Жена мертвеца

Глава 14

Чёрные птицы взлетели с белых, тонких берёз. Закричали, захлопали крыльями. Неширокая лесная дорога развернулась, нырнула за косогор. Нырнула вниз, потом вверх. Снова, хрипло – одинокая птица закричала в ветвях. Григорий поёжился вдруг. Достал из сумки-лядунки скрученный бумажный патрон. Вспомнил, что так и не выстрелил час назад, потянулся – убрать обратно.

Мамонт вздёрнул хобот и захрапел, замер, принюхиваясь и водя из стороны в сторону тяжёлой лохматой башкой. Ласточка под Григорием заржала, отпрыгнула, обходя его. Ударила в землю копытами, выскочила с маху на косой склон. Тоже замерла, храпя и раздувая ноздри. Григорий вздрогнул, невольно потянувшись к ружью. Лес расходился, мелькнуло ровное поле, высокий, окружённый забором дом. На голом пространстве посредине между лесом и тыном торчало одинокое дерево, и что-то непонятное без формы, тёмное висело промеж ветвей. От порыва ветра, теперь дувшего не в спину, а в лицо скрипнули протяжно незапертые ворота. И сразу же густой запах ударил в нос. Тошнотворно-липкий, железистый... Варвара и Григорий подъехали чуть ближе. У корней дерева – два смятых, перекрученных тела. Комком. Лазоревая тряпка на одном, плащ другого давно пропитался кровью, стал чёрным.

– Что за... – ёжась, прошептал Григорий, торопливо перекрестился. Коряво, мешал зажатый в руке патрон. – Чтобы это не было – оно или рядом, или ушло совсем недавно.

– Да. Кровь совсем свежая, не больше часа. По холоду как раз застывать начала.

Мамонт отступил на шаг, громко, оглушительно фыркнул. Варварина дудка запела. В небесах громыхнуло... Григорий, опомнившись, толкнул кобылу вперёд. Огляделся, заметил, как ветер несёт листья, те кружились, распадаясь в воздухе напополам. Заскрипела и хлопнула оконная ставня, алой пастью с зубьями – сверкнули на солнце осколки стекла. Взвыл ветер, эхом – пошёл дрожать и биться мёртвый дом. Листья взметнулись, сложились в фигуру, призрачную, полупрозрачную тень. Облепленная разным осенним мусором фигура обрела форму, затвердела и сбросила маскировку. Вспыхнула – блеск резкий до боли в глазах. Странно, Григорий даже узнал её. Как недавно на стрельбах, пауколапый демон-ликтор. И в отличие от своего деревянного, стоящего на стрельбище образца он не был ни милым, ни маленьким.

Здоровая, в рост Григория на лошади туша неопределённой формы, паучьи ноги с когтями, непропорционально-большая морда издевательски похожая на человеческую. Только глаза в пол-лица и над верхней губой – клыки, торчат подобно висячим усам или бивням. И злобой тянет как тухлятиной на сотню шагов вокруг: не запах, а душой ощущаешь.

– Эй, ты что за хрень? – невольно брякнул Григорий, видя, как наливаются алым светом глаза твари.

Кобыла под ним фыркнула, отшатнулась. Демон заворчал, открывая пасть. Голос его – неожиданно-тонкий, визгливый звук, прошедшийся словно ножом по нервам. Тварь шатнулась, подбираясь к прыжку, её лапы задрожали и выгнулись, по-птичьи сгибом назад. Григорий сорвал с плеча ружьё, приложился, прицелился, выстрелил.

Тварь шатнулась – выстрел пришёл точно, разнеся один глаз. Потом прыгнула, с места, сверкнув когтями на лапах. Острыми, изогнутыми, как ножи. Закричала – но дудка Варвары уже запела, взвыл ветер, перебив скрежещущий звук. Лихо под нею фыркнул, шагнул вперёд, принял летящую тварь на бивни. Та повиснув на них, закричала, заскрипев снова, выбросила ноги, пытаясь достать мамонта в воздухе. Лихо мотнул головой, на бивнях его сверкнули, затрещав, амулеты. Разряд ударил демона, хлестнул и отбросил его куда-то в сторону подворья. Тот перевернулся, вспрыгнул с места, взлетел. Приземлился на крышу терема, сел, раздвинув пасть. Закричал. Раны на теле сочились зелёным, пульсировали и стягивались на глазах, исчезали.

