Демон-Инквизитор

Глава 6: Нить чистого серебра

Мы с Алисой медленно покачивались в такт движения коня. Неровная дорога под копытами стучала камушками об металлические подковы, а закатное солнце светило нам в спины. Мы двигались на восток, именно там, по словам Алисы, легче всего укрыться от Инквизиции. Я в этих вопросах был несведущ, поскольку нас обучали поиску вампиров, а не пряткам от кого-либо.

— Так ты как вообще инквизитором стал? — Алиса, сидящая передо мной, постоянно держала королевскую осанку и смотрела ровно вперед, чем-то напоминая статую.

— Я сирота, а нас обычно забирают из детских приютов, если руки и ноги на местах.

— А много вообще искалеченных? — с интересом спросила девушка.

— После ваших нападений — хватает, — мрачно ответил я, слегка натягивая поводья, чтобы конь замедлился: дорога впереди была еще более ухабистая.

Алиса на некоторое время замолчала. Я посмотрел вперед, к горизонту — вдалеке показались горы. Видимо, наутро нас ждет великолепный вид. Никогда не видел подымающегося из-за скалистых вершин солнца, но слышал, что это красиво. Кстати, говорят, вампиры не любят полуденного света. То, что мы с Алисой пережидаем самые яркие часы в тени, косвенно подтверждает эти слухи.

— А ты не думал, что это естественно? То, что вампиры поедают людей. Понятное дело, тебе не легче от того, что это уже обыденный процесс в жизни всего мира, но… — Алиса замолчала, набирая воздух. — Не надо обожать. Надо просто перестать ненавидеть и успокоиться. Такие, как мы, тоже хотят жить.

— Как и ваши жертвы.

— Но с чего ты взял, что убитые заслуживают жизни больше нас?

Я на секунду замолчал, собираясь с мыслями, но в какой-то момент мне на щеку опустилась мелкая мошка. Отвесив себе пощечину, я осмотрел пыльную ладонь и вздохнул.

— Алиса, давай договоримся. Я обычный солдат, поэтому не пытайся обсуждать со мной такие сложные вопросы. Я сирота, и многие мои знакомые и друзья умерли от вампиров. Вдобавок, вы — дети того, что противопоставлялось всему светлому в нашей религии, поэтому моя ненависть имеет почву.

— Ты слишком легко принял меня, как для того, кто так сильно верует, — заметила Алиса.

— Потому что ты нарост, от которого я не могу избавиться. Как только я смогу тебя бросить, я брошу.

— Хорошо, а если я зайду с другой стороны. Ты говоришь о светлом. То есть, инквизиторы — это те, кто несут свет вашей религии? Если да, то откуда у тебя дырки в теле? А со лба тебе кто мясо соскоблил? Думаешь хоть немного?

— Это их работа. Они инквизиторы, а я — демон. Ничего личного.

— Слишком много самопожертвования. Где твоя злоба, демон, а? — Алиса обернулась, но в этот момент я обхватил ее за талию и резким движением ссадил с коня. — Эй, что ты делаешь?!

— Я хочу ехать в спокойствии. И одному в седле гораздо удобнее.

— Ладно, стой, останови коня! — девушка с опаской взялась за поводья и встала у моей ноги. — Ко мне-то злость не проявляй. Я же не знала, что эта тема тебя так сильно бесит.

Я протянул ей руку и помог забраться обратно. Дальше меня преследовала лишь тишина, нарушаемая похрапыванием коня и шумом утренней дороги.

Зачастую, вспоминая про времена учебы в Академии, мне кажется, что я постарел. Навязчивое, наивное чувство — раньше времена были чуть легче, я многого не умел и смотрел на все совсем иначе. Может, это вопрос насущных дел и того, чем ты постоянно занят. Дежуря на ночных улицах грязного города, я был будто старик, вечно сидящий в своем кресле; а попав в ситуацию, когда приходится скрываться от прошлого и путешествовать с вампиром на одной лошади, я чувствую свежий ветер, дующий прямо в лицо. Наверное, поэтому иногда рядом с Алисой ощущаю, будто стал моложе.

