Жена мертвеца

Глава 21

Внутри поющий дом был ещё чудней, чем снаружи. Нет, Григорий знал, что на втором этаже караван-сарая была гостиница – серьёзное и уважаемое заведение для серьёзных и уважаемых людей, гоняющих товары от жарких песков арабов до встречавших первыми Солнце островов ниппонцев. Но чтобы здесь заодно нашёлся такой безмятежный и сладкий на вид уголок – раньше не догадывался. Дверь вывела во внутренний дворик – широкий, открытый, по осени вместо крыши поднят полупрозрачный магический щит, мерцающий радугой по краям и позволяющий видеть тёмные осенние облака, подсвеченные понизу огнями воздушной гавани. Внутри было тепло, и, несмотря на осень, кусты белого жасмина и алых роз цвели, оплетая арочные своды, забранные резными решётками ниши в стенах, столбы колонн, чьи верхушки дробились, растекались подобно медовым сотам. Апельсиновые деревья по углам в кадках, от них плыл сладкий, кружащий голову запах. В три струны тонко и печально звенела музыка, в мраморной чаше посреди зала струился невысокий фонтан. По осени – его струи били то холодной, прозрачной водой, то горячим, рыжим волшебным пламенем. Неяркие масляные фонари с цветными стёклами, их свет дробился, ложась на пол прихотливой, почти каллиграфической надписью.

Мечтательный голос Катерины в ушах:

«Красиво».

– Ага, – подтвердил Григорий, лихо подкрутил ус.

Попробовал пересчитать взглядом обитательниц, сбился, следом за махбаратчиком сел, скрестив ноги, на мягкий ковёр.

– Слушай, откуда такая красота? – украдкой шепнул Григорий махбаратчику на ухо, провожая взглядом атриум перед фонтаном – там звенела негромкая музыка, яркая, словно бронзовая, танцовщица крутилась под звон медных колец, раз за разом отрабатывая па тягучего и странного танца.

– Откуда, откуда... – проворчал махбаратчик, тихо, в бороду, чтобы не услышали, – летуны наши, чтоб их там облаком, да по голове. Натащили баб со всех концов света...

Он прервался, когда принесли столик на гнутых ножках, жаровню, тёмная эфиопская женщина в белом, очень просторном и прихотливо вышитом платье уселась напротив, разминая в ступке кофейные зёрна – вещь прежде Григорием невиданную, но пахнущую приятно и остро. На пальце женщины – золотое простое колечко, на запястье – крутился именной флотский браслет... Сощурившись, Григорий углядел на нём надпись. С именем, знакомым, по старой памяти. «Громобой». Этот летающий корабль сгорел пятнадцать лет назад в небе над Аравийской пустыней...

Потом их прервали – аккуратно, но как-то сразу и вдруг. Хозяйка заведения явилась – выплыла поспешно и спокойно, как боевой корабль на воду. Махбаратчик рывком вскочил ей навстречу, заговорил. Хозяйка дважды протититуловала того «маленьким», сказала, что «он плохо кушает». И вообще, без заботы совсем похудел. На этих словах Катерина, беззастенчиво пользуясь правом невидимого остальным призрака, рассмеялась над махбаратчиком в голос. И даже Григорий аккуратно улыбнулся в усы.

По делу – а после двух напоминаний аккуратно старавшегося не разозлится махбаратчика мама Роза таки всплеснула руками, обиделась и заговорила по делу – сказала, что да, заходили недавно двое в лазоревых махбаратских плащах. Очень милые, вежливые и культурные мальчики, не чета некоторым... Один, правда, был сильно навеселе, но это не важно, ведь деньги-то были у другого, а приказные опять всё зажали, и бедным девочкам как-то надо и жить. Они уговорились с Анджелой и Лейлой, сняли комнату на ночь и заперлись...

Хозяйка говорила, повторяясь, ахая и забавно перевирая слова, Григорий слушал, смаргивал – серебристые блики плыли в уголке глаз. Плыли, мельтеша, скользили, прячась в переливах неяркого света. Вроде бы морок, хотя нет, протерев глаза, Григорий явно различил невысокую, серебристую фигуру, свитую из дыма благовоний и изломанного света цветных витражей. Вот она прошла решётки – алые розы просвечивали сквозь неё, на миг сделали фигуру ярко-красной, кровавой. Вот она метнулась по залу, тихо, беззвучно крича. Григорий рванул за плечо махбаратчика, повернул, бесцеремонно ткнул пальцем – видишь? Тот кивнул, оскалившись хищно, подобрался, уронив руку на пояс, на нож. Голос Катерины взвился, зазвенел дико между ушей. Фигура словно услышала – вздрогнула, обернулась подлететела прямо на них. У неё были чёрные – морской волной – волосы и дикие, вытаращенные в страхе глаза. Красивое, с разрезами, платье, наполовину снятое, да так и застывшее теперь уж навек – ворот расстёгнут, лямка скинута с одного плеча.

– Ты Лейла? – спросил Григорий в голос.

