Демон-Инквизитор

Глава 39: Рябина

— Кто у вас остался? — спрашиваю я, закуривая папиросу.

— Так это, немного. Поди, три десятка. Все рабочие да челядь.

— Ага. Ну, крепкие ребята вам не помешают, это точно. Но мне нужно взять двух.

— Двух?! Никак! Совсем никак! У меня ужо все за работой, двух дать — значит четырех рук лишиться. Они весят больше золота!

— Ну да, а еще я могу убить вас всех и взять столько, сколько мне нужно, — я выдохнул дым в лицо собеседнику, тот закашлялся и не нашелся, что ответить. — Ты же пойми, я не святоша. Если прошу — дай по-хорошему.

— Двух… Двух никак не дать! Совсем никак! Где же я тебе двух возьму-то?! Три десятка ель насчитать можно, ты, поди, того… завышаешься.

— Я-то «завышаюсь»? — с некоторым удивлением спросил я.

— Твой дружок, вон, добра-то натаскал из нашего города!

— Вам не об этом думать надо, а о том, как выжить.

— Да как я тебе двух выдам-то?! Как?!

— Разве сложно заплатить каким-нибудь преступником или лентяем?

— Ну пойдем! Сам выберешь, раз умный такой!..

Мы вышли из кабинета, спустились по скрипучей лестнице. На ходу я затушил окурок об перила. Дом, в котором меня приняли, отдаленно напоминал дом коменданта в Гриде. Общим построением, конечно же, не шиком. Такой же двухэтажный, с похожим по размеру кабинетом, лестницей, уводящей вниз, выходом, оказывающимся по левую руку. Похоже, похоже. Я невольно вспоминал Алису, коменданта, инквизиторов… Не веселое время.

— Нет у нас преступников, подохли все в тюрьмах, — бормотали мне. — Пойдем-пойдем, они там все, в казармах.

«В бывших», — хотелось мне добавить. Я увидел кучу солдатских тел, сваленную в сторонке от входа. Доспехи их не спасли от дротиков.

Возле входа уже крутился Ян. Три пистолета, найденные им, болтались в кобурах на поясе вместе с мешочком для пуль. Южанин с интересом глянул на меня, когда я прошел внутрь последнего убежища выживших, а затем продолжил разговор с каким-то парнем:

— … И вот тогда я хватаю пистолет и одним выстрелом разношу голову гоблина на куски!

— Да ладно!

— Ага! Их еще там десяток был, перезаряжать времени не было, так что я вытащил меч и…

Мой проводник с явным неодобрением озвучил:

— Дружок твой большой хам.

— И не говори.

Они сидели за столом. Разношерстная толпа. Люди и гоблины. Тот, кто вел меня, с неким торжеством вошел на импровизированную кухню и, несмотря на низкий рост, посмотрел на меня максимально снисходительно.

— Ну вот они, последние защитники нашего города!

Я вновь с презрением глянул в глаза надменному карлику, уродцу, возомнившему, что он один из людей. Его крошечные зрачки на фоне огромного глаза смотрелись смешно. А зеленая радужка, испещренная нитями болотного цвета, сияла гордостью. За кого? За сброд, собравшийся у одного стола?

— Так что, хочешь сказать, что по-прежнему собираешься забрать двух из нас? — гоблин гордо прошагал вокруг стола. — И кого же ты возьмешь? Смотри, среди нас все честные.

— Что за чертов маскарад… — пробормотал я, едва слышно, но кто-то все же посмотрел на меня с возмущением.

— Кого из нас он собирается забрать? — спросил другой гоблин. — Зачем?

— Ему нужно, чтобы мы принесли в жертву кого-то из нас, — объяснил главный в этой шайке уродец.

Сидящие зароптали. Я чувствовал оскорбленные взгляды в мою сторону, возмущение и — полную разумность. Меня тошнило. Горгона говорил, что не мог вкалывать всем подряд свой наркотик. Но собравшиеся за столом идиоты — они, несомненно, познали вкус нейротоксина. Только на них он подействовал иначе, не так, как на меня.

— Держи, друг мой, — Ян протянул мне револьвер, не отпуская руки своего собеседника. — Это тебе нужно, если я верно понимаю.

Я принял пистолет и взвел курок. Обдолбанные людишки и гоблины смотрели на меня с непониманием.

Как это могло зайти так далеко?

Эти существа более не имеют разума. Те знания, что они получили, слишком значительны, чтобы можно было ими воспользоваться в полной мере — но даже вместе с этим пришли явные отклонения в сознаниях. Гоблины заговорили на людском языке и влились в свору оставшихся горожан. А люди молча приняли в свою компанию тех, кто убивал жителей, невзирая на пол и возраст.

Они сидели за столом, а на столе — свечи. В подсвечниках, в тарелках, в кружках. Кто-то пытался подцепить пальцем воск и съесть его. Они ковыряли ногтями свои «яства», абсолютно не осознавая, что делают. Их мысли витали где-то далеко — на краю подаренных горгоной знаний. И пытались объять это все своим крошечным разумом.

Женщина постаралась отпить из кружки. Пламя горевшей внутри свечи скользнуло по ее волосам, и те разошлись рыжими лозами по голове и плечам. А умалишенная продолжала пытаться выдавить из глины хоть каплю влаги, игнорируя все, даже пузырящиеся от огня губы.

Стульев на всех не хватило. Но это, видимо, проблемой не стало. Некоторые лежали под стенами, и рядом с ними тоже услужливо поставили тарелки со свечами. Гоблин ухаживал даже за мертвыми.