Поселение было скрыто в лесной тиши. Ни я, ни Алиса в нем раньше не бывали — случайно нашли на старой карте небольшую отметку. Под ней, как оказалось, скрывалась деревушка, пышущая жаром жизни, таящейся промеж лесных стволов.

Конь въехал в поселение медленно, неуверенно, будто стесняясь: каменных домов по бокам, больших кладей с дровами, заготовленных для зимы, редких людей, смотрящих на наш с Алисой дуэт мрачным взглядом.

Детвора, завидев нас, тут же куда-то умчалась.

— Почему-то мне показалось, что они узнали надписи на моем плаще, — пробормотала Алиса, но я тут же ответил:

— Дети тихих поселений никогда не любят чужаков. Так уж их воспитывают.

«Хотя не исключено, что их напугал мой вид, — подумал я про себя. — Все-таки, разодранный инквизиторский мундир и повязки на теле и голове могут вызвать ложное впечатление».

Говоря о перевязи — она во время пути успела пропитаться кровью. Алиса больше не питалась, поэтому и раны мои перестали заживать так, как им следовало, исходя из моих возможностей. Все-таки, дырки в теле — явный минус.

Местный кабак встретил нас дружелюбной и многообещающей вывеской: жареный поросенок с яблоком во рту и чертиком, сидящим в ухе. При виде этого местного художественного шедевра мое настроение поднялось до небес.

— Что-то мрачновато, — подметила Алиса.

— Самое оно, — с широкой улыбкой ответил я. — «Напиться до чертиков», слыхала? На вывеске об этом и идет речь. Напиться и нажраться, ни больше, ни меньше.

— Напьешься, станешь свиньей, подадут тебя на стол с таким же яблоком. Как в одной сказке, слышал? — Алиса спустилась с коня, держа его за поводья и терпеливо дожидаясь, пока я соизволю последовать за ней.

— Мне сказок не читали, — кряхтя начал я, соскальзывая с лошадиного крупа и морщась от неприятных болей по всему телу, — но с уверенностью могу сказать, что если мне позволят хорошо отоспаться, то пусть подают хоть с яблоком во рту, хоть со сливами…

— Не продолжай, — угрюмо оборвала меня девушка.

— Я хотел сказать «со сливами в ноздрях», но раз уж ты такая, то ладно, — рассмеялся я, привязывая коня к столбу.

Дверь скрипнула, впуская нас в прокуренное, продымленное, просаленное помещение: типичный сельский кабак, которых я за свою жизнь повидал всего пару штук, но этого хватило. Я тут же направился к стойке, лавируя между кривыми столиками, грубо сколоченными стульями и дрыхнущими телами. Было не слишком поздно, но для пьяниц всегда ночь. А Алиса осталась позади — стоять у окна, следить за нашим транспортом, который начал недовольно ощипывать траву у крыльца кабака.

Трактирщик посмотрел на меня косым взглядом жирной морды и расплылся в улыбке, когда я выложил на стойку последнюю нашу с Алисой мудрию — золотую монету.

— Пожрать, попить и поспать, — сказал я, медленно переправляя монету через лужицы пролитой выпивки и куски чего-то жирного и размокшего.

Трактирщик ловко выхватил монету из-под моего пальца, деловито протер ее тысячелетней тряпочкой, которая используется и для протирки посуды, и для протирки стойки, и для протирки рук, попробовал на зуб и удовлетворенно кивнул.

— Присаживайся, мужик, пойдет кобыла.

И тут же отвернулся, работая над стаканом для «мужика». Я удовлетворенно кивнул и обернулся посмотреть на Алису. Она уже выходила, напоследок глянув на меня. В общем-то, за нее я не переживал, девушка толковая, клыки острые и крепкие, конь есть…

— А ты откуда заехал? — спросил трактирщик, выставляя мне кружку эля. — И что будешь: что-нибудь зажаренное или завяленное?

— И того, и другого понемногу, — махнул рукой я, принимая в ладонь добротную деревянную посудину со сладковатой, но дешевой выпивкой. — Да так, с запада приехал. Ничего особенного. Путешествую, скитаюсь.

— А инквизиторский мундир зачем натянул на себя? — трактирщик глянул на меня, перед тем как зайти на кухню, где что-то уже жарил.

