовину выцветший, краска крошилась уже, кое-где сходила, оставляя чистые, без следа, проплешины. Слова – непонятные, на первый взгляд. Вчитавшись, заметил знакомые корни и окончания, слова, смешанные разом из всех языков. В царстве на таком говорили полузнайки и базарные жулики, делающие вид, что закончили университет. А тут:

«С чувственным поворотом бёдер принцесса Изабелла поднялась со своего трона и спустилась с возвышения, её платье шепталось по каменному полу. «В самом деле, сэры рыцари, вы вызваны для самой... не скучной цели». Когда она проходила между ними, её духи были опьяняющей смесью розы и мускуса, коллективный голод разгорелся внутри трио...»

«Что за хрень?»

«Это – действительно хрень. Но тут и хорошие есть. Это наши... то есть трофейные книги, по-вашему – книги еретиков. Вот тут я и работала, Гришь. Переписывала, переводила, правила под ваш канон, готовила к печати»...

Ну да: «У хорошей книги в соавторах сам господь Бог, грех выкидывать только потому, что второй соавтор в муртады подался». Григорий почесал в затылке, пытаясь вспомнить, кто сказал эту цитату – то ли усад Алауддинов, нынешний ректор, то ли его предшественник, а может, и вовсе сам Фёдор, царь, прозванный Васильевичем за доброту. Пожал плечами, сообразив, что занимается чем-то глубоко не тем, но не удержался. Взял посмотреть ещё одну книгу с полки. Подцепил ногтем мухбаратову васильковую печать, посмотрел на обложку, хмыкнул, глядя на сильно непропорционального мужика – в две краски, страшного, без бороды, зато с мечом не по росту. Пролистал страницы, хмыкнул снова – здоровенный хмырь там довольно однообразно рубил кого-то, почему-то регулярно забывая сдавать порубленное в разрядный приказ.

«Тетеря... – подумал Григорий, заметил, что в книге с мясом вырвано с десяток страниц. – Что за хрень? Мухбарат бдительностью балуется?»

– Тут чёрной магии не было, Кать?

– Откуда? Ваши проверили все...

Ладно, не было, так не было. Григорий поставил книгу на место, прошёл дальше, в конец книжного ряда. У круглого готического окна-розетки, под неярким светом цветных витражей – чистое место, возвышение, на нём два стола, оба заваленные бумагой и книгами...

– Твой – левый был, правда? – подумал Григорий, уверенно подходя к столу.

– Да. Как догадался?

– А там порядок, как у тебя дома. А вот сосед твой – неряха, да. Посмотри, ничего не пропало?

Подумал, и сам тоже осмотрел стол. Ровные ряды бумаги и перьев, стопками – чистые и исписанные листы, книга на резной деревянной подставке.

– Еретическая?

«Интересная. В тот день задержалась до ночи, хотелось закончить переводить главу».

– Про что, хоть?

«Любовный роман. Про академию магическую, там адептка юная, ректор и так далее. Под ваш канон переделывать – жуть. Бога Единого похвали на первой странице, сиятельную Ай-Кайзерин – на третьей, перед боевой сценой обязательно вставить: «Господь велик». После эротической – тоже, а то читателям про многобожников не интересно. Хотя... Вот у вас по канону и про моря получается, и про путешествия, и про страны дальние, и вообще... А у нас...»

Призрак печально вздохнул. Григорий – тоже, скосившись вдоль рядов книг в однообразно-аляповатых обложках. Потом прибрал со стола исписанные рукой Катерины листы, аккуратно сложил их, завернул в тряпочку. Подумал, подобрал и книгу с подставки. Посмотрел, пролистал, попробовал разобрать текст. Снова – заметил дыры в кое-как сшитых листах. Несколько страниц были аккуратно вырезаны или вырваны с мясом.

– Дела... Кать, так было?

«Нет. Странно...» – в голосе призрака прозвучала растерянность.

«Хорошо», – подумал Григорий и аккуратно убрал книгу с листами за пазуху.

Пошёл дальше, к соседнему столу. Оглядел – каша из бумаги и перьев, карандашные огрызки, каллиграфические записи разом на всех языках, какие-то схемы, вычерченные по линейке, карандашом. Лист бумаги, кривые, неровные строки: «Любезное моё солнышко»...

Колокольным звоном – призрачный голос Катерины в ушах:

«Сюда идут».

Звук шагов разорвал тишину. Жёлтый, яркий луч света скользнул по книжным корешкам, задрожал, лёг на пол, отразившись на мутном стекле окна-розы.

Шаги. Тихий, уверенный голос:

– Странно, я думал, что запирал дверь. Это вы, Катерина?

– Я за неё... – сказал Григорий, выходя навстречу из темноты.