– Вот зараза, – ругнулся Григорий сквозь сжатые зубы.

Сплюнул пулю, забил шомполом в ствол, опять сплюнул, прошептал матерно, взводя курок. Приложился, выстрелил снова. Пуля свистнула, разнеся в колене одну из паучьих лап. Тварь перевернулась, соскользнула по гнущейся крыше, упала на землю дрожа. И снова решилась напасть, прямо сквозь ворота, разнеся их в щепы. Сверкнула молния. Взвыла дудка, сурово прогремел гром. Опять ударила молния и ещё одна. Все прямо в тварь, развалив и оставив от неё одно чёрное, выжженное до земли место.

– Ты как, Гришенька? – окликнула Варвара.

Голос прозвенел, пропел в ушах тихой, ласковой музыкой. Григорий махнул рукой – мол, в порядке, спрыгнул с седла. Подошёл на мягких ногах, осторожно, глядя на поставленную молнией дыру в земле. Осколки хитина, кости, шипящая, испаряющаяся на глазах зелёная кровь. Обломок паучьей лапы, воткнувшийся в землю шипастый коготь-кинжал. Тень посреди. Она встала, полупрозрачная и переливающаяся, из сизого дыма свитая тень. Призрак, невидимый для обычных, человеческих глаз.

Обычный же, человеческий призрак.

Вставший из тела монстра, боевого демона еретиков – это сейчас кружило голову сильнее всего, и голос Катерины между ушей – звенел громко, но не успокаивал. Собравшись, Григорий посмотрел на призрака внимательней – увидел круглое, красивое и очень изумлённое лицо. Тот оглядывался, недоумённо вертел головой. Крутился, подняв к лицу призрачные руки, шептал неслышное:

«Как же? Да как же так? Они же сказали, я буду сильным...»

Сильным, как же – Григория аж передёрнуло от этих слов.

– Эй, паря, ты кто? – окликнул он призрака.

Тот повернулся, горделиво вздёрнул голову вверх. Кое-как свёл мутные, полные дыма глаза. Заговорил высокомерно, как с холопом:

«Эй, ты как говоришь! Кланяйся, тетеря, не видишь – боярин великий перед тобой. Развелось мужичья немытого...»

– Боярин? Дуванов Карп, что ли, душегуб? Тебя же лазоревые взять должны были...

«Хрен им, смердам. Да мой батька... Да я и сам теперь. Я теперь ой, как много могу»...

– Ни хрена ты уже не можешь... – в бешенстве крикнул Григорий.

Перекрестился и призрак сник. Растаял, сизый дым закрутился на месте его. Расслоился, распался в клочки, ушёл струйкой сквозь землю. Голос под ухом, звенящий – слава богу, человеческий, обычный, живой.

– Григорий, ты в порядке? Стоишь и кричишь на пустоту...

Встряхнулся, по-собачьи, прогоняя мороки с глаз, обернулся, улыбнулся Варваре:

– Прошу прощения. Не каждый день на демонов напарываюсь, особенно посреди царства. Откуда он здесь?

– Не знаю. Своими ногами добежать не мог, это ликтор, они живут пару суток от силы.

– Ладно, пойду осмотрю дом. Один, не спорь. Твой Лихо – красавец, но внутрь не пролезет, а без его присмотра тебя нехорошо оставлять. Да твой мамонт же потом мне первый морду хоботом расквасит, если с тобой чего случится. У меня сабля и я осторожно. А ты, если что, будь наготове. Если чего подозрительное увижу – бегу со всех ног, а ты прикрываешь.

Варвара колебалась, Григорий ёжился мысленно – знал, что ничем не рискует, призрак Катерины, невидимый, уже облетел дом, сказал, что там безопасно. Сказать-то сказал, но... Призрачный голос Катерины звенел в ушах, плакал и бился на грани истерики.

Григорий шагнул вперёд, переступая через разбитые ворота и не дожидаясь ответа. Варвара было дёрнулась следом, но лохматый Лихо хозяйку придержал хоботом, не пустил вниз. Фыркнул, шагнул назад.

– Молодец – похвалил его Григорий и зашёл на подворье.

