Жена мертвеца

Глава 25

– Ты чего, каффир, что ли? Или этот, как его, муртад? – спрашивал Григорий, оторопело, хотя и сильно запоздало, у Радко.

Уже потом, когда самовар выручили, купили пожрать заодно и выкурили вдвоём с табинцем Радко по трубочке. Горный дюбек, да пополам с угольно-чёрной латакией, сизый дым крутился, ходил кольцами под низким сводчатым потолком. Запах получился ядерный, такой, что мышь в углу чихнула и спряталась, зато у Радко – неожиданно для Григория – прошла его непонятная дрожь. Глаза сверкнули, голос стал уверенней, чётче. Григорий кивал внимательно, слушал и смотрел во все глаза. Нечасто встретишь человека, не знавшего или отринувшего истину и нагромоздившего себе богов из камня и палок, не могущих и пальцем пошевелить.

«Скорее уж, из отчаянного вранья и кровищи, – подумалось вдруг, пока сбивчивые рассказы Радко ходили кругами по голове, складываясь с недавним опытом. – Якобы царёвы мамонты им все ёлки съедят. Хрень, да делать больше Лихо нечего, кроме как хвоей давиться. Ладно...»

Почему-то вспомнилась университетская библиотека, книжка со сказками: «И змеи поминали Господа, велик он и славен! И молились, крича: „Нет бога, кроме Аллаха!..“». Вот из-за чего еретики книжку ту запретили, похоже. Ладно, вон змеи обратились, истину зовут, у нас морена вот тоже на днях – и даже не в сказке. И тут справимся как-нибудь. Тем более, человек, не змея. Но это дело следующее, а пока... Григорий почесал головой, спросил, выводя разговор куда-то поближе к делу:

– Слушай, ты из магов ваших кого знал по Марьям-юрту? Чернокнижников. Была там одна...

Не договорил – Радко дёрнулся при слове маги, ответил, сурово взъерошив усы:

– Не знаю и знать не хочу. Уроды они... Как до дела, так при параде все, важные, тому поклонись, этого протитулуй правильно, пока в жабу не обратили. Благородный сэр Тристрам, достопочтенный мэтр Ладислав, тьфу. А стоило вашему мамонту за горой затрубить – так амба, никого нет, сойка волшебная вхолостую пищит, одна девчонка молоденькая какая-то на вызовы откликается.

«Не Катерина ли часом случайно там была?» – на мгновение отвлёкшись, подумал Григорий.

Спросить не успел. Судя по молчанию, тому, что призрак не ругалась и не отнекивалась заранее и по настороженному звону в ушах – таки да. Она и была той девчонкой... Сморгнул, усмехнувшись в усы – тесен мир – пошёл слушать дальше.

– А уж как дело вплотную, до пик и мушкетов пошло... Слушай, не сочти за хвастовство – но держались мы как надо. Зарылись крепко, знамя выставили, отстреливались, позицию не отдавали...

«Так крепко не отдавали, ага, я аж матерится выучилась...» – пояснил в голове ехидный донельзя Катькин голос.

– А как ваши мамонты бульварами в тыл прорвались, нам на редуте помощь потребовалась – так пшик. Вначале девичьим голосом: «Держитесь, родненькие». Потом в тылу что-то бухнуло, и шабаш – «сойка» чародейская на пепел пошла, ни ответа больше, ни привета. Бросили нас, достопочтенные, похоже. Вместе со всем Марьям-юртом. А гонору-то было. Ну, мы тоже не лохи – день за-ради приличия выдержали, порох расстреляли и сдались. Ну их... Так что не смотри – лучше у вас в Сибири сидеть, чем...

Мужик дёрнул лицом, закашлялся, прервав очевидное «чем на опять за этих уродов живот класть».

– Чего ты заладил, Сибирь да Сибирь. Почему – Сибирь? Взят ты на имя Ай-Кайзерин полком боярина Татищева – значит, где-то в его владения должны были поселить. Поволжье... Только у того боярина, небось, земли столько нет, вот в приказе и затупили, – проворчал в ответ Григорий.