Смерил с ног до головы Павла Колычева тяжёлым, немигающим взглядом. Тот замер, его трость глухо стукнула в пол. Серые внимательные глаза сверкнули искрами в полутьме. Потом узнал Григория, двинул губы в улыбке. Поднял вопросительно бровь. Открыл было рот – спросить Григорий не дал, задал свой вопрос первым:

– В прошлый раз вы сказали, что не знали её. Какого лешего? И что это значит, вообще?

– Это значит, что расследование вести вы не умеете. Вам бы саблю, а лучше кистень, а тут – сами видите, сплошные разговоры и размышления. Нужна система, метод, порядок и логика, причём получше той, что учат у философов на факультете. Вы, молодой человек, сами себя и запутали – назвали мне только фамилию в прошлый раз. Только фамилию, под которой её записали в ведомость приказные дьяки и которую, наверно, она не знала и сама.

«Чего он несёт? – прозвенел меж ушей рассерженный Катькин голос. – Ему же в ректорате называли, когда устраивали меня. И по имени меня знает, и кто такая».

– Вам в ректорате её называли, когда устраивали. И имя. И фамилию, – непроизвольно повторил за Катькой Григорий. – И из какой слободы.

Нахмурился подвигаясь. Выставил плечо, с трудом, но сдержал поднявшиеся было руки, голос призрака забился колокольчиком в голове: тише, мол, тише, не надо боярича бить. Испуганным – хлестнуло, как холодным дождём по башке.

Колычев лишь поднял руки – снова, глухо бухнула об пол трость. Улыбнулся:

– Тише, тише, молодой человек. Ректорат большой, кто там что кому называл – можно искать до бесконечности. В любом случае – обустройством Катерины занимался мой помощник, вам имеет смысл поговорить с ним, – Павел сделал шаг назад, оглядел Григория, улыбнулся, увидев вывернутый наизнанку жилецкий кафтан: – Изобретательно. Похоже, есть смысл дать вам шанс. Только, ради бога, расскажите – как вы вообще сюда вышли, не имея подсказки?

– Всё просто. Катерина занималась переводами, значит – либо языковая кафедра, либо ваша. Но восточных языков она не знала, а без них в хозяйстве профессора Чжи никуда. А вот вам зато – люди подсказали – завезли кучу интересных книг с печатями махбарата на обложке.

– Вот как? – Колычев улыбнулся, остро – видно было, как дёрнулась его борода. Боярин взлохматил её, сказал задумчиво: – Языков, говорите, не знала. Изобретательно. Определённо стоит дать вам шанс. Держите меня в курсе, пожалуйста, это же такой сюжет – прямо как во франкском романе.

Григорий аж руки за спину убрал, стиснул их там покрепче – почему-то сильно захотелось расписать боярину Колычеву весь сюжет будущего романа в лицах, то есть на лице. Сдержался, выдохнул, сказал только:

– Сначала – вы. Чем вы вообще тут занимаетесь? Книги я местные посмотрел – благодать Божья там и не ночевала... почти, – поправился Григорий тут же, после негодующего – по счастью неслышного – крика Катьки между ушей.

Павел Колычев поднял руки и улыбнулся:

– Аллах подверг страданиям стадо курфа, – сказал он с улыбкой, дёрнул голосом, подражая проповеднику у минбара. – Но тут не одни книги, тут... Вам знакомо слово «культура» молодой человек?

– «Когда умрём, то всё до одного. Познаем, что не знали ничего» – отец на такфиритов ходил, трофеил что-то подобное...

– Ха... – проговорил Павел Колычев, улыбнулся, – Забавно... пойдёмте, покажу.

Махнул Григорию рукой, проводил до ранее незамеченной двери в подсобку. Или даже снова, как там по аллемански говорят «кабинет». Снова с мягким диваном и пушистым ковром на полу. Григорий невольно поёжился – накрыло тем, что табибы из школы святого Асклепия называли на франкский манер «дежа вю». Как три дня назад. Снова душистый плиточный чай, снова тонкие чашки в оправе тёмного кубачинского серебра. Снова вечерняя хмарь за окном, осенний ветер снова гудит в плохо пригнанной раме. И радушный хозяин снова манипулирует странной колбой из цветного стекла на подставке. Наливает воду, ставит на подставку, смотрит внимательно, улыбается одними губами – видно, как дёргается его острая, аккуратная борода:

– Но там, за линией, в «дар-аль-куфре», представьте себе целый мир, странный и непредставимый нашему воображению. Вот посмотрите... – Павел щёлкнул пальцами, внутри подставки мелькнула искра, заплясала, забилась крича.

Похоже, у Григория заломило уши на миг, рвануло диким беззвучным криком. Вода вскипела мгновенно, пар клубами рванулся ввысь. Что-то щёлкнуло вновь, искра погасла, мигом, будто где-то внутри дёрнули шторку.