Напротив ворот – глухая стена, строилось всё с учётом обороны. Потому крыльцо будет сбоку, надо обойти дом. Здесь и попались два мёртвых тела. Судя по всему – из боевых холопов, боярских, оба с саблями в руках. Пытались обороняться. Первому демон снёс голову, у второго удар от макушки и до пояса всё превратил в кровавое месиво, половина человека и две руки рядом. Тут Григорий понял, что за ошмётки разбросаны вокруг, кусками висят на крыльце, на стене и постройках. И его чуть не вырвало. Люди, дворовые. Они пытались спастись, пока два мужика с саблями кинулись на чудовище – задержать. Демон убил сначала бойцов, а потом рвал людей на части и разбрасывал по округе. Сколько тут полегло? Человек пять самое малое, не считая этих, с саблями.

В сенях лежало тело, точнее, лишь верхняя половина, остальное – снова кровавая каша… Ещё один, в простом плаще возчика, лежит навзничь, обломки сабли – справа и слева от тела. А под плащом лазоревый кафтан кстати. И ещё один растерзанный труп лежит в горнице, перекинувшись через порог. Руки вскинуты, в пальцах зажат незнакомый, но явно боевой амулет. Кафтан изорван и пропитался кровью, так что не видно цветов. Но подкладка, кстати, тоже лазоревая. С трудом удерживая рвотные позывы – настолько густо в доме висел смрад крови и разорванных кишок – Григорий, стараясь весь не изгваздаться в крови повсюду, начал осматривать дом и попытался восстановить события. Судя по всему, демон выбрался откуда-то снизу. К чести лазоревых, без боя они не сдались, как и люди на первом этаже. Покойник в сенях успел разрядить в тварь пистоль, у остальных на оружии были следы зелёной крови. Ликтор убил всех, дальше выскочил во двор. А потом…

– В бога-в душу-в мать как же это! – с болью заорал Григорий, поднявшись на второй этаж.

Здесь, наверху, прятались люди. Закончив бойню внизу и убив ждавших снаружи махбаратчиков, ликтор забрался на второй этаж терема. И здесь убивал не торопясь. Наслаждаясь мучениями. Девочку лет пяти он просто разорвал на две части. Другим отрывал руки и ноги или потрошил заживо, глядя на умирающих. И закончил всё как раз незадолго до того, как подъехали Григорий и Варвара.

Наверху делать было нечего. Дальше Григорий направился в подвальный, почти подземный этаж. Там хранили продукты, в тамошних комнатках, бывало, держали и пленников. А сейчас оттуда – звон в ушах, крик, отчаянный, резкий крик – плач, голос призрака:

«Григорий, миленький, убери это!»

Тёмный подвал, знак на полу – на восемь лучей, странный и дикий, оставляющий боль в открытых глазах, а в закрытых – горящий ожогом сквозь веки. Равные, прямые лучи – острия, они свивались в середине, пульсируя, закручивались в странный, но симметричный узор. Григорий вгляделся было и бросил – от взгляда судорогой закрутило живот, а крик Катерины в ушах забился истеричным и громким плачем.

Григорий перекрестился – с трудом, руки вязли, тонули в воздухе, знак запульсировал, загорелся багровым, словно защищая себя. Удар сапога стёр один из лучей, сдвинул линии ока – знак вспыхнул, зашипел и погас. Ещё и ещё, пока, хлопнув, не оторвался каблук сапога, а стройные линии на полу не стёрлись в кашу и каменную, едкую пыль. Только тогда меж ушей затих истошный, жалобный крик – плач Катерины...

Осмотр усадьбы занял часа два. Вышел Григорий – сапоги и полы кафтана в крови, а лицо злое и мертвенно-бледное.

Сотня к тому времени подъехала уже, люди стояли строем вокруг, боярин Зубов на коне впереди, Варвара и Лихо чуть сзади. Григорий и не удивился совсем, увидев рядом с боярином всадника на мышастого цвета коне, в лазоревым с васильками кафтане махбарата. Знакомое, острое лицо, неподвижное и мало что выражающее, Тот обернулся, уставился на Григория, смерил глазами его. С высоты седла, серыми, немигающими глазами. Чуть дёрнул острым лицом, его тонкая, подстриженная на такфиритский манер борода приподнялась в ожидании. Григорий подошёл, вытянулся – повернувшись к боярину и нарочито игнорируя лазоревый как васильки кафтан.

– Чего там? – спросил боярин.

– Там каша, Пахом Виталич, – проговорил Григорий. – И кровь.