И фигура кивнула – да, мол. Некрасиво выгнутый рот, распахнутый в так и не случившемся в крике. Григорий с махбаратчиком рявкнули хором:

– Бежим.

Отстранили хозяйку, не понявшую пока ни черта, рванулись, обгоняя друг друга.

Под арку, по скрипучей лестнице – вверх, на этаж, ещё одна арка и коридор, длинный, с рядом одинаковых, полукруглых дверей. Без знаков и номеров. Григорий на миг замер, не сообразив, куда бежать дальше. Призрак вновь свился из полумрака, пальцем показал на одну.

– Кать, там живые есть? – спросил-подумал Григорий, в ответ услышал короткое

«Нет».

И тяжёлый, истерический плач, от которого нога сорвалась сама собой, ударила, выбив тяжёлую дверь из петель.

«Ой, мама...» – прозвенел в ушах голос призрака.

Григорий хотел было выругаться – и осёкся, тяжёлый запах ударил, едва не выбил из него дух. Знакомый, поганый запах пота, звериной похоти, благовоний и дурных, перемешанных без меры духов... Алая лужа, противно хлюпающая под сапогом. Месиво, каша из перемешанных, раскиданных, даже не тел, а кусков. Словно в издёвку – лазоревый, с васильками махбаратовский плащ, его лоскутья валялись на самых видных местах. Свет уцелевшего фонаря беспощадно высвечивал обрывки, они лежали, переливались, мерцали на фоне густой, уже чернеющей крови.

– Господи прости и помилуй... – выдохнул Григорий.

Охнул – сквозь выбитое окно влетел дождь, ударил его по лицу стылым, противным холодом. Махбаратчик заложил руки за пояс, оглядывался, шипя что-то непонятное под нос: то ли ругательства, то ли молитву на непонятном Григорию языке. Сзади кто-то крикнул, отчаянно – махбаратчик, не повернувшись, рявкнул, велел убраться всем вон. Подошёл к выбитому окну – дождь ударил мужику в лицо, залил лицо тёмной, текучей влагой. Обернулся – и оскалился снова, поманил Григория пальцем, показал в угол, на широкую, разломанную напрочь кровать. Распоротые подушки, перина – её перья ещё кружились, складываясь в силуэт...

Горбоносое, большелобое и очень – даже сейчас – удивлённое лицо. Григорий сморгнул дважды, проверил – нет, точно, знакомое.

«За прекрасных зверей и прекрасную даму».

Татарская башня, утро, горбоносый, безбородый, бритый наголо зверомаг. Вчерашний новик, пивший из свежеполученной кружки свой первый законно изъятый «на государево и земское дело» портвейн. За здоровье проходящих мимо Варвары и Лихо…

– Точно уверен? – спрашивал махбаратчик у Григория.

Уже потом, после того как комнату осмотрели, наскоро поставили на место выбитую дверь, кое-как успокоили маму Розу и всё порывавшуюся усилить бдительность Мэй. Спустились в атриум – поговорить. Григорий пытался набить трубку, табак крошился в пальцах, летел мимо чашки, сыпался под ноги на мягкий ковёр. Черноволосая девочка погрозила ему пальцем, другая аккуратно взяла трубку и кисет из рук. Вернула через минуту, уже набитую. Григорий щёлкнул огнивом, успокоился, закурил.

– Ты уверен, что видел? – повторил свой вопрос махбаратчик.

Григорий, по-птичьи взъерошился в ответ, огрызнулся:

– У нас в столице безбородых да бритых наголо много? Аллеманы с франками и то отращивают, «мода» какая-то говорят. У тебя вон тоже... Кстати, почему такфиритская?

– Не твоё дело. Получается… К лешему, а он нас опять провёл! Почти. Если бы Господь не наградил нас с тобой даром – тебя главным образом, я только вижу тени и смутно, а слышать совсем не могу – бежал бы я счас обратно в «дом известий», выяснял, кто из моих товарищей умом двинулся...

Тут Григорий задумался на мгновенье, соображая, где в столице стоит такой дом. Потом вспомнил, как переводится «махбарат», выдохнул, стал слушать дальше:

– Пока пересчитали бы, пока убедились, что все люди на местах... Но, всё равно, на хрена? Портвейна нажраться задарма из украденной кружки?

– Щас... Дай подумать... Слушай, вспомнил – парень тот вчера хвастался, что его распределили на воздушный флот. Ой, мамо, воспрети Единый...

– Чего?

– Того... Кружки, как мы видели – нет. Спорим, бумаг приказных там в комнате тоже нет. На входе в гавань кружку предъявит, муаллиму – командиру корабля бумаги покажет, стажёром представится и улетит, прежде чем мы спохватимся.

– И далеко улетит? Раскроют на борту его самозванство...

– Может, и не раскроют, что-то вроде таланта у него есть, люди в слободе сказывали. Может, и сойдёт. А не сойдёт – так раскроют, зуб даю, уже в воздухе.