– Там, внутри, демон из ада, вызванный колдовством. Заклинание неверных освобождает его на миг, он вырывается, попадает в воду своим огненным телом. Потом второе заклинание снова запирает его. Остроумно, правда? А сколько ещё таких находок может пропасть за войну...

– А ему не больно?

– Простите? – Павел даже моргнул на миг, бородка его – дёрнулась вверх в изумлении. Григорий развёл руками и пояснил:

– Демон огненный, адский, там жарко, как говорят. А вода холодная...

– Ну вы даёте... Думал, будете ругаться, звать священников или махбарат. Насчёт демона не волнуйтесь, в нём разума примерно, как в хомяке. Насчёт махбарата – тоже. Да, Катерина и вправду работала здесь. Её помощь могла... была бесценной. И не только при переводе – она была человек, видевший многое, понимающий скрытые смыслы. И способная это скрытое объяснить. Только…

– Что только?

– Обратившиеся неофиты часто валятся в крайности, видят ересь там, где её нет. Мой помощник ругался порой с ней, назвал это такфиритским уклоном.

«Чего»? – негодующий вопль Катерины прозвенел набатным звоном в ушах. Сильно.

Григорий невольно поморщился – заломило, пошло крутить в голове. Павел Колычев смотрел на него, внимательно, сощурив холодные, серые глаза. Край его бороды дёрнулся, поднялся в улыбке:

– В любом случае – вам сейчас лучше говорить с моим помощником, а не со мной. Его зовут Фёдор. Это если по-нашему, но он предпочитает звать себя Теодоро, на его родном языке. Он тоже беженец, откуда- то из южных краёв. Весьма почтенный молодой человек, из очень, по слухам, древнего рода.

Показалось? Или и на самом деле аккуратная бородка Павла Колычева вновь дёрнулась в улыбке на этих словах.

За окном на башне прозвонили часы. От башен призыва, издалека долетел протяжный, приглушённый голос глашатая. Павел Колычев вскочил на ноги – мягко, уверенно, снова подхватил трость. Сказал, кивнув Григорию:

– Простите, пора идти. Правоверным пора на молитву, а мне – на лекцию, крайнюю на сегодня. Рекомендую найти моего помощника, правда, боюсь, он уже ушёл.

– Вряд ли. У вас разве принято уходить, не наведя на столе порядок?

– Учитесь, гляжу, молодой человек. Но на этом столе неделю порядок не наводили. Впрочем, попробуйте, подождите, но не здесь. Кафедру я запру с вашего позволения. Павел Колычев откашлялся, коротким, но вежливым жестом показал Григорию на дверь. Они вышли. Павел Колычев на мгновение задержался у стола. Стукнул тростью, улыбнулся, переворошил раскиданные листы.

– Да, точно, уже неделю порядок не наводили, – проговорил он и ушёл, под шелест бумаги.

Запер кафедру, вежливо попрощался и зашагал вниз по лестнице. Григорий проводил взглядом его. Свернул за угол, в нишу под лестницей.

Катькин голос звенел меж ушей. Тихий: «Эй, что за такфириты такие?»

– Любители кидать «такфир» – запрещение без обоснования. Есть у нас такие, замотаются в чёрное и режут всех подряд. Отец ещё ходил на них промыслом. Но это точно не к тебе, Катенька... Хотя погоди: может, всё было наоборот? Ты Павла Колычева или этого Теодоро, помощника его, за ересью какой не ловила?

В ответ – эхо мысли, задумчивый, непередаваемый в словах звон... Григорий почесал в затылке, оглянулся. День шёл к вечеру, голоса затихли, весь третий этаж библиотеки тёмен и пуст.

– Кать, скажи, что я дурак... – негромко себе под нос сказал Григорий, сам ёжась от собственных мыслей.

«Ты дурак, – весело, хорошо хоть неслышно откликнулась призрак. – А что такое?»

– Да ничего. Была у меня как-то знакомая. А у знакомой был хомяк. В клетке сидел. Симпатичный был зверик.

Протянул по голове мысль, снова – подступил с засапожником к запертой двери. Язык замка заскрипел и упёрся, но потом не выдержал – поддался с сухим коротким щелчком, разлетевшимся эхом по гулкой тишине коридора. Григорий снова – толкнул дверь, вошёл.

«Эй, ты же не собираешься...»

– Жалко тварь в чайнике, хоть демон, а тварь же, Божией волей созданная.

«У нас говорили, что оно неживое. Правда, когда я такое уже у вас в плену брякнула – ваш зверомаг пыталась мне морду набить. Ладно, чего-нибудь горючее с собой возьми – он из чайника голодным и злым вылезет».

– Ладно, – согласился Григорий.