Медленно – почему-то это казалось сейчас очень важным – очищая сапоги о траву. Чёрная кровь никак не хотела отставать, суровый боярин хмурился, смотрел диким взглядом. Борода его шевелилась, крутилась в такт произнесённым Гришкой словам:

– То ли двадцать, то ли тридцать человек. Было, я не мясник и не табиб или лекарь, не могу разобрать, какой кусок к какому телу относится. Много там было народу. Боевые холопы, дружинные, слуги... Две девки молодые и женщины из прислуги. Кухарка старая, и девочка какая-то лет пяти. Точнее, теперь два уже. Две. Половинки от девочки, да сарафан порванный...

Призрак – тень Карпа опять сгустилась, мелькнула в уголке зрения. Протянула – тонким голосом, бессмысленное: «А чё такого?»

Григорий замер – сдержался с трудом, чтобы не послать его при всех, в голос, площадным матом. Призрак словно почувствовал – задрожал и опять растаял, затих. Григорий перевёл дух, посмотрел на боярина и продолжил:

– Помните, Пахом Виталич, мы с вами Жирдяту-варнака брали, его как раз лазоревый потом забрал, вместе с чистосердечными листами на трёх душегубов-боярычей? С двумя – не знаю «что», а вот с одним вот он, тут был. Карп Дуванов успел бежать. Уйти, да в поместье со слугами и холопами боевыми засесть, забором загородится. То ли за ленту думали лесами проскочить, то ли наоборот – дождаться, авось Ай-Кайзерин гнев на милость сменит. Не понятно уже. А понятно другое...

Григорий плюнул, переводя дух. Смерил глазами махбаратчика, тот смерил глазами его. Холодными, внимательными серыми глазами. Захотелось стукнуть того – с маху, чисто проверить изменится ли на этом лице такое спокойное выражение. Григорий сдержался – с трудом, перевёл взгляд обратно на боярина и продолжил:

– А понятно, что людей в махбарате не склад. Если дворня не поверит в милость Ай-Кайзерин, варнаков за эту милость сама не сдаст и супротив царской воли в бега ударится – на это, Пахом Витальич, как на грех нам смотр примерно рядом назначили. Подменить воеводских птиц своими, прокаркать по-вороньему левый приказ, как бы случайно загнать нас, куда Макар телят не гонял, да самому приехать сюда, вместе с нами, тоже как бы случайно – хороший план. Боярское имение, по уложению – нас были обязаны пустить на постой. Только душегуб заметил, что в его сторону мамонт бежит и... Пахом Виталич, там в подвале заклинанательный круг был. И...

И снова провалился в звон в ушах, крик – отчаянный, резкий крик – плач, голос призрака: «Григорий, миленький, убери это!»

– И что? – лазоревый всем своим видом демонстрировал: ну вот бывает такое в наших делах, это вам не шашкой махать.

– А если бы ты свои мутные дела не крутил с ученьем и противодействием, а нашу сотню сразу сюда честно послал, – заорал Григорий, – они бы там живы остались! Мы же совсем немного не успели, понял? Он же и эту девочку рвал, и дворню, которая пряталась – совсем вот недавно. Пусть они к тебе во сне придут, и ты им сам в лицо, душам православным да правоверным загубленным скажешь, почему мы не успели.

– Гришка, ти-ихо! – рявкнул боярин. – Докладывай по делу да по существу, что там.

– Заклинательный круг там, Пахом Витальич. Знак куфра, капище для вызова демонов. Откуда взялось – Бог весть. Может, схему трофеем с войны привезли, может – боярич не только с варнаками знался, а ещё и с еретиками. А Бог его знает, что ещё может. Пусть лазоревый думает, он у нас государственный человек, у него голова большая. И, кстати, парни – лопату дайте ему. Заодно мертвецов похоронит.

На удивление – махбаратчик даже не изменился лицом. Дёрнул слегка бородой, сказал, спокойно, перекинув поводья из руки в руку:

– Напрасно, Григорий Осипович, напрасно вы так. Одной царице служим, одно дело делаем. Там ещё что-то было?

«Ишь ты, с «вичем» назвал, – про себя подумал Григорий, на миг удивившись. – Чуть не в бояре меня записал, хотя и рановато. Видать, всё-таки проняло его, почувствовал что-то. Живой, оказывается он ещё, под кафтаном-то своим».

– Вот ты сходи, мил-человек, поищи. И, кстати, парни, дайте ему лопату и впрямь. Два трупа на улице и два в доме, махбаратский лазоревый плащ, пусть хоть своих похоронит. Они честно погибли, с оружием и жизни не пожалев, пытаясь людей в доме спасти. Не смогли, но по совести ушли. А мы...