Они вышли, и осень хлестнула ветром по лицам, рванула, пытаясь сорвать с плеч одного лазоревый плащ. Григорий поёжился вдруг – привычный жилецкий кафтан показался таким обманчиво-тонким.

– Ага, – проговорил он, ловя сквозь ночь глазами взгляд махбаратчика. – Уложит экипаж своей лозой, наберёт высоту, движки вырубит и полетит, куда ветер вынесет, на удачу. А все ветры сейчас волшебные, дуют строго на запад и юг. Война. Перемахнёт через линию к своим еретикам – и поминай как звали...

Махбаратчик выругался, смерил глазами расстояние – от галереи поющего дома, через хлипкий на вид забор у воздушной гавани. Чёрная, сейчас, вблизи – огромная махина громовой башни, озеро под ним, широкое, заросшее дикой травой поле. Приземистые сараи, все под линию, безликие и одинаковые на вид. Угловатая церковная колокольня, над ней очень яркий, рыжий, сверкающий крест.

– Так, сиди здесь, – сказал махбаратчик решившись. – Тебе в гавань воздушную допуска нет, мне есть. Поставлю там всех на уши сейчас, если ты прав – возьмём прямо на трапе, голубчика...

Рванулся, не дожидаясь ответа, вихрем слетел по лестнице вниз. Григорий выругался – оставаться в стороне было немного обидно. Чтобы успокоиться, прошёлся туда-сюда по галерее, слушая пенье ветра и поглядывая то взад, то вперёд. Над воздушной гаванью загорелся свет, цепочка электрических лунных огней вспыхнули кольцом вокруг башни.

Осторожный стук за спиной. Григорий развернулся – по-волчьи, всем телом, запоздало сообразив, что не слышал шагов за спиной. Ветер прошелестел в ушах, тихо, как лисий хвост по камням. Алым пятном – изящное восточное кимоно. Всего лишь Мэй, местная привратница, Григорий узнал её. Она слегка улыбнулась ему, вежливо поклонилась, сказала:

– Зайдите в дом, господин. Опасно, я должна закрыть двери.

– Понимаю, но лучше постою здесь. Галерея вокруг дома широкая и тёмная по ночам. Охрана снаружи тоже будет не лишней.

Вообще-то, опасности не было. Катерина как-то уболтала призрак убитой ненадолго задержаться: под торжественное обещание дать посмотреть, как Гришка отрывает все излишние в организме места отдельным нехорошим любителям натравливать лозу Азура на красивых и совсем ничего не понимающих девушек. Доверие, конечно, почётное, только вот незаслуженное пока. Зато оба призрака, вдвоём уже много раз незримо облетели окрестности, да и весь дом. Подняли бы тревогу... Странно, что Катерина не заметила приближения Мэй. Но и возвращаться, размякать в тепле не хотелось. Глупо сидеть истуканом, когда дело уже явно к развязке идёт.

– Спасибо. Вы стучитесь, дважды подряд, если что. Мы бы сварили вам кофе, – сказала Мэй, в голосе её тенью прокралась улыбка: лукаво на мягких лапах.

Девушка развернулась, совсем неслышно – и пропала в тенях. В песне ветра растаял шелест шагов, мягкий, как шуршание рыжего меха.

«Ну и зря... – прозвенел меж ушей тихий голосок Катерины. – Хотя, конечно, ты гад. Хоть бы понюхать дал, к нам в Трехзамковый до плена кофе не завозили...»

– Господь подверг страданиям стадо куфра... – ответил Григорий, шутливо, подражая проповеднику у мимбара.

Обернулся, заметив движение на поле вдали. Молния ударила, расчертив яркой вспышкой небеса. Забилась, засияла огнями на вершине громовой башни. На землю пал лиловый, холодный, призрачный свет. За ангарами, на поле глухо завыла труба.

«Ой, Гришенька, а что это там?!»

Григорий пригляделся, увидел, как распахиваются двери ангара, как рабочие вывезли на салазках корпус воздушного корабля. Ещё пока один корпус – гондолу, прихотливо выгнутый киль, шпангоуты, тонкие фермы на месте пустых баллонов.

– Смотри, сейчас будут в воздух поднимать.

Григорий сказал, заметив муаллима – мага, высокого человека в зелёной, украшенный алмазным пером чалме, он шагал через поле наискось, от ангаров, к кораблю и махине громовой башни. Вот он поднял руки, и перо на его чалме вспыхнуло, заискрилось ледяным, алмазным сиянием...

«Смотри...»

Новая молния ударила, башня вспыхнула, осветив поле электрическим холодным огнём. Он стёк по решётчатым балкам, ударил в озеро, и вода в там забилась, начала кипеть и наливаться, ворчащими большими пузырями. Они лопались, и туман начал подниматься, встал столбом у подножия башни. Маг взмахнул рукой, белая кисея закрутился, свиваясь в торнадо.

«Ой, мама. Что он делает, Гришь?»

– Делит воду на газы, один – горючий, другой – лёгкий...