Откашлялся, смерил глазами Радко, замер, сообразил, что с тем снова что-то не ладно. Опять – крупная дрожь, длинные висячие усы – опустились, поникли. Трубка за разговором давно погасла, сизый дым выветрился, сквозняки выдул его сквозь щели в стене. Чем больше их выдувало – тем больше Радко трясло. Он вскинул руки, схватился за голову – рукава ветхого армяка скользнули с его запястий. Линии переплетались там. Цветные, тонкие линии, они переливались, змеились, меняя узор и форму, мерцание багровым плыло от них. Григорий невольно поёжился – напомнило узоры волшебных знаков. И недавнюю мысль: «Боги язычников, истуканы бессмысленные, сделанные из камня и палок, не в силах и пальцем пошевелить», – как говорили проповедники в церкви. Ошиблись, из вранья и кровищи они сделаны. И насчёт пальцем пошевелить – хрен, вон, даже сюда дотянулись.

– Покажи руки, – рявкнул Григорий.

Радко вздрогнул, собрался с силами, но показал. Радужный, разноцветный узор ломанных линий. Похожий, в общем, на то, что Сенька вывел себе на руке. Или на найденный в усадьбе Дувановых знак куфра.

– Что это? – спросил Григорий.

Радко пожал плечами, ответил коротко:

– Хрень.

«Один из великих знаков, похоже на руки-лезвия, только управляющий контур где-то не здесь, – пояснил звенящий голос Катерины в голове. Сорвавшийся на надрывно удивлённый возглас: – Ой, мамочка».

– Парни в роте втихую обменивались, наносили себе. Заклинание, кто-то из великих нашему сержанту продал его, говорят. А он, соответственно, нам. Говорил – защищает от камня, стрелы или пули.

– И как, защитило?

– Сержанта – нет. Его вольногородские носорогом достали.

«Естественно, потому что это ни хрена не защитные чары. Обрывок от заклинания подчинения демонов, завито просто, но искусно – работа кого-то из мастеров. Чары подчинения, развёрнуты с обратной полярностью. Не демона подчиняют, Гришь, человека. Подчиняет бедолагу тому, кто стоит на управляющем круге. Ой, мамо».

– Ой, мамо... – в тон Катьке охнув, серьёзно протянул Григорий. – Эй, Радко, постой – с тебя что же, ещё и деньги за эту хрень взяли? – спросил Григорий.

Сам при этом лихорадочно набивал вновь трубку. Набил, щёлкнул огнивом, раскурил, снова окутав Радко потоком сизого, едкого дыма. Кивнул с удовольствием, видя, как отступает от того колотун. Базарная латакия пахла резко, чем-то напоминая ту жидкость, которую они приготовили, гоняя демонов недавно из Марджаны и Кары. Подействовало.

«На какое-то время – сработает. Но не навсегда», – прозвенел голос Катьки.

Радко устало кивнул головой:

– Пол купы гроша...

Пол купы Григорий, умученный западным говором Радко вначале понял в упор и задумался – сколько будет половина мешка денег, да на царёвы золотые рубли, серебряные алтыны или хотя бы на медные полушки. Дальше вспомнил, как называются у аллеманов монета, и немного остыл. Но чернокнижник Марьям-юртский по любому выходил гад. На царские деньги эти пол купы тянули почти на гривенник. Без полушки, но всё одно жаль. За такую-то погань.

Григорий не выдержал, тихо выругался про себя. Радко вздрогнул, махнул рукой – видно было как дрожали его длинные пальцы.

– Чёрт, уже насовсем сюда, в каморку эту, перебрался, – продолжил он, – Как накатывает – запираюсь, благо никого рядом нет. Последних пару недель так особенно... Ладно, мочи уже нет, бери – может, в Сибири полегче будет.

– Не поминай нечисть бесовскую всуе, может и заглянуть ненароком. Заладил, Сибирь да Сибирь. Сибирь, соколик мой муртадский, ещё заслужить надо – туда люди в очереди стоят, там земли в оклад режут много, а бояр да начальников – мало. Давай-ка, Радко, по-другому сделаем.

– Как?

– По всему видно, чернокнижник морок на тебя наводит – он рядом и недавно в силу вошёл. И чернокнижник той самой породы, что тебя в Марьям-юрте сдал. Щас он тебя тащит – либо к себе под руку, либо на дело какое, и если это дело будет хорошее – то я сам муртад. В любом случае, будет рядом – можно будет за шкирку его чернокнижную подержаться. Ну и чары с тебя снять заодно. Помоги, а?

– Сотрудничество оформишь?

– Сотрудничество, явку с повинной, самовар.

«Эй, а у тебя полномочия-то есть? – прозвенел Катькин голос неслышно прямо по голове. – Сейчас наобещаешь ему…»

Григорий, оскалился, подумал для не про себя:

«Не боись, Кать, мне махбаратчик наш по гроб жизни за Сеньку должен».

