Жена мертвеца

Глава 26

Кричали слева, за стеной чернеющих парковых лип, в глухом углу у башни Идиотов... Ну или «Не прокатило» – как её называли ещё. Высокая, горделивая башня с боевой галереей и островерхой крышей-шатром, странного. Если не присматриваться – разве что плашки крыши не деревянные, как обычно, а из тонкого камня. Медная птица-сирин крутилась на шпиле, над чёрными сводами лип, протяжно скрипя и отражая от крутых боков в небеса лучи неяркого осеннего солнца.

«Гриша, а почему «Не прокатило»? Я тут услышала, как студенты эту башню называли так… странно», – прозвенел в голове любопытный донельзя голосок Катьки.

– Потому что не прокатило, – улыбнулся Григорий в ответ, осторожно, пробираясь на крик мокрыми от дождя дорожками университетского сада. – Стена вокруг университета – только чтобы мамонт учебный по улицам не гулял да студенты без спросу не шатались. Но денег на ремонт требует, как настоящая. И вот когда на учёном совете, вопрос, где взять денег и найти на ремонт мастеров подешевле висел третий час подряд, мэтр Бастельеро не выдержал и выдал, что его геомаги способны заменить всяких каменщиков, ибо магия – важнейшая из наук. Ну, все обрадовались, да на него торжественно и повесили. А мэтр попутно решил продемонстрировать, что его геомаги заодно могут и полевой фортификацией заниматься. Дальше не нашёл ничего умнее, как в качестве экзамена потребовать со студентов возвести для начала башню «как в настоящей крепости». Оболтусы по студенческой привычке решили, что «прокатит», благо башня угловая и самая дальняя в западном ряду. Собрали чарами без окон, дверей и лестниц, каменная коробка, поперечные глухие перемычки, как рёбра жёсткости, и всё из зачарованного камня двухметровой толщины. К сожалению, для оболтусов – не прокатило.

– «Ой, ой, ой».

– Не ой, ой, ой, а достопочтенный мэтр Бастельро, профессор геомантии. Над ним вволю посмеялись коллеги, но сильно втихаря – в лицо страшно. Зато студентам на пересдачу досталось по полной. Прочностные характеристики сортов и видов северного полярного льда. Не менее тридцати образцов, описание на страницу на каждое.

«По странице – ещё по-божески».

– Ага. Только образцы собрать сперва надо было, лично, само собой. Ребята втянулись, кстати говоря. Такие ледяные скульптуры у нас по зиме теперь городят – ой, Кать, посмотри, закачаешься.

«Кстати, пришли», – зафыркал в голове Катькин голос.

Григорий присвистнул, когда кусты раздвинулись перед ним, открывая поляну у подножия башни. Замер осматриваясь. Кусты, чёрные, облетевшие липы, белёная стена башни, распахнутая калитка в ней – деревянные створки распахнуты, камень крошится. Видно, что врезана кое-как, явно сильно позже приснопамятного зачёта. Люди, крутящиеся неподалёку. Заметил майстера Мюллера, поздоровался, махнул рукой остальным. Протолкался плечами, замер, вглядываясь в полутьму. Присвистнул сквозь зубы: дела…

Красный, крошащийся камень, красная, тягучая кровь. Пятнами, дорожка тянется наружу из темноты внутри башни. Пострадавшую уже вынесли, уложили на траву рядом, и две медички со змеёй и чашей на синих кафтанах уже крутились над ней: «Слава богу, жива».

И впрямь жива. Университетская кастелянша, её ударили сбоку, разве что удар сорвался в последний момент – прилетело в шею вместо виска. Кулаком, и бросили лежать без сознания.

«Радко. Точнее, демон в его теле?» – подумал было Григорий.

Огляделся снова. Галки кружатся над чёрными липами, лазоревые купола старого корпуса сверкают ярко вдали. С другой стороны сходились углом белёные мрачные стены, из-за них доносился бессвязный, глухой, приглушённый камнем и ветром гомон – там шумела приснопамятный университетская улица-дом. До ворот далековато, да и Радко через них точно не проходил. Эдерли и прочие сторожа клянутся, что не видели, да и просто прохожие заметили бы. А тут угол глухой и взяться посторонним неоткуда. Григорий заглянул внутрь, за дверь, прошёл, склонив голову по коридору – низкому, пахло каменной пылью и затхлым воздухом, но сладкий дух куфра не чувствовался.