Туманный вихрь изогнулся, втягиваясь в баллоны воздушного корабля. Они раздувались, налитые летучим газом, распрямлялись, заполняя объём корабля. Тот обретал форму на глазах – остроносый, вытянутый, подобный хищной воздушной рыбе. Вот он вздрогнул, качнулся, отрываясь на глазах от земли. Рванулся в небо, канаты удержали его. Заскрипел, повис в воздухе. Муаллим взмахнул ладонью, искра света перелетела от башни, забилась на медном шарах накопителей на носу воздушного судна. Корабль ожил – загорелись алые и зелёные бортовые огни, толкающие винты по бортам провернулись, гудя протяжно. Потом – искрами, цепочкой жёлтых, тёплых и домашних огней заиграли круглые окна в борту гондолы.

– Красавец... Кать, имя, пожалуйста, посмотри – отсюда не видно.

«Аметист»... Интересно, куда полетит?»

«Куда-куда, на войну конечно», – подумал было Григорий, но Катьке вслух не сказал.

Может, и не на войну, может – к царице Савской, за кофе...

Подобрался – внезапно, сообразив, что совершает дурь. Сейчас начнётся погрузка. «Аметист» взлетит самое малое часа через три. Сеньке – если он действительно собрался бежать на нём – время и появиться. Шагнул к лестнице соображая. Мысли прыгали, метались как в лихорадке. Успеть раньше махбаратчика, перехватить Сеньку на поле, между людской толчеёй яма и воздушной гаванью – заманчиво. Надежды мало, но есть. Увы, приметный золотой кафтан давно плавает в Суре-реке, и один всевышний Господь лишь знает теперь, на что может быть похож беглый варнак Сенька Дуров...

Он успел спуститься до половины, когда – внезапно, звук хлестнул ударом молнии по ушам – забил в набат большой колокол воздушной гавани. Протяжно, глухим долгим звуком завыла труба, люди на поле, вокруг «Аметиста» – забегали, натягивая канаты. Корабль вздёрнул носом, сердито, негодующе заскрипел. Григорий, ахнул, увидев, как его тащат обратно, в ангары. Муаллим взмахнул руками – молния погасла, взлётное поле погрузилось во тьму. По ушам – молотом – ударила тишина. Полная, непривычная тишина, ветер стих, оборвав музыку поющего дома на полутакте. Потом ударил вновь, сильно, выбив воздух из лёгких. Уже другой, западный, пропитанный резким, дерущим горло духом электрической магии. Облака в небе лопнули, разошлись, как ветхая рубаха по шву. Во тьме сверкнули россыпью звёзды – и яркие, двумя косматыми шарами света – огни. Бортовые огни, зелёный на левом крыле и кроваво-красный, свирепый – на правом...

«Гришка, берегись! Ложись, падай, прячься!» – забился, заорал меж ушей испуганный голос Катерины.

С усилием, стиснув перила до боли в пальцах – но Григорий всё-таки остался стоять. Уговаривая себя, что Катька судит по старой, военной памяти, прилетевший корабль был явно свой и выполняет не боевой разворот, а внезапную, вне сроков, посадку.

Вот пятна света легли на поле, вот тень с неба накрыла их. Корабль вырос, на глазах стал огромным, закачался, цепляясь за землю нитками посадочных тросов и якорей. Люди на поле забегали, притягивая его к земле. Григорий резко, сквозь зубы, выдохнул, на миг замер, любуясь величественной картиной. Воздушный корабль, на нём причудливой каллиграфической надписью вдоль килей выведено название: «Ракш». Его царского величества корабль – тяжёлый, дальнего лёта. Видавший виды – на баллонах следы разрывов и латок, одна из гондол распорота и починена, похоже, прямо в воздухе и без посадки, кое-как. Там на поле – спустили трап.

Григорий набил трубку, закурил, смотря с интересом, что будет дальше.

Вначале «Ракш» выгрузил раненных – много, их выносили из гондол на руках, грузили бережно на звериные спины. Долго, потом обоз под флагом змеи и чаши отъехал, потянулся к воротам воздушной гавани. Скрылся из виду. Воздушный корабль качнулся, приподнимаясь на якорях. Под гул трубы – Григорий трижды сморгнул, соображая – откуда на лётном поле мог взяться мамонт. Воздушные корабли – они хрупкие, мамонты – любопытные, и сводить одно с другим глупо и указом строго воспрещено. Вот только фонари и лампы на поле сверкнули, добавив света, от зверя, отблеском, пошёл молочный, мерцающий блеск. Не просто мамонт, а белый, с шерстью мерцающий и по лунному светлой. Таких на всё царство – два десятка, из них в столице постоянно – один. Собственный, его царского величества Песец, в смысле белый мамонт с забавной, лично Ай-Кайзерин придуманной кличкой.

«Ой, мамочки, полный какой, пушистенький... Царица что ли?» – прозвенел в голове Катькин голос. Видимо, угадала его мысль. – Встречать, что ли, кого приехала?»