Продолжил, уже для Радко и вслух:

– Да и пол мешка денег твоих сбить обратно с жулика не помешает.

Радко сел прямо, усмехнулся, дёрнув длинный и жёсткий ус:

– Дело... Что делать надо?

– Что делать, что делать. Чаю твоего замечательного на дорожку хлебнуть. Да проветрить, хотя бы чуток. Накурили мы с тобой – хоть топор вешай.

Через полчаса из каморки под лестницей вышел очень бледный и решительный Радко, зашагал прямо, не вертя по сторонам головой. Смотрел ровно, дорогу то ли видел, то ли не видел – шея его не двигалась, глаза смотрели ровно, прямо перед собою, и зрачки как на царском портрете – расширенные, стоящие прямо посредине глаза. Катерина неслышно ахнула, заглянув в них. Григорий, вполне полагаясь на её глаза, отстал на пролёт, аккуратно скользил по этажам рынка следом.

Задержался у выхода, под широкой колоннадой, привезённой ещё до царя Фёдора откуда-то из совсем дальних краёв. Четыре колонны, на одной скакали, задирая копыта, нетерпеливые ромейские кони, на другой скучала, кутаясь в невесомую мраморную паранджу отбитая у такфиритов девушка, счастливые влюблённые целовались под третьей, несчастные – тщетно искали пятую. Радко прошёл главным входом, меж второй и третьей, прямо, ни на кого не смотря. Григорий отстал, свернул в глухую тень за четвёртой. Там за колонной, в глухом углу у стены его и приняли.

Рыночная стража и довольно толково – как он оценил уже позже, задним умом. Вот мелькнули синие епанчи, вот в проходе, загораживая путь наружу, встала давешняя парочка – здоровый, отъевшийся дядька в мундире рыночной стражи и его напарник с хищным, крысиным лицом. Встали, руки в бока, оскалились – первая, нагнанная на них Григорием оторопь прошла, оба явно рвались отыграться:

– Эй, зареченский, а ты не охренел? – рявкнул, оскалив зубы. И дохнул в лицо чесночным духом с нотками перегара, видать, принял маленько для храбрости.

Здоровый, напарник поддержал:

– Выдавать себя за охранителя – да ты охренел. Теперь давай, шагай с нами к эпарху.

«Ах вы...» – прошипел про себя Григорий, чувствуя, как кровь стукнула по ушам молотом, да кулаки сжимаются сами собой. Встряхнулся – с трудом, сообразил, что на хорошую драку сейчас нет времени – Радко идёт впереди, ни лешего не видя, вот-вот скроется с глаз. Поднял руку, осеннее солнце блеснуло золотом на чеканной пластине царёвой пайцзы.

– С дороги, именем Ай-Кайзерин...

– Вот именно – именем. И теперь, зареченский, ты точно попал... – оскалился в ответ стражник, доставая свою пайцзу.

Такую же, золотую с надписью и чеканным профилем Ай-Кайзерин. Ещё две сверкнули с боков, сзади – засвистели, забухали стражницкие сапоги.

«Попал», – тоскливо подумал Григорий, провернул со свистом пайцзу в руках.

С тоской представил рожу Пахом Виталича, которому теперь придётся виниться эпарху за Гришкино самоуправство, сжал пластину с профилем Ай-Кайзерин в кулаке, шагнул, и, прежде чем зажимавшие его стражники успели что-то сообразить – обрушил импровизированный кастет на голову стражника. Мужик шарахнулся, кольцо стражи распалось на миг.

«Караул. Правоохранительный, а царицей дерёшься», – прокомментировал в голове ехидный донельзя Катькин голос.

«Знай наших», – оскалился Григорий.

Убрал пайцзу – не дай бог о ромейские рожи помнётся, будет хула на образ пресветлой Ай-Кайзерин – в карман, сжал кулаки, полез плечом вперёд в драку серьёзно.

Вначале его теснили и профессионально – обкладывали, не подставляясь под пудовые кулаки, давили, теснили в угол. Гришка вертелся, отмахивался, награждая стражников тумаками, между делом – проорав в голос родовой клич:

– Хмурый!

Стражники оскалились было – но тут рядом, под их ушами проорали звонко:

– Кольцо!

Такой же личный клич, как у Гришки, даже знакомый. Вроде кто-то из соседей, Григорий сразу не вспомнил кто. Один из стражи упал, другой шарахнулся, их петля вокруг Гришки лопнула, распалось от удара в тыл. Клич Гришкин услышали, в драку ворвался парень в белом кафтане стрельца. Стукнул двух стражников лбами, прорвался, встал с Григорием спиной к спине.