Приводить башню Идиотов в нормальное состояние мэтр геомагии отказался категорически, а продолбить такую массу камня ломами дело оказалось неподъёмным для обычных людей. Чтобы такое капитальное и занимающее место сооружение совсем не простаивало, кое-как пробились на нижний полуподвальный уровень. Оборудовали там кладовку для всяких нужных вещей и остальное забросили. Теперь на складе – хаос и погром, деревянные лари вскрыты, вещи разбросаны по углам. Синие и чёрные студенческие кафтаны – ну да, разумно, новики по пробору из деревень приезжают совсем в домотканом, надо же их как-то переодевать. Коряво, конечно, и сидит как на пугале, но всё лучше, чем ничего. Улыбнулся, вспомнив, как возились сёстры, перекрашивая и перешивая для Тайки старый Гришкин студенческий кафтан. За спиной – аллеманский тяжёлый мат. Майстер Мюллер подвинул Гришку, прошёл с ходу в угол, охнул, заметив здоровый ларь в углу. Со сбитой и сорванной крышкой.

– Я тут всякую байду, изъятую у пьяных, хранил, – сказал старый ландскнехт, склоняясь над здоровым ящиком. – Теперь не поймёшь, у кого что пропало.

Григорий заглянул через плечо, присвистнул снова: «байдой», изъятой у пьяных, были главным образом ножи. Студенческие, с кафтанами университета носимые ножи, мужские – прямые и широкие, и кривые, по-женски изогнутые.

Вдосталь насмотревшись на царящий на складе погром, они вдвоём вышли, наконец, на воздух. Григорий по привычке перекрестился, подняв глаза вверх.

«На Варварин факультет и громовую башню?» – уточнил в голове ехидный донельзя призрак.

Григорий сплюнул было, собрался ругнуться, потом решил, что где-то в той стороне лежит и ректорский факультет теологии. Сойдёт.

Оглянулся, выстраивая мысли в голове.

Итак, Радко... Точно Радко, пока они с Мюллером копались в подвале башни – Эдерли с приятелями выловили серый, домотканый армяк в пруду. Одержимый Радко каким-то чудом прошёл сквозь зачарованную каменную кладку, пробрался в запертый подвал башни Идиотов, переоделся, сменив рваный армяк на студенческое, неприметное в толпе одеяние. И нож по руке подобрал, судя по тому, как долго и обстоятельно рылись в ларе – с чувством, с толком и расстановкой. Не вовремя заявившуюся кастеляншу оглушил ударом по шее, что, кстати, радует – то ли неведомый кукловод ещё не вполне контролирует Радко, то ли – не хочет убивать... до поры, чтобы шума лишнего не поднимать. Не мог же он знать, что за Радко следит Григорий? Потом одержимый вышел через открытую дверь подвал и...

Парк большой, университет ещё больше... Кого искать-то?

Высокий, одет как пугало – на ларях с одеждой на складе две метки: «большое» и «маленькое», да ещё строгая табличка на трёх языках: «Иголку да нитки не выдаём, брать у соседей по общежитию». А ушиваться одержимому некогда. Бритый, с длинными усами – но усы мог и срезать, а бритый подбородок здесь не примета, в университете мода своя. Рылся в сундуке, подбирая по руке ножик...

– Кать, не помнишь, у Радко какой нож был?

«Да никакого, пленный же».

– Хорошо, а до того, в Марьям-юрте когда была. Табинцы эти – они какие ножи при строе носили?

«Погодь, Гришенька, вроде бы, помню ещё название странное было, что-то вроде "чёрный кулак"».

– Широкий, кривой, заточка по внутренней стороне, на манер турского ятагана?

«Они клялись, что это у турок заточка на их манер, а так – да. На ваш, Гришка, царев-кременьгардский манер – оружие дамское»...

– Ни хрена себе, дамское... – присвистнул минхерр Мюллер, услышав примерное описание – чего одержимый выискивал у него в сундуке.

Эдерли хмыкнул, оскалив пострадавшие в деле с Марджаной зубы, зашептался с приятелями. Земля под ногами слабо, но ощутимо дрогнула, закричали, взлетая, птицы, закрутились, наливаясь ртутным блеском, тяжёлые осенние тучи над головой. Эхом – в ушах тонкий, звенящий голос:

«Гриша, похоже, я вижу его».