– Погодь, – прервал её Григорий, замирая – заметил, что платформы на спине зверя пусты. Воздушный корабль замер, качаясь в воздухе, с его борта на спину мамонта пошли разгружать длинные, продолговатые ящики. Гробы, затянутые чёрной, траурной тканью... Один, два, три... Белый мамонт глухо, торжественно взвыл, задрав хобот, ему эхом – от ангаров печально пропела труба. «Ракш» отдал якоря, закачался, поднимаясь обратно в воздух. С его борта глухо пропел ревун...

– Что за чёрт? – спросил Григорий, недоумённо, протирая глаза.

Спустился по лестнице, вышел на поле, огляделся, сморгнул, соображая, что делать дальше. Поле, огни вдали, за спиной – тенью вечно гудящий город. Увидел одинокую фигуру, чёрную на фоне ярких взлётных огней. Пригляделся, шагнул вперёд – узнал знакомую аккуратную бороду – махбаратчик. Улыбнулся, окликнул, взмахнув рукой:

– Эй, здорово. Не в курсе, что за дела?

– Тебе не положено знать. Иди на... То есть домой иди, сейчас всё равно – сегодня отсюда никто уже никуда не вылетит.

– Эй, ты чего? По-человечески же общались... – Григорий шатнулся было, потом в глаза плеснуло алой, тяжёлой злостью.

Потянулся, схватил махбаратчика за плечо. Тот рванулся, с непонятным бешенством – отбросил прочь его руку. Глаза его сверкнули огнём во тьме, чёрная такфиритская борода – разлохматилась, встала дыбом.

– Сказано – тебе не положено знать. Кот завтра на дубу мявкнет, пойдёт сказки сказывать, а ты слушай – объявит чего. А пока иди... К бабе своей иди, пока можешь, а с Сенькой я без тебя разберусь.

– Ну да, как же, объявит он, – рявкнул белый от бешенства Гришка, не хуже того мамонта, который Песец.

Но поздно. Махбаратчик уже развернулся, исчез во тьме. В воздушной гавани снова запел ревун. Взбесившийся ветер закрутил мусор вокруг, налетел, ударил со всех сторон разом. Григорий поёжился, на инстинкте – шатнулся прочь, подальше от открытого места. Тёмные плакучие ивы на краю поля, сверкающий чёрной лентой – вода канала вдали.

«В одном махбаратчик прав», – подумал Григорий, прячась под ивами.

Пробовал закурить – трубка всё не загоралась, огниво било удар за ударом впустую, ветер трепал, гасил с ходу едва тлеющий трут. Раз, другой, потом мышь-демон, фыркнув, вылезла на рукав, пустила язычок огня в чашку трубки.

– Хороший, – неожиданно улыбнулся ему Григорий.

Выгреб из кармана чёрный уголёк, пошёл кормить с рук малыша, тот довольно щурился, фыркал и пускал искры.

Отвлёкшись, снова встряхнул головой. Посмотрел на небо.

Стоило признать – непонятно с чего взбесившийся махбаратчик всё-таки был прав. Воздушную гавань внезапный прилёт «Ракша» взбаламутил так, что в ближайший день-два летать никто никуда не будет. А завтра с утра махбаратчик поднимет приказные записи, выяснит имя бедолаги-новика и...

И Сенька опять переменит кафтан и имя, заодно – натравит лозу Азура ещё на кого-нибудь. Просто так, чтобы не скучно было. Нет уж, хрена тебе!.. Скосился – над каналом две тени скользили в воздухе, словно танцуя в полумраке. Серебристые, из дыма свитые тени. Катька, конечно, зря пообещала Лейле от его имени, но...

– Думай, башка, думай, шапку куплю, – прошипел Григорий, выколотил трубку.

Мышь-демон довольно фыркнул, подобрав с земли уголёк. Птица скользнула в небе, без звука – спланировала, села на иву. Требовательно скосила на Григория большой чёрный глаз, постучала о ветку клювом. Птица была незнакомая, но Григорий увидел записку, привязанную к её шее.

Сорвал, развернул, напрягая глаза, вчитался в витиеватые арабские буквы:

«Салям алейкум тебе, дорогой, надеюсь – моя птица передаст это письмо и мой привет заодно тебе лично в руки. Я нашёл ответ на твой вопрос, ответ, который так и не удосужились дать тебе псы царского махбарата. Сын речного шакала разменял свой рубль на мешок лучшего ревеня, подлинный чинский жешьшень, и бутылку с настроем на заморском корне алоэ. Всё брал на рынке, в лавке у чинского торговца Линь Бяо, не торгуясь, что было очень глупо с его стороны. Надеюсь, это как-то поможет тебе, хотя я лично я не вижу смысла в этом. Но великий Аллах без сомнения, его видит и, молю бога, что он поделится с тобой крохами своей мудрости... А пока – с уважением и вечной благодарностью к тебе.

Скромный Юнус-абый, содержатель не самого плохого заведения в столице».

