Демон-Инквизитор

Глава 18: История воспоминаний

Переступив порог, я почувствовал затхлый воздух. Дверь привела меня в пещеру. Свод ее терялся в полумраке, а сталактиты грозными клыками устремлялись вниз. Под моими ногами хрустело и шуршало известняковое крошево. Где-то капало, и эхо разносило по залу шлепки воды об камень. Оглянувшись, в поисках источника света, я увидел их — яйца. По форме они вполне обычные, но дразнящий свет, идущий изнутри, вызвал во мне какой-то трепет.

Я подошел к находке и опустился на колени. Тонкая скорлупа пропускала лучи так, будто сделана из стекла, в котором было заточено солнце. «Это все еще сон?» — спросил я самого себя, протягивая руку к источнику света. Яйца не просто лежали в кучке, они были скреплены чем-то между собой, напоминая этим виноградную гроздь. Я ухватился за ближайшее к себе и оторвал его от остальных. Оно приятно грело ладонь, вызывая этим еще больше вопросов.

Не успел я внимательнее вглядеться в яркий свет, как вещица треснула. Тут же свечение прекратилось, будто яйцо сломалось и больше не может работать как надо. Я осторожно провел пальцем по изъяну, появившемуся на непрозрачной скорлупе. Затаив дыхание, я прислушивался к ощущениям. В яйце что-то было, и оно двигалось. Пытается выбраться?.. Но что там? Что-то живое? Или…

Осторожно стукнув яйцом по земле, чтобы увеличить трещину, я подцепил ногтем кусок скорлупы и оторвал ее.

Вспышка.

Улица. Грязная брусчатка, камни в ней были выложены давно, люди успели уже растаскать часть. Вокруг меня толпа. А перед нами, прямо на дороге, — сцена. Все вокруг изнывают от ожидания, и пока все прикрыто красным занавесом, люди шепчутся и обсуждают. Я услышал слово «оркестр». Но вслушаться не успел — сцена обнажилась, перед нами появились люди. Все как один в черных костюмах, почти все были с инструментами. Лишь один выступающий стоял спиной к зрителям. Его рука с баттутой поднялась, а потом резко опустилась вниз. Удар об пол сцены звонко прозвенел в полнейшей тишине. Заиграла музыка. Кончик трости мерным стуком отбивал ритм. Музыканты шумели, звуки превращались в хаос, лились бурным потоком на людей, сливаясь воедино, превращаясь в композицию — неровную и грубую, примитивную. Баттута стучала, грохотала об дощатый пол, музыканты нервно рвали струны, надрывали груди и истошно вжимали кнопки. Колокольчики звенели, молоточки постукивали, а трость все била и била. Это было невыносимо слушать. Какофония. И все лишь из-за одного звука, такого негармоничного, такого примитивного, такого жестокого — удара баттуты. Но толпа радовалась.

Выступление закончилось. Оркестр раскланялся. Дирижер повернулся к нам.

И я посмотрел в свое лицо.

Джордан поправил прядь, спавшую на висок. Идеально зачесанные короткие волосы, аккуратный костюм, белоснежное лицо без единого шрама. И все же, наше сходство было поразительным.

— Спасибо, зрители, — поблагодарил Джордан, улыбаясь публике. Но его голос был искаженным, неестественным, он выразил признательность с таким видом, будто…

это ему должны быть благодарны

… он покорный слуга и лишь работал…

он убийца

… и ничего не сделал такого, чтобы получать такие овации…

его желания затрагивают лишь кровь

… я оказался не в силах выдержать этого зрелища. Я отвернулся. Позорно отвел взгляд, боясь посмотреть в лицо неумелого, но жестокого дирижера.

Передо мной снова яйца. Та же пещера. Без входа и без выхода. Размером в один зал. Только я и светящиеся комочки. Чего? Образов, мыслей?.. Или будущего? Это они шевелятся под скорлупой, призывая меня вскрыть их убежище?

Стоило унять дрожь, перед тем как браться за следующее яйцо. Но я решил не откладывать. Видимо, это то, что я должен сделать. Тем более, все, что я увидел, — не более чем бред. Мои шрамы никогда не исчезнут.