«Странно, почему я не удивлён?» – подумал Григорий, срываясь в бег.

За деревья, в сторону здания с узорными коньками на крыше и цветной, яркой розеткой-окном. Мимо сторожа, галопом, на третий этаж университетской библиотеки. На втором этаже, ближе к лестнице – новинка, загороженная дверь и лавка для сторожа. Пустая сейчас. Выше, по лестнице, шум голосов растворяется, тает внизу. Сверху – тихо вроде. Нет, если замереть и прислушаться – слышно звяканье железа... И дыхание ещё. Тяжёлое...

Григорий шарахнулся, замер и вжался в стену, мысленно сообразив, что дурак. Обернулся, жестом показал следующему за ним Мюллеру – тише, мол. Старик кивнул, оскалился, уронив узловатую ладонь на рукоять кошкодёра. Григорий, к собственному удивлению отрицательно помотал головой. Потянулся, шепнул два слова на ухо увязавшегося за ним Эдерли. Дождался, когда тот кивнёт и осторожно, стараясь не шуметь, побежит вниз по лестнице. Встряхнулся – голос Катерины тревожно звенел в голове.

Аккуратно скользнул за угол.

Радко возился с дверью на литературной кафедре Колычева. Ятаганом вскрывать замок было неудобно, широкое лезвие скрипело и соскакивало, не в силах подцепить язычок. Старался, сосредоточенно, не глядя по сторонам. Он был бледен, и пот ручьями лился по его лбу. Вязь знаков на его руках – горела багровым огнём, вспыхивала при каждом движении. Методичный, гипнотический ритм, затянувший взгляд на себя, зашумевший в ушах недобрым, неслышным звоном. Шаг, другой, отчаянный крик-звон Катерины хлестнул по затылку – берегись. Нога запнулась на полушаге, под рукою протяжно и гулко звякнула медь. Радко обернулся, поймал Григория взглядом, вскочил. Мягко, по-кошачьи легко развернулся, качнулся – кривой клинок свистнул, опускаясь в его руке. А глаза – очень большие, расширенные, зрачки точками прямо посреди – смотрели в никуда, крутились, бессмысленные, прямо посреди глаза. Солнце мигнуло, пройдя сквозь витражные окна, раскрасило алым и мертвенно-синим фигуру одержимого. Губы на холодном лице дёрнулись, изогнулись – с усилием, шепнули тихо: «Беги»...

Глухо свистнул, рассекая воздух, кривой клинок, рванулся, запев как живой, тоскливую короткую песню. Снизу и в горло, Григорий отшатнулся – на инстинкте, под отчаянный крик-звон Катерины в ушах. Пропустил первый удар меж себя, мягко отскочил, ругаясь и удерживая себя, чтобы не рвануть из-за голенища собственный нож-засапожник. С Сенькой всё-таки неловко вышло, он живым больше пользы принёс бы на дыбе, да и Радко жалко всё-таки где-то в глубине души.

«Гришь, ты дурак?» – осведомился Катькин голос в голове.

– Да, – ответил Григорий честно.

Подхватил лампу с пола, кое-как сблокировал новый свирепый и быстрый удар. Повезло. Ятаган себе Радко взял студенческий, с обухом и долами, давно пропиленными и источенными насквозь за-ради нужных и полезных в учёбе вещей типа конспектов или шпаргалок по богословию. Столкнувшись с медной пластиной, ятаган зазвенел и лопнул, сломался, обломки бессильно отлетели, ярко сверкнув в воздухе. Радко замер, сморгнув, и лицо у него поплыло, на миг приняв человеческое выражение. На мгновенье, потом он прыгнул, целясь руками в горло. Григорий зарычал глухо, встретив его прямым в челюсть. Одержимый качнулся... и снова, без звука, шагнул вперёд, движения его были мерными, холодными, как шаги часового механизма. Такими, что Григорий даже испугался на миг. На миг, один, потом майнхерр Мюллер бесцеремонно оттолкнул его, скользнул вбок, его пудовый кулак бывшего ландскнехта взлетел и опустился на затылок бесноватому.