– Спасибо, – на полном серьёзе ответил Григорий, но птица исчезла уже. Зато подлетела, что-то звеня Катерина, тихо ахнула, вчитавшись в бумагу Григорию через плечо.

«Лекарства... Хорошие, но...»

– Кать, у него дома кто-то болел?

«Собака разве что... Нет... Ничего не понимаю... Рубль – и на лечение собаки?»

Так... Мысль сверкнула молнией в голове. Обернулся на каблуках, чётко, с поклоном перекрестился на горящие кресты воздушной гавани. Прошептал молитву святому Трифону, покровитель охотников – пусть выручает, раз легавой назначили. Повернулся ещё раз на каблуках, тихонько позвал Катерину:

– Так, Катька, милая, мне нужны твои глаза.

«Чего?» – растерянно прозвенел в ответ недоумевающий Катькин голос.

Григорий оборвал её резко:

– Сейчас. Мыслю – лети к речникам в слободу. Надо посмотреть, что там делается...

Что делается, что делается... Слава богу, призрак перемещался почти мгновенно, но вот понимал медленнее, а жаль.

«Первый час ночи, ясно, все добрые люди спят, – протянул голос Катерины в голове, гнусаво, подражая стражникам у рогаток. – Ночь и ночь, лампа горит, у рогаток сторожа кричат свою околесицу».

– У тебя дома как?

«Да всё тихо».

– А у Сеньки Дурова на подвории?

«Нет его там. Не надейся, вообще пустой дом. Даже собака не лает».

– Не лает? Это же замечательно, Катенька... Посмотри, пожалуйста, она там вообще есть?

«Нет... – вот теперь голос Катерины зазвенел озадаченно. – Странно, ввечеру ещё лаяла».

– Это же замечательно. Присмотрись, милая, там цепь порвана или как?

«Никак... Ой... Цепь целенькая лежит, ошейник расстёгнут».

– Ну, теперь, с Богом, Катя, ищи. По реке, от слободы до канала, смотри мелкие лодки на одного-двух. Лейла, можно вас попросить? То же самое, отсюда и до устья канала.

«Григорий, ты не дури – как? Он же не дурак, замаскировался наверно на совесть».

– А ты, Катя, ищи не его. Ищи большую белую собаку.

«Думаешь?»

– Уверен. Пока мы тут бегали – он возвращался домой и о переполохе в воздушной гавани ничего не знает. Жену – бросит, собаку свою – нет. А сейчас плывёт сюда по реке. Катька, смотри давай!..

Мгновенье, другое... Призрак молчала, лишь тонко – в голове эхом, на одной ноте – стучала и билась Григорию в голову её взволнованная, но не отлитая в слова мысль. Потом – колоколом, звонкий и торжествующий крик:

«Григорий! Вижу... Вижу, точно, плывёт. Нет, ты представь, как ловко замаскировался».

Катерина каким-то образом извернулась, сумела образ в глаза передать. Такой, что Григорий рассмеялся вдруг – в свой последний заплыв Сенька выбрал бесформенный домотканный армяк, рогожный пояс и высокую – цилиндром – войлочную шапку безконвойного финна.

Лодка беззвучно ткнулась носом о берег, чёрная тень – Сенька одним махом перепрыгнул с банки на чёрный, влажный песок. Огляделся, кусок берега вокруг был пуст и тёмен. Вокруг шелестели плакучими ветками ивы, тесно – стеной стояли кусты. По над кустами – тёмная махина громовой башни, огни воздушной гавани плыли, цепляясь за облака. Белый, лохматый пёс ткнулся носом в ноги его, задрал морду и фыркнул. Сенька наклонился, ласково погладил его, положил руку на большую, тяжёлую голову.

– Ну что, собака, скоро полетим? Высоко-высоко, будем с небес на них на всех лаять.

Пёс фыркнул, задрал голову, потянулся – облизать Сеньке лицо языком. Потом негромко рыкнул, насторожился. Повернул голову, оскалился, смотря на кусты. Они захрустели и разошлись, тяжёлые жилецкие сапоги, хлюпнули, ступив на песок. Григорий вышел на свет, оскалился, коротко, сквозь зубы сказал.

– Хрена, соколик, ты отлетался...

Шаг, другой. Сенька скосился на Григория – с места, по-волчьи развернувшись всем телом. Оскалил зубы в ответ, протянул лихо:

– А, легавая прибежала. Ну это и хорошо. Во всяком случае... – замер на миг, лаская и гладя собаку. Скосился в небо – там, качаясь, взлетал «Аметист». Вздохнул и продолжил: – Не скучно.

Если бы не крик Катерины – Григорий бы тут же сразу и лёг. Он следил за Сенькой и ждал волшебного круга, знаков куфра, крови или – хоть чего-нибудь из волшебного, чернокнижного арсенала. И слишком поздно заметил, что, проговаривая своё «скучно», Сенька гладит уже не пса – ведёт пальцем правой руки по ладони левой.