– Привет, соседи... – рявкнул весело он, исхитрившись подмигнуть Григорию на ходу.

Развернулся, отбросив вновь налетевших стражников прочь. И рявкнул снова, звонкий голос пошёл гулять эхом меж рыночных стен. Повторяя уже общий боевой клич:

– Наших бьют. Заречье. Зубов!

Старый, раскатистый боевой клич, приглашение к стенке на стенку. Откликнулись, на изумление Григория много народу. Товарищ-жилец, стрельцы в белых и жёлтых кафтанах. Пара слободских речников – седых, крепких как речные коряги. Здоровый, что твоя жердь конопатчик с татарских выселок. Даже два долгободых аллемана – один рыжий, другой чёрный волосом как смола конопатчика. Но похожи, по виду – отец и сын.

«Этим-то что, они же с другого берега?» – подумал мельком Григорий.

Исхитрился, махнул рукой им обоим – мол, спасибо, от души мужики. Теперь можно поставить плечами стенку и всласть погонять меж колоннами лихих в игре много-на-одного, но теряющихся в честной драке рыночных стражников. Вот уже по рынку гомоном пошёл шум и гам, вот господа и дамы познатнее, да побогаче оккупировали балконы и возвышения, смотрят, картинно смущаясь и активно машут платочками бойцам-молодцам, а девчонки и молодухи попроще, с косами, в байковых, узорных платках – те скупили кульками семечки, облепили колонны и бойко визжат, картинно ахая при особо лихих и молодецких ударах и болея – за наших, понятно дело. А где-то за спиной, в самой каше уже завертелся, махая руками чинский торговец, пошёл принимать ставки на всех подряд. Налетевших на шум и гевалт городовых казаков-объездчиков встретили буйным, негодующим свистом. Григорий исхитрился, тоже свистнул, замахал руками своим:

– Расходимся, мужики, хорошего понемногу...

Проследил, как свои-зареченские расходятся, крутятся меж кафтанами обывателей и казачьими конями, привычно растворяясь в толпе. Ушёл сам, боком до университетских ворот. По привычке, для верности – скинул и вывернул наизнанку зелёный жилецкий кафтан, вытер кровь с рассечённой в драке скулы, осклабился, присвистнул весело – были среди рыночных сторожей и крепкие и умелые, но одни против стенки – считай, ничего. Знай, мол, теперь наших.

«Григорий, а Радко пропал!» – прозвенел в голове озабоченный донельзя Катькин голос.

– Погоди, как пропал? – прошептал Григорий, по волчьих оглядываясь.

И вправду, улица вокруг, недалёкие ворота университета, толпа людей. Самых разных людей, но холодного, заторможенного в движениях Радко негде не видно. Был бы виден, он приметный, не так уж много времени стенка у Григория заняла. Катькин голос виновато звенел и звенел в голове:

«Так вот, нет. До стены университета дошёл. А потом я отвлеклась, гляжу и нет его больше».

«Отвлеклась? А, ладно, понятно, на что...» – подумал Григорий.

Огляделся – вот она, эта стена, совсем рядом высится, нависает над головой. Следов не видать, но... Свернул за угол, вот и ворота университета – узорная кованная решётка тагильской стали, с грустными львами на столбах и толпами студентов в синем и чёрном. Навес подо львами, над ним крутится по ртутному тускло искря туманное зеркало – выборный из студентов караульщик глазеет, не едут ли лишние кто. А вот и он сам, зеркало в сторону рыночных колонн развернул и сам вылез. Знакомое, калмыковатое круглое лицо. Знакомое, кстати, по делу суккубов, Кары и Марджаны. Да, точно он, Эдерли, с геомагии.

Быстро, пока тот не успел перевести взгляд с туманного зеркала, узнать Григории и сообразить, орать ли ему караул или улыбаться приветственно – приблизился, рывком, ухватив того за воротник. Улыбнулся сам, быстро, пока не прервали.

– Привет, Эдерли, слушай, сам Единый тебя на встречу послал. У нас тут чернокнижие опять. То есть... – услышал далёкий заполошный крик, добавил быстро, глядя в глаза, поправился: – То есть у вас опять чернокнижие.

Эдерли молча кивнул. Проняло, этот чернокнижие уже видел сам и вряд ли ему понравилось.

Крик повторился опять. Прилетел сбоку, вдоль стены, откуда-то из глубин университета.