Вспомнив, как недавно думал о том, чтобы укоротить волосы, я закрыл глаза.

Неважно.

Ухватившись за горячую скорлупу, я вырвал яйцо из кладки. На этот раз трещина не понадобилась.

Передо мной появился мягкий лесной пейзаж. Листья опадали оранжево-красным дождем, иногда их цвет напоминал по насыщенности кровь. Небо над головой было хорошо видно, чуть в стороне с ветки дерева свисала дощечка, исполнявшая роль качели. А за моей спиной, я знал, находится приют «Арге».

Да, это место было мне известно.

— Рисуй ровнее, вот так, — раздался голос воспитательницы Марии.

Малыш сидел на бревне, держа на коленях кусок светлого дерева. В по-детскому пухлых пальцах был зажат кусок угля, которым ребенок и рисовал.

— Расскажи, — попросил мальчишка, не поднимая головы.

— Прямо сейчас? — рассмеялась воспитательница, а потом вздохнула. — Снова о родителях?

Мальчик только кивнул, вытирая рукавом неправильно нарисованную фигуру и начиная заново.

— Ну слушай… — сказала Мария, поднимая взгляд вверх и глядя в облака. Видно, что ей тяжело давалось исполнение просьбы мальчика, в глазах воспитательницы засела какая-то легкая грусть. — Твой отец, Джордан, был…

Внутри все похолодело. Я развернулся и быстрым шагом пошел прочь. Листва под ногами зашуршала, заглушая слова позади. Уйдя достаточно далеко, я уперся спиной в дерево и закрыл лицо руками.

— Я не хочу это вспоминать… — прошептал я, ни к кому конкретно не обращаясь. Прислушавшись к тишине леса, я продолжил. — Я забыл и я не вспомню.

Деревья ответили мне молчаливым согласием. Но я все еще был среди них.

— Это лишнее. Мне нельзя это все слышать. Я не должен быть в прошлом.

Ветер тихо зашелестел листьями.

— И нельзя меня заставлять вспоминать. Я… должен забыть об этом.

— Их убили, — прошептал лес.

— Что?..

— Их зарезали. Их тела изуродовали.

— Нет…

— Твою мать изнасиловало четверо людей.

— Заткнись! — я закрыл уши ладонями.

Но голос все продолжал. Он звучал не из леса, он звучал в моей голове. Я все-таки помнил рассказ воспитательницы…

— А потом они привязали твоего отца к лошади…

— Я не хочу слышать! Пожалуйста, хватит! — закричал я.

— Они накинули ему петлю на шею, а конец привязали к седлу…

— Пожалуйста…

— Всадник взял твою мать за волосы и заставил бежать вместе с конем.

Я сцепил зубы и зажмурился, изо всех сил зажимая уши. «Нет, не помни об этом, забудь, забудь обо всем, этого не было, ты ничего не слышишь», — говорил я сам себе, пытаясь заглушить голос Марии в голове.

— Когда она не смогла больше бежать, ей пришлось повиснуть на волосах, ее ноги сбивались в кровь, пока твой отец глотал пыль вперемешку с камнями.

— Хватит! Я помню это, перестань! — взмолился я, пытаясь отвлечься, хоть на что-нибудь: на дерево, на небо, но везде я видел лицо Марии.

Она любила рассказывать мне об этом.

— И ты это заслужил…

Она не грустила, когда вспоминала эту историю. Наоборот, ей было весело.

— Потому что ты — мелкий засранец.

Она обожала вспоминать о моих родителях. Потому что…

— Ты мелкий отпрыск, мы все ненавидим тебя.

Мои родители…

— Сучий вампирский сын, — прошипела Мария в самое мое лицо. — И ты снова неправильно нарисовал распятие, ублюдок.

Я упал на землю, утыкаясь в листву. Шепот Марии, ее ядовитый голос звенел в моей голове, и я не мог от него избавиться. Внутри меня все рвало, сердце резало болью и страхом. Я не мог освободиться от этих воспоминаний, я не мог избавиться от чувства безысходного одиночества.