Но крик ударил по ушам вовремя, Григорий отпрыгнул, в последний момент уходя в перекат. Отчаянно затрещали кусты, поплыл волной запах куфра, на песке вспыхнул лиловый, противный свет. Лоза Азура поднялась, распустилась, ощерив соцветья-клинки. Григорий взмахнул рукавом, мышь-демон сурово запыхтел пламенем, мявкнул – почему-то на кошачий манер – прыгнул лозе на соцветия...

Схватка вышла короткая и яркая – отожравшийся на Гришкиных угольках и явно перенявший охотничьи приёмы у Гришкиного же кота Падлы огненный мышь погнал лозу в хвост и в гриву, с ходу испепелив пару особо наглых цветов и изрядно опалив остальные. Внезапно откуда-то дохнуло холодом. Морена, которая в прошлый раз его спасла – появилась снова, порубив часть лозы, которая особо резво попыталась обойти в тыл. Замкнуть круг и ударить в спину. И пропала.

Лоза шипела, верещала тонко, свиным манером, извивалась и била с маху, пытаясь достать хотя наглого мыша, если уж по бокам морена вмешалась. Мышь отпрыгивал всякий раз, фыркал, подражая коту – мяучил, выпуская из ноздрей злые колючие искры. Пускал пламя и бил в ответ, испаряя лепесток за лепестком. Всё это крутилась вихрем, калейдоскопом лиловых и рыжих огней. Сквозь пламя и холодный пар – собачий, свирепый лай.

Белый пёс выкрутился у Сеньки из рук, оскалил клыки, прыгнул на Григория, целясь в горло. Вновь крик Катерины, в воздухе – молнией – белая лохматая полоса. И не понять, ледяное лезвие ударило – или просто чуть толкнуло, кидая пса на уцелевший цветок лозы. Тот распустился, заверещал радостно и ударил, не видя – кого. Распорол пса на лету, тот жалобно взвизгнув, упал и забился, сбивая кровь с песком в кашу...

– Сука! – рванул воздух Сенькин отчаянный возглас.

Целовальник взмахнул руками, прошептал что-то – лоза забилась и разлетелись в пыль вереща. В воздухе – лентой, очень ярко в свете одинокой звезды – сверкнул широкий ферганский нож. Григорий извернулся, отбил засапожником первый удар, ушёл от второго, пропуская мимо себя широкий клинок со щегольским камнем на рукояти. С маха – Сенька охнул, чуть слышно выругался, когда его ноги подскользнулись, проехали по песку. Григорий качнулся, не думая – утробно гикнув, послал засапожник выпадом, снизу, в удачно подставленный бок. Тот жадно хлюпнул, входя в тело по рукоять. Под пятое ребро, клинок распорол Сеньку вмах и вышел, алый от крови.

Григорий встряхнулся, очень аккуратно – и долго, пока дыхание не успокоилось – вытер тряпочкой верный нож. Осмотрел пса, потом Сеньку – оба не дышат, призрак Лейлы крутится вокруг тела, лежащего на песке. Смеясь распахнутым в крике ужаса ртом и показывая Сеньке неприличные жесты. Григорий погрозил ей пальцем. Повернул тело, посмотрел на ладонь – так и есть. Чернилами – и с кровавым следом поверх – на ладони выжжен знак куфра.

– Умно – хмыкнул в усы Григорий, позвал Катерину: – Что скажешь? Каково твоё мнение?

Выпрямился, набил трубку. Мышонок довольно фыркнул, забирая к нему на рукав.

– Хороший, – Григорий улыбнулся, глядя на забавно, по мышиному умывающегося малыша. Порылся в карманах – увы, жаль, но угольки кончились. Поискал глазами – нашёл на земле Сенькин щёгольский нож-пчак. С янтарным камнем на рукояти. Подобрал, сунул мышь-демону под нос камнем вперёд, тот фыркнул, сверкнул, сожрал и янтарь за милую душу. Чем бы ещё морену наградить? Снова мелькнула ненадолго… Хотя ей, кажется, понравился табачный дым. Ну да, в аду, говорят, сплошная вонь и сера – это вам не вкусный чинский табачок.

По ушам прошелестел тихий укоряющий голос:

«Зря. Хороший камень же, алтына на два на рынке потянет».

Григорий поднял голову – увидел дымную, из речной мороси и тумана свитую тень. Призрак Сеньки, он стоял и гладил собаку, глаза его смотрели на небо, вверх, на «Аметист», качающийся серебристой рыбой под облаками. Бортовые огни корабля горели, свиваясь в призрачный, яркий свет. Призрак чуть слышно вздохнул:

«Эй, легавый, ты как – летал на таком?»

– Нет.

«И я теперь – нет. И не полетаю уже, жалко...»

– На хрена? – на одном дыхании, чисто, без задней мысли спросил Григорий. – Вот на хрена это всё? У тебя же дар был – видно, выучился бы, распределение получил, летал бы себе во славу Ай-Кайзерин с богом и чистой совестью?