Я отхлебнул, довольно потянулся, разминая плечи, дождался, пока мой собеседник снова вернется за стойку, и ответил:

— Чего бы не натянуть? Дезертир я.

— Дезертир, значицца, — трактирщик задумчиво пожевал губу. — Не боишься так открыто говорить об этом? Хотя, я вижу, тебе уже все равно.

Он кивнул на мои грязные повязки.

— А ты мне в глаза внимательно посмотри и подумай, все равно мне или нет, — ухмыльнулся я, вперив взгляд в зенки, скрытые за толстыми щеками и густыми бровями.

Трактирщик некоторое время внимательно смотрел: даже пятна со щек сошли. А потом медленно кивнул и долил мне эля.

— Хорошо, я тебя понял. Комнату любую?

— Такую, чтоб окно было. Ну, ты понимаешь, — оскалился я. — Только знай: если мне придется воспользоваться им как-то, я вернусь сюда и разрежу твое брюхо. Мы договорились?

— Уговор, ты не переживай.

— Я не переживаю, главное, чтобы твоя душа всегда спокойна была, — усмехнулся я и перекрестил воздух перед трактирщиком. — Мир тебе, человек, дающий всем еду. Ты знаешь, где я сижу, пожрать принесешь.

Устроившись где-то в углу, я откинулся на жесткую спинку и прикрыл глаза — Алиса ела. Тихо выдохнув, я с удовольствием почувствовал прилив сил. Будто мощный поток наполнял меня, заливал все, накрывая с головой, но при этом оставаясь внутри. Я удовлетворенно кивнул. Наверное, дай мне десятков пять металлических прутьев, и я смог бы их всех запустить в центр мишени с расстояния в сотню метров. Хотя все это лишь ощущения, не более… Но я понял, каково это, когда вампир питается. Тогда, у инквизиторской повозки, я не успел почувствовать этого. Наверное, отчасти из-за того, что сама Алиса питалась недолго.

Я услышал, как что-то стукнуло о столешницу. Решив, что это поднос с моей едой, я открыл глаза, наклоняясь вперед, но встретился взглядом с кулаком. Кастет ударил мне в лицо, и я рухнул назад вместе со стулом. Кто-то в зале заржал, а прямо надо мной удовлетворенно хмыкнули.

— Что за чертовщина? — прокряхтел я, приподнимаясь и пытаясь сориентироваться после неожиданного удара и падения, но мне не дали времени: еще один удар вызвал новую порцию смеха.

— Ты инквизитор? Что с твоим мундиром? Выглядишь как нищий попрошайка. Где твоя честь, червяк?

Надо мной стоял какой-то амбал. Если бы не его собственный наряд, я бы, может, и понял, что его просто несет после выпивки. Но инквизиторский крест на груди, пришитый к черно-красному плащу пастора, дал мне понять, что намерения здоровяка совсем иные. На его руке был кастет, смоченный свежей кровью. Я коснулся рассеченного виска.

Мрачно вытерев разодранные губы, по которым текла кровь, я вспомнил о спутнице: «Алиса небось сейчас кричит от счастья». Я поднялся с пола, и пастор вперил в меня агрессивный взгляд.

— Почему не отвечаешь, инквизиторишка? — здоровяк стал разминать пальцы. — Ответь мне, почему ты так наплевательски относишься к собственному мундиру?

— Не лезь ко мне. Я пришел и заплатил за свою еду, если у тебя с этим проблемы, то все претензии к трактирщику, который согласен меня обслужить, — ответил я, щупая рукоять меча.

Пастор заметил это и сплюнул с презрительной ухмылкой.

— Скольких кровососов порезал уже? Одного? Половинку? Четвертинку? Или ты только себе обрезание сделал пока что?

Снова взрыв смеха. Смеялись почти все, кто был здесь до моего прихода — сидели, подняв пьяные рожи, и хрюкали от радости. Только пара человек старалась не смотреть в нашу сторону. Я вздохнул, снова отер свежую кровь и оставил меч в ножнах. Взяв кружку эля, я сделал пару глотков и без размаха вмазал в лицо пастору. Не ожидавший резкого удара, амбал сделал шаг назад, вытирая лицо от остатков напитка. А потом, заметив, что большая часть эля разлилась по его одежде, снова посмотрел на меня: на этот раз его взгляд был не просто злым — разъяренным.