Потом они кое-как придавили Радко к полу. Тот бился, с отчаянной силой пытаясь вырваться, Мюллер ругаясь, смотал его как получилось. По лестнице за их спинами забухали студенческие сапоги, по носу хлестнул резкий до рези в глазах запах зелья... Эдерли успел сбегать до профессора Вишневецкого, или скорее ближе, до Марджаны. Зелье, конечно, отвратное – где-то жалобно чихнула кошка, но и Радко внезапно взяла мелкая дрожь. В голове предупреждающе вскрикнула Катька, ярко, почти слышимо – под черепом прокатился тяжёлый надтреснутый звон... Лежащий Радко охнул, открыв глаза. Обычные на вид, человеческие глаза... Сморгнул, спросил тихо, чуть слышно:

– Вот гадость. Как, достали гада?

– Кать, чернокнижник рядом не чувствуется?

«Увы, Гришь. Рядом – нет. Этот поумнее Сеньки, да поопытней, видать – работает откуда-то издали…»

«Вот ведь ерунда», – с огорчением подумал Григорий, чуть слышно выругался, спросил Радко: – Когда был – не почувствовал, чего он от тебя хотел?

– Взломать дверь. Убить всех, кто там есть. Убить. Сжечь... Разбить зеркало... – прошептал Радко.

Потом его повело, глаза закрылись – снова стал сознание терять. Григорий выпрямился, быстро, пока остальные не очухались, распорядился отнести мужика к целителям под наблюдение.

Встал, огляделся... Ещё мельком успел подумать, почесать в затылке.

«Дурацкий вид у тебя», – ехидно прозвенела в голове Катерина.

Григорий не выдержал, улыбнулся, кивнул. Хорошо, что вокруг опять не души.

Этаж совсем опустел, цветные пятна света от витражных окон плясали, складываясь в замысловатую тень под ногами. Дверь кафедры, мощная, окованная железом – Радко оставил на ней кривые царапины. Резные птицы Сирин и Гамаюн в круглой нише над дверью – казалось, они смотрели на Григория с укоризною, сверху вниз. Развёл, мол, бардак.

– Между прочим, помочь бы могли, – проворчал Григорий про себя.

Странно, что из кафедры никто не вышел на шум. Подёргал дверь – заперта. Постучался...

«Гриша, а там никого нет», – прозвенел в голове Катькин голос.

Никого... Странно, тогда. По чью же тогда душу шёл с кривым ножом одержимый неведомым чернокнижником Радко?

Григорий подцепил ножом язычок замка, повёл – замок заскрипел, но выдержал, лезвие сорвалось, звонко, обиженно брякнув. Поменял профессор Колычев, видимо, с прошлого раза. Теперь замок уже не поддавался засапожнику с прежней лёгкостью. Огненный мышь в рукаве толкнулся, тихо пискнул, предлагая решить вопрос… И со всей кафедрой заодно, малыш тонким голосом запищал, явно вспомнив холодную воду и заключение в чайнике. Григорий фыркнул, успокаивающе погладил по рукаву. Огляделся, подобрал с пола железку – острый и тонкий обломок сломанного клинка. Ковырнул в скважине, кое-как, с третьей попытки, под ехидные комментарии Катерины в ухе, мол «дожила, уже на работу и то не пускают» отжал пружину, открыл наконец дверь. Его встретил знакомый, шелестящий бумагой, книжными листами и книжной пылью мрак. Переливающиеся светом окно-розетка, тёмные, уходящие вдаль ряды книжных полок, завораживающий шелест страниц – по кафедре гулял сквозняк, переворачивал листы, тонко, напевно выл в прохудившейся раме. Григорий осторожно прошёлся меж книжных рядов, не утерпел, зацепился взглядом за книгу с печатью «проверено-ереси-нет» на обложке...

«Специальный шип на запястье — проколоть палец, потом медленно провести нужный узор кровью по заготовке.

Воздух над ладонью задрожал, наливаясь красками, краски сложились в форму, по форме пробежал зигзагом линий узор. Хлопнули крылья, повернулась маленькая голова. Чёрный и острый глаз мигнул с руки, с любопытством скосился на Кайлу. Сойка всего лишь... Но учитель, усмехнувшись, сказал: "Хорошо"».

Григорий встряхнулся, с усилием отложил в сторону хрустящий страницами том. Сморгнул, заставил себя смотреть на более близкие к делу вещи. Всё те же два стола у окна, только бывший стол Катерины теперь пуст и вылизан, сияет свеженачищенным деревом. Зато на другом заметно прибавилось бардака. Ветром сдуло бумагу Григорию под ноги, тот машинально подобрал его... Витиеватый почерк «по собственному»... Зачёркнуто, ниже круглый оттиск-печать. Вставший на дыбы лев. Знак незнакомый, но лист слетел со стола Теодоро. Должно быть, и печать его? Интересно... Дальняя дверь запрета, ломиться к Колычеву не хотелось. Вместо этого осмотрелся ещё раз. Никого и странно, на вид в кафедре нет ничего такого, что неведомому чернокнижнику стоило бы сжечь, рискуя близким знакомством с махбаратом.