Снова и снова я просил их, этих проклятых людей, рассказывать мне о родителях. И они рассказывали, а я слушал, слушал и хорошенько запоминал, чтобы когда-нибудь отомстить им всем.

— Я ненавижу вас…

Я ревел, хоть и старался сдержать слезы. Я грыз губы, впивался пальцами в лицо, но уже было поздно. Я вспоминал каждый день в приюте, каждую секунду рядом с воспитателями. Я не мог пить кровь, у меня не было клыков, но все знали и помнили, что я ребенок вампиров.

— Ненавижу… умрите… — шептал я, истерично набирая воздух в легкие.

Но я забыл. Стал инквизитором и забыл о том, кто я и что хотел сделать.

Я не вампир…

Я хотел быть инквизитором и защищать людей, чтобы забыть о своем настоящем прошлом. И я закрывал глаза на очевидное. Я пытался не замечать правды.

Я боюсь ненависти.

Так удобно притворяться человеком, когда тебе не надо пить кровь и убивать… так удобно, так удобно…

Хотя меня тошнило от этого.

Я почти не помнил родителей. Но я кристально чисто знал то, как они умерли. И этого хватило, чтобы понять, насколько жестоки люди.

Они монстры.

— Все… — пробормотал я, вытирая лицо. — Я вспомнил. Достаточно.

— Знаешь, — сказала Мария, с задумчивой улыбкой глядя на меня. — Единственное, что нормального было в твоем дерьмовом папеньке… хоть он и умер как жалкая крыса, он старался честно работать. Но… дирижером он был бездарным, ха-ха-ха!

— Иди к черту… — прошептал я, поднимаясь на ноги.

Маленький Джордан поднял взгляд на меня, оставив рисунок распятия незаконченным. Я посмотрел в глаза самому себе.

— Держись… — сказал ему я, хотя в этом и не было смысла.

И я вновь там, откуда и пришел. Сырая и затхлая пещера. Посмотрев на оставшиеся яйца, я медленно покачал головой и улыбнулся:

— Иронично, что такие воспоминания хранятся в подобном месте…

Мой сапог опустился на светящуюся кладку.

Разноцветная пыль поднялась от раздавленных яиц, взлетая к своду пещеры. Оседая на сталактитах, она смешивалась и с влагой, и с грязью, тускнея и теряясь. Этим картинам уже не суждено вызреть.

— Решил не вспоминать все остальное? — голос девчонки раздался быстрее, чем я понял, что снова нахожусь в том доме, из которого ушел, казалось, давным-давно.

— А это разве воспоминания? Скорее, раздражающие сценки.

— Считаешь меня глупым сценаристом, а увиденное — наивными пьесами?

— Я не верю увиденному.

— Только потому что ты успел слишком сильно это все забыть. Думаю, если ты поживешь немного, то поймешь, что большая часть показанного — правда.

— «Большая часть»?

— Твое присутствие в воспоминаниях было ложью.

— Кто ты такая?

Девчонка посмотрела на меня. В ее зеленых глазах изумрудно заблестела игривость.

— Почему ты спрашиваешь «Кто?», а не «Зачем?».

— Потому что если я узнаю, «кто», то мне легче будет понять «зачем».

— То есть, тебе легко понять, зачем кот мурлычет?

— Думаю, он мурлычет, потому что иначе не может.

— Хорошо, это легко, — кивнула девчонка и поднялась на локтях. — Тласолтеотль.

— Прости?..

— Мое имя — Тласолтеотль, — терпеливо повторила девчонка. — Тебе оно знакомо?

Я покачал головой и в задумчивости оперся на косяк двери. Мне было сложно представить, кто мог дать ребенку такое странное имя. Люди из других стран? Ведь девка не очень похожа на коренного холивритовца. Хотя кто его знает?..

— Раз ты меня не знаешь, то ладно. Я не люблю себя детально описывать. Скажу только то, что имею доступ к душам умерших.

— Умерших?.. — я напрягся, а в мысли закралось неприятное подозрение.