— Падла, — зашипел он, замахиваясь кастетом, но я не стал ждать, пока он что-то сделает.

Коснувшись рукояти, я посмотрел на здоровяка. Он подставился под удар. И я понял…

Я могу это сделать.

Я слегка наклонил тело, чтобы было удобнее резать; лезвие начало движение, и вместе с этим я выкрикнул:

— Симфония металла!!

Меч загудел и засветился ярким светом. Так, наверное, выглядит ярость — почему-то я ощутил это, оно шло от клинка, вытекало из него в мою руку. Лезвие шипело, словно яркий огонь, на который плеснули воды: пламя приугасло и тут же взвилось вверх, негодуя и разрывая само себя от злобы. Клинок мчался к телу пастора, и за это время успел разгореться ярче солнца — меч вспыхнул, взорвался светом, и все ослепли.

А когда свет угас, пастор все еще стоял передо мной. Он моргнул, посмотрел на мой меч, перевел взгляд на меня и захохотал. Закинув голову, он ржал во всю глотку, и вместе с ним ржали все остальные. Лезвия у моего меча не было. Я сжимал в руке один лишь эфес. Даже трактирщик, поставив на стойку поднос с едой, едва сдерживал улыбку.

Я, осмотрев меч, тоже усмехнулся.

— Забавно. Ну ладно, — сказал я и пожал плечами. — Держи.

Пастор принял от меня эфес меча. Его пальцы сомкнулись на рукояти, а слезы, вызванные смехом, были утерты о тыльную сторону ладони.

— Рассмешил меня, малец, — довольно сказал инквизитор. — А что это за вспышка была? Неужели ты какой-то порошок взорвал? Да тебе фокусником надо быть, правду говорю!

Я лишь с усмешкой кивнул: я чувствовал свой клинок и прекрасно знал, что лезвие не пропало.

Пастор посмотрел на рукоять в руке. И взорвался. Его тело извергло из себя кровавый поток, взвившийся вверх — жидкость брызнула, змеей расползаясь в воздухе, развеваясь как миллиарды флагов, обагренных заходящим солнцем. Несусветный крик разорвал воцарившуюся тишину — казалось, сама кровь визжала, разрываясь об потолок и падая на пол; извиваясь и агонизируя, кровь билась в судорогах, пропитывая каждую клетку людей, сидящих и стоящих в комнате, разрывая каждую частичку воздуха. От пастора пошли искры, разрядами взрывающиеся в воздухе и замирающие у эфеса — это мелкие осколки клинка собирались воедино, выполнив свою работу. Тело человека, обрекшего на себя вторую часть Симфонии, было полностью уничтожено.

Я просунул руку в кровавый поток. Что-то подсказало мне, что внутри все еще находится последняя часть, последняя деталь пастора. Я нащупал ее. И сжал, вытаскивая из кровавых струй, бритвенно-острыми жалами разрывающими воздух. Птица, освобожденная из клетки человеческого тела: сердце яростно стучало в моей ладони, дрожа под взглядами сидящих в трактире. Оно толчками выплескивало кровь, и оно же подарило мне механизм: тонкая нитка серебра вместе с кровью вышла из аорты, оплетая мою кисть и вползая мне под кожу.

Я почувствовал ее.

Душа пастора скользила по моим венам, растворяясь во мне, скрываясь в чертогах моей сущности, убегая от того людского, что сковывало ее. Единственное, что никогда не разлагается, разложилось, устремившись в мои объятия. И словно то, что долго искало встречи со мной, душа впиталась в меня, въелась, разъелась и распалась на крошечные детальки, ставшие для моего механизма лишь металлоломом, который нужно смять, сложить и оставить для чего-то большего. Душа пастора осталась во мне, как остается грязная кукла у нищего ребенка, случайно нашедшего игрушку на улице.

Я выдохнул. Кровавый пар развеялся. На полу лежало тело пастора — выжатое как лимон, который рассечен напополам ножом хозяйки, захотевшей чая.

Осмотрев всех сидящих вокруг, я засунул меч в ножны, мрачно отошел к своему столу, поднял с пола стул и уселся на него.

— Трактирщик! Неси еду.