«Во славу, во славу. Почему Ай-Кайзерин? Может – в свою хотелось... И потом – пять лет битых корпеть над книгами, а потом то ли распределят, то ли нет. Скучно», – протянул он, голос дрогнул, зазвенел холодным, издевательским смехом.

– Ну поскучай, теперь, – огрызнулся было Григорий, замер, мысленно – одёрнул себя. Дело явно пора было кончать и разговорчивость призрака – использовать с большим толком. – Знак куфра откуда взял?

«Дали... В Университете, есть там один такой… А вот хрен тебе имя назову, но подсказку дам – по-нашему его кличут, да только он всё на аллеманский манер себя переиначивать любит, говорит – так его звать на его родном языке. Интересно даже, ты его сожрёшь – или он тебя. Эх, задержаться бы, посмотреть...»

– Да хрена... Ладно, последний вопрос – Катерину ты? И с письмами что за фигня? Зачем мутил? Ты же богатый был, нахрена на рубль вдовы позарился?

«На хрена, на хрена... При чём тут рубль тут? Эх, легавый, был бы ты не лох – сам бы всё давно понял. А так – сидел человек на сокровище и не делился. А надо. Бог велел».

Высказал всё призрак Сеньки, издевательски повернулся, подняв палец вверх. С небес дунул, завыл пронзительно ветер, свирепо – размотал свитый из туманной мороси призрак, смял и раздёргал на пряди, они зазмеились, улетая над чёрной водой. Тяжело, надрывно завыл призрачный пёс. Григорий поёжился вдруг. Развернулся на каблуках, пошёл прочь отсюда.

– Слушай, что за сокровище? О чём этот чудак говорил? – Григорий негромко спросил Катерину, широкими шагами уходя прочь от проклятого – теперь уже – места.

Поле по одну сторону, широкий, вечно шумящий ям – по другую, поющее здание караван-сарая – впереди. Середина ночи, сна не было, и призраки крутились, мельтешили перед глазами его. Катерина – её тонкая, серебристая в ночи тень. И ещё одна рядом, морена. Причём сейчас Григорий ощущал, как от морены пошла довольная волна… сытости, что ли? Ну точно как собака, которую за службу погладили и косточку вкусную дали. Григорий улыбался Катерине, видя, как она в недоумении пожимает плечами.

«Откуда я знаю? Он же двинутый на голову, ты сам видел, Гришь...»

– Ага, – кивнул Григорий, правда, больше чтоб успокоить её. Огляделся, лихо дунул в усы. – Ладно, последнее на сегодня дело.

«Эй, Гришь, ты чего? Варвара лучше...» – охнула Катерина, её голос забился, глядя как Григорий свернул и пошёл наверх, по лестницам поющего дома.

– Это само собой. Так... Я ненадолго. Надо же... – успокаивая призрака, шепнул Григорий.

Аккуратно, условным стуком – постучался в закрытую дверь. Глазок щёлкнул, голос привратницы – спросил тихо так:

– Это Вы?

В общем-то вопроса тут не было, голос Мэй просто прошелестел, вплетаясь в пенье поющего дома. Мягкий, тоже похожий на пение звук. Григорий откашлялся – просто чтобы разбить чары этого звука. Сказал – просто:

– Я понимаю, что это уже ничего не изменит, но ублюдок, убивший Лейлу и Анджелу, валяется у канала с ножом в боку. Можете сходить, посмотреть. И простите, что не поймал его раньше.

Пауза, короткая, на два вздоха, потом замок лязгнул, перед Григорием тихо открылась дверь. Мей встала на пороге, вежливо – по чински, всем корпусом – поклонилась ему. За её спиной мягко сияли розы и витражи из цветного стекла. Призрак Лейлы втёк внутрь, закачался и задрожал, тая, растворяясь в их свете. Напоследок она обернулась – теперь рот её уже не кричал. Мэй выпрямилась, повернула голову в сторону призрака убитой, словно провожая её взглядом. Улыбнулась мягкой и доброй улыбкой. Потом обернулась к Григорию, сказала – тихо, тем же тихим, по-лисьи вкрадчивым голосом:

– Мы, конечно же, впустим вас, но... Если у вас есть девушка – лучше идите к ней. Сейчас. Можете не успеть – я не знаю ничего, но чувствую, как что-то страшное бродит в воздухе.

Внезапный прилёт «Ракша», гробы, выгруженные с борта, взбесившийся ни с того ни с сего махбаратчик. Как он там сказал – жди, кот с дуба мявкнет? Он мявкнет, конечно же, да... Только Мэй права – может оказаться поздно. Григорий поклонился, сказал коротко:

– Так и поступлю. Спасибо.

Развернулся, мысленно прикидывая уже дорогу до дома Колычевых. Ям, потом через мост. Или быстрей напрямик, с Сенькиной стороны очень любезно бросить бесхозную лодку. Снова – голос Мэй за спиной:

– Всё-таки задержитесь на десять минут. С нашей стороны грех не налить вам кофе.