— Не бойся так, — рассмеялась Тласолтеотль. — Я ведь не сказала, что управляю ими. Такой властью вряд ли кто-то сможет похвастаться, — она замолчала, а потом улыбнулась. — Ты сейчас думаешь: «Как я сюда попал? Как выбраться?». Ты не понимаешь моей силы. Но ты понимаешь, что ты никуда не можешь уйти. А я скажу, почему. Причина проста: ты сюда и не приходил. Ты лежишь на улице, в другом разрезе, в других ситуациях, с пробитой насквозь грудью. Поэтому рана сейчас не заживает, поэтому ты чувствуешь боль, но в то же время не чувствуешь ее так сильно, как любой другой должен. Если ты задумаешься, то поймешь, что страдаешь; но если ты будешь беззаботен, тебя ничто не сможет потревожить. Таково свойство любой души. Ты — ни жив, ни мертв. Ты можешь быть моим слугой, а можешь быть моим союзником, ведь над живыми я власти не имею. В мой мир могут проникнуть лишь мертвецы, но ты так или иначе жив. Так что все зависит от того, кем ты больше захочешь быть — нуждающимся в жизни или всегда беззаботным в смерти. Если ты будешь дышать, а я буду рядом, — мне придется дышать точно так же, как и ты. Но если ты будешь бездыханен и ничто в тебе не будет тревожиться, то я буду властна делать с тобой то, что захочу. Потому что я — Тласолтеотль.

— Ты говоришь такие вещи, но… Разве не тебя собирались принести в жертву?

— Сейчас осень, мой праздник, в эти дни мне обычно приносят жертвы. Но такого давно не случалось, — девчонка пожала плечами. — Я, знаешь, заскучала немного, поэтому решила принести себя в жертву самой себе. Думаю, это было бы весело.

— Выходит, ты языческая богиня?..

— Как может быть богом тот, кто лишь работает с душами, читая их, соскабливая с них всю грязь и поедая ее? Я не имею другого названия кроме того, какое мне дали люди моего культа.

— Но где они?.. — удивился я. — Разве тут не поклоняются какому-то там Заа?

Тласолтеотль вздохнула и села на кровати. Ее тощие пальцы ребенка потерли глаза.

— Никто ничему уже не поклоняется. Ты в мертвой деревне, которая принадлежит мне. Здесь только история и души, за которыми ты и пришел.

— То есть, это с тобой мне надо договориться?

— С Тласолтеотль не о чем договариваться. Мой ответ и да, и нет, все зависит только от тебя. У любой сделки есть условия.

Я закусил губу. Манера разговора Тласолтеотль несколько путала.

— И что это за условия?

— Забираешь меня, я отдаю все, что хочет Некрос.

— «Забираю»?..

Тласолтеотль раздраженно вздохнула.

— Ты берешь меня с собой и обеспечиваешь мне достойное существование.

— Хочешь, чтоб я тебе в рабство продался?

— Раба от любого другого отличает то, что он выполняет не просьбы, а приказы. Ты выбрал неправильное слово.

Я покачал головой.

— Не получится. Я дал клятву кресту, я не смогу ее нарушить.

Тласолтеотль некоторое время смотрела на меня. А потом, вздохнув, откинулась на подушки, уперев взгляд в потолок.

— Объясню, почему ты не прав. Первая причина в том, что твоя сущность противоречит любой религии. Вторая в том, что Некрос спасла тебя ради того, чтобы ты спас ее. И третья — твой друг все еще у меня.

— Это шантаж?

— Ты сам себя загнал в эту ситуацию.

Я взъерошил волосы. Она была права. Как бы ни хотелось обратного, я должен играть по ее правилам.

— Согласен, мне больше ничего не остается, — признался я.

Тласолтеотль рассмеялась.

— Хорошо, очень хорошо. Когда очнешься, Акула будет лежать рядом с тобой без чувств, но — в порядке. Ты добился того, что от тебя хотели. Сладких снов.

Меня затянула пучина приятной темноты. Так же быстро мышь исчезает в пасти кошки, так же быстро младенец тонет в воде: так быстро, что даже и подумать ничего не успеваешь, а только край сознания сухо замечает, что ты уже пойман в ловушку беспробудности.