Сгрёб не глядя кучу бумаг со стола. Проскочил дальше, в каморку – кабинет боряича Колычева. Зажёг лампу, потом достал чайник, повертел в руках, вылил воду, поставил на стол. Нагрёб бумаги – потом сообразил, что делает глупость, вдруг нужные? Убрал листы в карман от греха подальше, сунулся в угол, заметил у печки мешок с углем. Вытащил пару кусков.

Снова звоном в ушах подсказка:

«Достаточно».

Поискал образа – перекреститься – не нашёл. Аккуратно ножом вскрыл подставку. Звон в ушах – пенье, Катерина завела какой-то странный, ритмичный мотив. В проделанной ножом щели мелькнула искра огня. Она и вправду была похожа на хомяка. Или на мышь, тонкую, с острой мордочкой. Беззвучно вылезла, закрутила носом, дрожа. Григорий улыбнулся, толкнул ему уголёк. Создание фыркнуло – беззвучно, только яркая искорка замерцала, заиграла огнём в полутьме. На глазах у Григория чёрный уголёк пошёл таять, пока не исчез без следа. Потом другой, потом тварь-демон фыркнула снова, внезапно – уткнувшись носом Гришке в ладонь. Она не обжигала, просто – на миг закололо пальцы, по телу прокатилось сухое, приятное тепло. Пение Катерины между ушей стало чуть отчётливей, громче. Григорий на всякий случай перекрестил странную тварь, та фыркнула, встала на задние лапы. Смешной.

Ага... Давай домой, малыш, я тебя ещё покормлю, позже.

Мышь-демон снова фыркнула, услышав команду. Скосилась назад, на вскрытую ножом Григория банку с рунами. Весьма выразительно – а может, Григорий уже навострился шестым чувством понимать её. При слове «назад» от зверя явно пахнуло ужасом...

– Ладно, – шепнул Григорий.

Вновь коснулся пальцем волшебную зверушку. Катерина беззвучно хихикнула, зверь-демон доверчиво залез на ладонь. Фыркнул ещё раз, смешно махнул лапами, выпрашивая новый уголёк. Захапал его тонкими лапами, сожрал, беззвучно, пуская искры. Потом скользнул под рукав, растаял, обдав тело сухим и приятным тёплом.

Боярич Колычев рассердится – и леший с ним. Загонять малыша назад в тюрьму всё едино рука не поднималась.

Масляная лампа замигала, огонёк её задрожал и погас. Григорий выругался было – искать на ощупь топливо в глухой полутьме было глупо. Искорка завозилась, вспыхнула у него на плече. Мышь-демон поймал его мысль, вылез на плечо, сияя тёплым, но ярким светом.

«Ничесе…»

«Мокшанский медведь – повелитель демонов, – хихикнула Катерина тонко, сразу между ушей. – Только не перекармливай его».

– Ладно, не буду, – беззвучно хохотнул в ответ Григорий.

И раз подвернулся случай и освещение – ещё раз, аккуратно осмотрел комнаты. Вроде ничего. Листы бумаги, записи, карты и схемы – незнакомые, они могли быть чем угодно, от еретических заклинаний до чертежей самогонного аппарата. Вспомнил Варварины наставления, поискал что-то похожее на «хрень на восемь лучей» и «знак куфра». Нашёл фляжку коньяка в нише под окном-розеткой. Ухмыльнулся: хорошо, мол, живёт научная братия. Хлопнул пробкой, понюхал терпкий выдержанный аромат. Поднял глаза, увидел, как по витражным стёклам заплясали радужные огни. Призрачные, холодные огни всех цветов, дрожащие и тонкие как крылья бабочки. Голос Катерины, тонкий призрачный звон по ушам. Григорий хмыкнув, прикинул – что могли наколдовать такого в коллегиуме аль-физис. Ничего не сообразил, закрыл флягу пробкой – огни исчезли.

Ладно, по уму здесь было больше нечего ловить. Вышел с кафедры, спустился. В библиотеке стояла мёртвая тишина, и ночь за окном плескалась электрическим, волшебным сиянием.

Лунные шары трещали, заливая университет потоками призрачного света, он плескался, вязнул в тумане, не касаясь земли. Туча зацепилась, укутала верхушку громовой башни – ангелы на её вершине погасли, решётчатая стальная громада стояла тёмной, лишь у основания – лазоревые огоньки конденсаторов мерцали, отдавая лунным шарами накопленные за день энергии. Где-то в окнах ещё горели жёлтым светом огни. Певчая птица упала Григорию на плечо. Голосом Варвары пропела, что поздно, мол. Жду завтра, и вообще – Григорий, плохой кавалер, мог бы заодно и накормить голодную даму. Раскатистый звонкий смешок на два голоса – чирикающий и тонкий птицы в уши, Катькин звенящий – прямо между ушей. Григорий усмехнулся, помотал уставшей за день головой.

В университете сегодня было больше нечего ловить

Ну, кроме сома, перевёзшего Григория обратно в заречье.