– А ну, молчать! – рявкнул боярин, мгновенно наливая лицо красным, яростным гневом. Рявкнул так, что даже махбаратчик чуть дрогнул, его конь отступил на шаг, а рыжий Лихо – повёл обгрызенным ухом, фыркнул и отшатнулся. – А ну молчать. Так, парни – проклятый этот дом осмотреть, разметать по брёвнам и спалить всё, что есть к мать-перемать, короче, чтоб духу чёрного колдовства у нас не было. До голой земли. Выполнять!

Махбаратчик открыл было рот – сказать, боярская суровая борода взметнулась гневно, едва не хлестнув его по лицу. Умолк. Варвара откашлялась, проговорила тонким голосом, осторожно:

– Пахом Виталич, мне того... Домой надо...

Боярин тряхнул бородой, проговорил – тихо, неожиданно ласково:

– А, да, конечно, дочка, езжай. Ночь скоро, дорога тёмная, я тебя, вон, Гришке велю проводить...

И, прежде чем Лихо успел негодующе фыркнуть, а кто-либо ещё – сообразить, что мамонту провожатые не требуются, рявкнул, вновь наливаясь яростью, громкое:

– Выполнять!

Махбаратчик внезапно улыбнулся, на миг, одними губами, его серая фигура, фыркнув, шагнула вперёд:

– Мгновение, пожалуйста. Вы уверены, что там нет больше нет ничего? – спросил он, поймав взгляд Гришки глазами.

Спокойными, внимательными. Григорий тяжело сплюнул в ответ – озверение прошло, по костям расплылась, ватным маревом поплыла усталость. С усилием снова поднял глаза, ответил:

– Я-то уверен, а ты проверь... И – ты бы представился мил-человек, для начала.

– Платон, сын Абысов. Мог бы и раньше спросить. – Интересно, откуда такая уверенность? Хотя... – его взгляд дрогнул, поднялся, серые глаза замерли, уставились на что-то невидимое чуть повыше плеча. Дёрнулась тонкая такфиритская борода, тонкие губы приподнялись в улыбке. – Ладно, – проговорил он, – бывайте здор... прошу прощения, просто бывайте...

«Ой, Гришенька», – взвизгнул Катькин голос в ушах.

Григорий решил больше не искушать судьбу, вскочил на коня и поскакал следом за уходящим в лес мамонтом.

Потом полил дождь. Мамонт бежал рысью по тёмному лесу, рыжий хобот его мелькал, раздвигая светлые берёзы и тёмные еловые ветви. Деревья скрипели, уступая ему, в ветвях – мягко шелестел ветер. Дудка Варвары тянула заунывную песню, капли воды шипели, слетая с мерцающей плёнки водяного щита. Потом она окрикнула его с высоты.

– Григорий, забирайся сюда. Я устала держать щит на двоих сразу.

Григорий залез, пробрался на платформу по ремням сбруи. Лихо сбавил шаг, шёл, качаясь мягко, как лодка, обернулся, подхватил и повёл хоботом лошадь Григория в поводу. Григорий кивнул – мол, спасибо – ему. Зарылся в тёплый и рыжий мех, сел, согрелся, стал думать...

«Вы уверены, что там всё?» – спросил чёртов лазоревый. Платон Абысов, мать его так. Даже непонятно – вроде нормальный мужик на вид, а бесит. Непонятно, только с чего.

«Чую, – подумал Григорий, – подерёмся при следующей встрече»…

Голос Катьки в ушах: «Ой... Осторожней, Гришенька».

«Не боись», – с непонятной самому себе нежностью улыбнулся Григорий, обернулся.