«Зеркало», – напомнил Катькин голос в голове.

Тоже нет... Григорий машинально потянулся – набить трубку, услышал меж ушей звонкое Катькино: «Ты что!» Так же мысленно извинился, подошёл к розетке-окну, замер, бездумно любуясь игрой света на цветных стёклах. Бутылка коньяка, как и в прошлый раз, спрятана в нише. Григорий потянулся к ней, хлопнул пробкой...

Голос Катерины промеж ушей опять укоризненно прозвенел. Её голос слился со звуком шагов за спиной. Григорий повернулся – резко, увидел в дверном проёме тёмную – на фоне освещённого коридора она показалась чёрной сперва – тень. Голос Павла Колычева:

– Так, опять вы. В позапрошлый вы украли мой чайник, в прошлый – сестру. Что собрались тырить на этот раз, Григорий?

Встряхнулся с усилием, голос Павла Колычева был ироничен и сух. Взбесил сходу. И так же остыл сходу, напомнив себе, что не драться сюда пришёл. Да и неприлично ему теперь с братом Варвары драться. Ответил:

– Ну, ваш бывший чайник просит передать, что вы с ним плохо обращались. Если честно, он ещё много чего хочет передать, но увы – словарный запас у него пока ограниченный. Работаем...

Павел откровенно засмеялся, шагнул вперёд, его тяжёлая трость сухо щёлкнула об пол.

– Представляю, что вы наработаете... С вашим словарным запасом. И тем не менее – что за шутки и какого лешего вы опять здесь?

– Те же самые. «Расследование», как вы говорите. С час назад к вам на кафедру ломился одержимый с кривым балканским ножом. Кричал, что должен убить всех, кто здесь есть, сжечь всё и разбить какое-то зеркало.

– Развелось сумасшедших. Но тут никого нет, я зашёл сегодня абсолютно случайно – подготовить документы для учёного совета, а мой помощник отпросился ещё со вчерашнего дня.

– Отпросился? И часто он так?

– Случается. Но тут вам лучше самому его спросить. Он живёт за стеной сразу, в научном доме.

«Вот только через ворота тоже не проходил» – подумал было Григорий.

Потом, также мысленно одёрнул себя. Чернокнижник работал издали и – похоже – устами Павла Колычева святой Трифон помог ему, подкинул своей легавой зацепку. Очень уж удачно Теодоро вроде и не на месте, и ни при чём, но на самом деле рядом с территорией – делай чего хочешь.

– А давно он у вас работает? И что вы можете рассказать про него? Григорий спросил, нетерпеливо, но, как мог – вежливо.

В руках Павла снова сердито стукнул трость.

– Довольно давно. Перевёлся с геомагии, не сошёлся характерами с тамошним чудаком Бастельро. Отлучался часто, он по бумагам и прочему – незаменим, к нему со всех кафедр и ректората за помощью бегали. Впрочем, вам лучше самому с ним поговорить. Но настоятельно рекомендую делать это вежливо, он крайне обидчивый человек. Чуть ли не бывший принц из каких-то далей, куда и на мамонте не сразу доедешь. А теперь прошу меня извинить. Покиньте, пожалуйста, кафедру, мне надо побыть одному. Я недавно потерял отца и двух братьев, молодой человек, мне сейчас не до игр в «расследование».

– Это не игры. И радуйтесь, что вы сегодня опоздали, так как одержимым был профессиональный головорез. Ему ваша трость и ваш нож – на один чих. К слову, а откуда вы узнали, что братья погибли? Тело вашего отца привезли, но про братьев вестей в тот день не было. Интересно, и давно вам донесли, что в списках пленных их нет?..