Варвара сидела в трансе, и дудка пела, её волшебная музыка мешалась с шелестом веток и мягким звоном дождя. Нехорошо ей мешать. А жаль... Григорий потянулся, достал из кармана плотный бумажный лист, который подобрал рядом с капищем. В том подвале, в углу был фонарь. Самый обычный, масляный, из ярмарочного райка с картинками вытащенный фонарь. Свет его проходил сквозь бумагу, отображая тень на полу. Только в этот раз он отражал не раечное «Красавица и Париж» или «Честный таможенник из Гуаньчжоу». Григорий достал вытащенный из фонаря лист, оглядел, пользуясь последними лучами заходящего солнца. Плотный, очень белый, скользящий в пальцах лист. Не бумага – выскобленный пергамент еретиков. «Из кожи демонов» – как говорила Катька. А нарисовано на нём... Пригляделся, поймал тусклый луч света на лист. Та самая, восьмилучевая звезда. Знак куфра. В таком виде он уже не давил на мозг и не выкручивал наизнанку все чувства. То ли Григорий присмотрелся уже, то ли, выведенный на обычной бумаге, чернилами, вместо той тошнотворно воняющей хрени, от которой теперь придётся долго вычищать сапоги – знак терял волшебную силу. Просто очень сложный, хитро введённый геометрический знак. Взяли его и, не надеясь на собственные таланты каллиграфа, вставили в раечный фонарь, зажгли, отбросив на пол чёткую тень, перерисовали. А зачем? И откуда взяли его такой? В самом деле – старый Дуванов с линии трофеем привёз, а зачем – неизвестно?

Голос Катьки, звенящий, в ушах:

«Чёрта с два. Чёрта с два, Гришенька».

– Чего, Кать?

«Это... неправильно. Не наш знак. То есть наш, но неправильный, такое наши не нарисуют и в страшном сне. Большие, толстые линии на четыре и восемь... Тьфу, прости господи, просто на восемь сторон видишь? Это призывный контур, а эта розетка в виде ока – оно управляющий. И оно обязательно снаружи рисунка должно быть, а тут внутри, в самой серёдке. Мама, даже глядеть на такое страшно. И защитного контура вообще не вижу, а он, по идее, между призывным и управляющим должен лежать. В середину мясо кладут, чернокнижник на управляющий знак становится, защитным отгораживается и призывает... А тут... Тут этот дурак сам встал вместо мяса».

– Мяса, Кать?

«Ой, Гриш, прости. Когда учитель это говорил – я до самого конца думала, что он это в буквальном смысле».

«Хорошие, гляжу, у тебя учителя были, Катенька», – зло оскалившись, подумал Григорий.

Очень хотелось уточнить список имён на «набить морду». Но во-первых, у Катьки в голосе и так качалась истеричная нервная дрожь, во-вторых – за ними сейчас и так вся империя гоняется. И не на «морду набить», а по всей тяжести закона Божьего и человеческого. Ладно, потом, всё равно темно уже, не видно. Убрал лист в карман, огляделся, мысленно – прошептал Катьке что-то успокаивающее. Вроде затихла – и хорошо.

– Григорий, дождь кончился. Не заснул там? Подъезжаем...

Встряхнулся, перекинул себя на платформу, поближе к ней. Огляделся. Дождь и вправду закончился, Варвара выдохнула, стряхнула с себя магический транс, убрала дудку. Улыбнулась Григорию через плечо. Последний луч солнца раздвинул на миг облака. Зацепился за рыжие волосы, пробежал по губам лукавой и алой искрой, вспыхнул, обнимая ласковым тёплым огнём. Погас. Одинокий удар колокола донёсся с часовой башни. На башнях призыва протяжно запели, затянули азан далёкие голоса. Они въезжали в город уже. С севера, через аллеманские слободы, мимо весёлых, фахверковых домиков с белёными стенами, тёмными балками и острыми крышами, раскрашенными аляповато, в яркие, веселёнькие цвета. Лихо негодующе обфыркал их с высоты, поворчал на глупых людей – аллеманы строили дома тесно, стена к стене, честному мамонту ни пройти, ни проехать. Весёлая фроляйн в переднике погрозила пальцем ему их окна. Лихо фыркнул, взмахнул в ответ хоботом. Свернул в сады. Потом пошли заборы, Лихо подобрался у них, замер, втягивая хоботом воздух. Даже стал меньше на миг, прикинулся маленьким, всегда стоящим здесь холмиком. Варвара улыбнулась, видимо, почуяла звериную мысль. Григорий наклонился, потрепал звериную шерсть, шепнул ему тихо:

– Давай к левому...

– Почему? – удивилась Варвара.

Тут хобот Лихо метнулся, изогнулся по-змеиному в воздухе, нырнул за левый забор. Там что-то громко хрустнуло, потом хобот изогнулся снова, сделав в воздухе круг. Положил Варваре к ногам спелое алое яблоко...

– А мы там сторожа штрафовали на днях. За ненадлежащий вид самопала – пояснил, улыбнувшись, Григорий.

Лихо на это весело фыркнул. Варвара засмеялась, в шутку погрозила обоим пальцем.

Григорий посмотрел на девушку, прикинул – раз подвернулся случай, надо бы обсудить текущие дела. Но, тут же, остро – кольнула мысль. Варварино Лихо выздоровел уже, вполне, судя по сегодняшним скачкам. А значит, неделя или две – как провернутся бумаги на столах в разрядном приказе – и Варваре придёт строгий указ идти назад, в полк. На линию, в дар-аль-харб. Насмотрится ещё там вдоволь, на всякую хрень. А пока...

– Мы можем свернуть сейчас, проехать окраиной и на мыс, где Сура-река смыкается с каналом?

– Можем, а что?

– Увидишь...

Увидели, как тёмное ночное небо сгущается над башнями и луковицами университета, как облака ходят кругами вокруг него. Сгущаются, закручиваются в идеальный, быстро вращающийся круг. Этот круг налился у них на глазах, вспыхнул по краям зелёным маревом северного сияния. Стал прозрачным, и звёзды стали видны через него. Ослепительно-яркие, большие, лохматые шары света... Планеты – яркими точками, изысканной вуалью свернула туманность на миг. Проплыла, заливая мир призрачным, дрожащим сиянием.

– Туманная линза, работают астрономы совместно с коллегиумом аль-Физис, – пояснил Григорий, придвинувшись поближе.

Шепнул почти на ухо Варваре, та ахнула – тихо, звёздный луч вспыхнул в её глазах. Ослепительно голубым, завораживающим ярким сиянием.

– И вправду, – переведя дыхание, сказала она, – нас курс вечно гоняли держать эту линзу чарами, но вот так, со стороны – в первый раз. Спасибо. И...

Варвара чуть улыбнулась, посмотрев на Григория, и звёздный луч сверкнул лукаво, алым блеском и на губах. Подвинулась ближе, её волосы взлетели и упали волной, обдав Григория волной терпкого звериного духа. Звон в ушах, меж ушей, эхом – призрачный смех Катерины:

«Целуй, дурак».

– Григорий, одолжи пайцзу...

– Зачем?

– А затем, что целовать живое воплощение Ай-Кайзерин даже мне категорически неприлично...

Её глаза цвета неба, безграничная, яркая и солнечная синева. Ночь спряталась, синева надвинулась, стала яркой, и звёздный свет плясал в ней, искрился лукаво и нежно. Заполнила собой мир. Коснулась губ, опалив их терпким и пьяным духом сверкнувшей молнии. Громовой раскат пробежал где-то по небесам. Григорий обнял её за плечи, притянул к себе и поцеловал. В свой черёд, крепко и жадно, до сладкого, кружащего голову стона. Под ногой что-то звякнуло, Лихо фыркнул, качнул платформой у себя на спине. Ногу повело. Туманная линза лопнула в небесах, обдав их дождём, холодным и противным до ужаса.

«Вторая стража, ясно, все добрые люди спят»... – где-то вдали проорали ночные сторожа.

И голос противный, ой, шугануть бы их – подумал Григорий было. Но Варвара отстранилась уже. Вздохнула, тоска искрой пробежала в уголке глаз.

– А мы, выходит, недобрые... Забылась. Ладно, Григорий, спасибо, но нам пора. Я пришлю птицу завтра.

– Ну что же, завтра – так завтра... – ответил Григорий.

И не удержался – притянул Варвару к себе и поцеловал снова. Крепко, до дрожи в ногах. Потом отстранился всё-таки, спрыгнул, спустился вниз по ремням. Запрыгнул на своего коня и ускакал куда-то в сторону дома.

«И зачем? Я только-только за вас порадовалась», – тонкий, мечтательный колокольчик – прозвенел голос Катерины где-то глубоко в голове.

– Не лето, холодно же. Ещё простудится...

Холодный осенний ветер и впрямь пробирал до костей. Трепал промокший кафтан, мёл и гнал жёлтые листья вдоль пустых улиц.

Уже светало, когда Григорий таки вернулся домой. Все спали давно, он пробрался в тёплую горницу, тихо, сняв сапоги. Мышь-демон увидел его, обрадовался, выпустив сноп ярких искр, озаривших тёплым светом избу. Одну метнул в кота, тот фыркнул сквозь сон и придавил огненную мышь-демона лапой. Та дёрнулась, но вырываться не стала. Минуту спустя оба в обнимку дремали, причём мышь-демон забавно сквозь сон посвистывала.