Только потому, что внимательно следил за лицом Павла, заметил – щека на миг у того дрогнула. Точно надо быстрее пообщаться со старым Кондратом. Если сложить, как Павел проговорился при сестре про особые комнатки у Юнус-абыя, где с лихим человеком можно встретиться – а про них мало кто знает… Да, похоже, весть про братьев Павел явно получил не официальным письмом из царёва приказа. Не потому ли отец чего-то подозревал и приставил верного товарища за домом и младшим сыном присматривать? И если догадка верна – а Павел нигде напрямую не замаран, иначе отец, если точно знал бы, покрывать не стал – братец у Варвары в этом деле поопаснее покойного боярича Дуванова будет, который только поместья грабил. Впрочем, пока тёмные дела Павла с варнаками Григория не касаются. Вот закончит с чернокнижником…

– Какая вам разница? Вас пока это не касается, – голос Павла источал яд и лёд.

– Хорошо... – Григорий вежливо поклонился, повернулся, зашагал меж книжных рядов к выходу.

И в самом деле, пора было идти. У двери обернулся – заметил, как тает радуга в углах витражей. Многоцветный, яркий блик, радужные лучи переливались, заливая мерцанием восьми лучей цветные стёкла окна-розетки...

Павел вновь стукнул тростью, дверь захлопнулась – а марево ещё мгновенье плыло в глазах. Григорий моргнул раз и другой. Исчезло. Звон-голос Катерины плыл в голове. Странно. Павла, вроде, даже и не взволновало ни внезапный Григория визит, ни покушение. Хотя – он боярин великий теперь, держать лицо уметь обязан. Да и поверить в рассказ Григория сложно. Тогда...

За спиной – хлопок, тяжёлый и резкий, потом, внезапно – стеклянный, отчаянный звон. Удар, будто там позади с маху упало что-то массивное. Треск дерева, снова – глухой и резкий удар. Григорий развернулся, опять толкнул дверь. Ветер ударил его в лицо. Осенний, холодный ветер с дождём пополам. Под сапогом – россыпь сверкающих блёсток, жалобно заскрипело битое цветное стекло. Окно-розетка разбилось, ветер рвал и комкал жёлтые листы книг. Заскрипело, качнулся тяжёлый шкаф.

– Да помогите же уже, раз зашли!

Суровый голос – профессор Колычев застыл в углу кабинета с поднятой тростью в руках. По рассечённому лицу и руке текла кровь. Что-то вновь хлопнуло, отчаянно забилось под сводчатым потолком. Тёмная, перепончатокрылая тень. Вот она завизжала, спикировала сверху на Колычева, угрожающе выставив ряд острых, блестящих когтей. Тот отбил атаку тростью, уклонился – без лишних движений, легко с изяществом, удивившим Григория. Тварь врезалась в стену, закричала, забила крыльями, взлетая и разворачиваясь на новый заход.

Григорий не глядя подхватил с пола большой и увесистый том. Метнул – импровизированный снаряд пролетел в воздухе, шелестящий, обрушился на тварь, зацепив углом переплёта. Перевернулся, смяв и вдавив в потолок тонкие крылья, потом они вместе упали – книга сверху, слышно было, как хрустнули кости, по полу, растекаясь, потёк зеленоватый ихор по ковру. Тварь была ещё жива, она хрипела, билась на сломанных крыльях, тянулась, обратив голову к Павлу Колычеву. Повернула голову – пасть разинута беззвучном, отчаянном крике, на мгновение на Григория сверкнул жёлтый, совсем человеческий глаз. Слеза дрожала, переливаясь на нём. Павел шагнул вперёд, скривил губы брезгливо, ударил – трость поднялась и опустилась в его руке, хлюпнула, раздавив череп твари. Потёк, шипя и испаряясь, зелёный ихор, завихрился, ударил в нос запах куфра – и ветер унёс его...

Григорий замер, сглотнул некстати подступивший к горлу комок. Павел Колычев встряхнулся, аккуратно вытер кровь с лица и руки. Подошёл к раздавленной твари, шевельнул тростью обломки стекла, кости, книжный, распахнутый переплёт:

– Профессор Ло Гуаньчжун, Троецарствие. В переводе. Что-то менее занудное не могли подобрать, молодой человек? – проговорил он. Улыбнулся даже, кровь, извиваясь, текла струйкой из царапины на тонком лице. Аккуратно вытер кровь рукавом, снова улыбнулся, добавил: – Обидно быть обязанным жизнью такой странной книге.

Звон-голос Катерины в ушах, отчаянный и дикий голос. Неразборчивый, будто она и сама не знала, что говорить...

Колычев улыбнулся – под его каблуками хрустнуло, разлетаясь, стекло. Пробежал глазами по залу, его взгляд задержался где-то у Григория по-над плечом. Сказал снова:

– Зеркало жалко, хорошо хоть это не единственный такой образец...

Голос Катерины между ушей зазвенел, оборвался с тихим, как лопнувшая струна стоном.

– Вам лучше покинуть университет и как можно быстрее, – сказал Григорий наконец, собираясь с мыслями. – Срочно. Чернокнижник здесь. И похоже, он открыл охоту на последнего Колычева. Варвара обидится, если я позволю ему навредить вам.

Про себя же мысленно добавил, что младшим Колычевым надо будет обязательно плотно заняться, но потом. И майстера Мюллера привлечь. Схема выходила до безобразия неприятная. Если Павел и в самом повязан с тёмными людишками, такой человек кошельками на базаре или чухонской дурь-травой промышлять не станет. Что-то нелегальное в университет доставить, в обмен на какую-то безуказную же магическую услугу. Чернокнижник – из Университета, это уже можно сказать точно. Не пользовался ли он услугами Павла как посредника? А вдруг тот проговорится? Тогда вполне понятно и зачем Радко на литературную кафедру направили с приказом «убить всех и спалить всё»: чтобы обрубить следы. И демона натравили. А младший Колычев – везучий и скользкий тип, оба раза с опасностью разминулся. Жаль, боярича просто так на дыбу с расспросами не подвесить…

Павел улыбнулся – коротко, одними губами, спросил просто:

– Вот как? – в его руках снова стукнула трость. Потом кивнул головой: – Вы правы...

И вышел.

Григорий остался. Ещё на какое-то время, осторожно, оглядывая разгромленный зал библиотеки. Поправил книги, какое-то время возился, собирая осколки стекла. Витражное окно-розетку было жалко до слёз. Красивая она была, стекло из Шираза, а работа – тонкая, аллеманская. Жалко, может, сумеют ещё как-то... Сообразил, что делает дурь, аккуратно сложил большие куски стекла под шкаф, чтобы дальше не подавили, подошёл, выглянул из разбитого окна. Полюбовался на парк, кусок западной стены, точёный профиль башни Идиотов. Набил трубку и всё – таки закурил. Спросил Катерину:

– Что думаешь?

«Не знаю, Гришь. Демон... Я не успела рассмотреть его. И чернокнижника тоже не сумела почувствовать».

– А он, гад, где-то рядом. Совсем рядом, Катька. Пускать демона днём над университетом – да его наши зверомаги классифицируют и засекут прямо на лету, – почесал в затылке. Мысли в голове не сходились категорически, сплюнул, добавил: – Дела... Ладно, пошли отсюда.

Когда вышел на улицу – осеннее солнце сверкнуло, на миг ослепив. Огляделся – удивительно, но шум с третьего этажа библиотеки ничуть не потревожил университет. Тут был совсем другой шум, гвалт и ропот голосов от старого, арабского корпуса. Григорий пригляделся – улыбнулся, мысленно позвал и Катерину смотреть. Было на что. Вольногородский шерстистый и очень лохматый носорог приехал к мамонту на обмен опытом.

– Тьфу, ты, заговорился, – поправился Григорий сразу же, услышав в голове ласковый и недоумённый смешок Катерины. – Вольногородские зверомаги приехали для обмена опытом к нашим на коллегиум. На зверике своём. Вон, красавец...

Лохматый красавец с белой шерстью и рогом, окованным серебром, шагал гордо, сверкая глазами и фыркая с высоты на толпу. На широкой, прямой спине, за мохнатым горбом сидела делегация – вольногородская же обычная ватага по виду, Григорий хмыкнул снова, заметив меж их серьёзных лиц и выбритых до синевы подбородков – знакомую, острую, как лезвие морду и аккуратно такфиритскую бороду. Махбаратчик подмигнул с носорога Григорию, тут же, каким-то волшебным образом – спрыгнул и растворился в толпе. Вынырнул, хлопнул Григория по плечу:

– Вот, попросил подвести. Да не смотри ты так, не ты один кафтан выворачивать наизнанку умеешь.

Оскалился, мельком показав ворот дублета, вышитого на вольногородский манер. Лазоревая, с васильками подкладка Григорий не удержался, громко хмыкнул в усы. Ухватил махбаратчика под локоть, увёл к Мюллеру в уголок. Как мамонт – носорога, на обмен опытом.