В некотором недоумении подняв руку с пистолетом, я прицелился в голову ближайшего существа. Но потом опустил револьвер. Ян в недоумении коснулся моего плеча. Я вернул огнестрел.

— Это бесполезно. Они все теперь одинаковы: и гоблины, и люди. Возьму еду и уходим. Пусть доживают.

— Мы вас всех переживем… — немного тупо заявил какой-то человек, отвлекаясь от своего блюда. Его я и схватил за плечо, вытянув из-за стола.

Наугад выбрав и другого человека, я вывел отупленных знаниями во двор. Там стояла карета. Кони с хищным интересом взглянули на людей. Ян опасливо обошел вороных, забрался на козлы. «Надеюсь, моя помощь тебе не нужна», — пробормотал он и поманил стоящего в дверях казармы юношу, с которым только недавно беседовал о собственных ратных подвигах.

Я достал из кареты инквизиторский меч, оставив внутри Тласолтеотль. Хранительницы мне не препятствовали, лишь мама попыталась отнять у меня ножны с мечом. Ей почему-то нравилось с ними играться.

Захватив с собой и фарфоровую чашку, я легким движением перерезал глотку первому существу. Он даже не взялся за рану, лишь стоял и хрипел, пытаясь вдохнуть, пока я не схватил его за волосы и не наклонил его горло к емкости, из которой обычно пила кровь мама. В это время Ян целовался с сошедшим с ума юношей. Я слышал, как их губы ласкали друг друга.

Когда я протянул вампирихе чашку, из которой шел пар, она жадно ухватила ее и принялась пить. Я знал, что она давно уже была голодна. К счастью, у вампиров голод совсем не такой, как у людей, — если им дать много пищи натощак, они будут только рады.

Очередь подошла и ко второму безумному, выбранному мной. Он стоял, о чем-то крепко задумавшись. Его палец чертил что-то на черном дереве кареты, а язык то и дело скользил по губам.

Нагнув его к низу, я провел лезвием по глотке. Отложил меч, наблюдая, как потоки темно-бордовой крови текут на белый снег. Подставил чашку. Мужчина не сопротивлялся, его руки безвольно висели и до, и после смерти. К тому времени емкость почти наполнилась. Как только последняя необходимая мне капля рухнула в алый омут, я позволил трупу мешком осесть вниз.

— Ян, готовь любовника! — крикнул я, наблюдая, как мама питается.

— Хорошо… — обреченно вздохнул южанин.

Я услышал, как кто-то с вскриком упал. Снег заскрипел. Послышались звуки ударов. Выглянув, увидел, в чем дело. Ян мерно бил в лицо парнишке, которого еще недавно целовал. Я подошел, продолжая наблюдать за тем, как некогда красивое лицо превращается в не особо привлекательную маску из крови и ушибов.

Когда южанин остановился, я встретил его взгляд.

— Зачем? — поинтересовался я, глядя, как с губ Яна стекает струйка крови.

— Этот засранец меня укусил! — возмущенно объяснил парень, показывая пальцем на избитого.

Опустив взгляд к лежащему в снегу «красавчику», я схватил его за воротник рубахи и рывком поднял на ноги. Мама, должно быть, успела допить вторую порцию.

***

— Тебе их было не жалко? — спросил Ян, выводя карету за ворота города.

Мама сидела внутри. А я задумчиво забрал еще один день из копилки оставшегося времени.

— Я хочу слиться с тобой.

Демон смотрит на меня хищным взглядом:

— Неделя.

«Как я должен научиться Силе?» — думал я, глядя на луну, скользящую среди облаков.

— Джо… ты слышишь?

— Нет, мне не было их жалко. Если ты про ту троицу.

В сумке в промасленный пергамент была завернута людская плоть. Сердца я съел сразу, мясо же оставил на потом. Хотел, чтобы оно вылежалось как следует.

Пусть перестанет пахнуть чужой душой.

— Они ведь не солдаты. Обычные парни.

— Их мозги расплавились.

— Откуда ты знаешь?

Горгона вколол нейротоксин не только мне. Не знаю почему он заражал им и других — гоблинов, людей… Не то чтобы меня это беспокоило. Просто…

— Произойдет эволюция множества существ.

Он боялся этого, настолько, что просил меня предупредить подобное развитие событий. Что же… Я не стал сжигать труп горгоны. По многим причинам. Во-первых, я не видел смысла выполнять эту глупую просьбу. Меня не интересовала судьба мира, тем более, она вряд ли сильно изменится от пары десятков поумневших тварей. Перед грядущим концом света, который обрушится на эти земли достаточно скоро, подобная мелочь настолько незначительна, что впору смеяться. Во-вторых, сжечь труп — означало привлечь запахом паленой плоти лишнее внимание. А в моих интересах было выехать как можно быстрее и как можно спокойнее. Наконец, самое главное, третье. Рядом с трупом горгоны довольно быстро появился ворон. Он пристально наблюдал за мной, сидя в снегу возле туши. И я решил, что это знак того, кто вручил мне кольцо, дарящее сновѝдение. Не в моих привычках подставлять того, кто помог мне.

А возможность спать — невероятно драгоценный подарок.

Поэтому я просто отрезал пару шипов, прикарманив их себе. А остальное — гоблинскому вшивому племени, вороньему демону, кому угодно. Без разницы.

— Джо…

— Знаешь что, Ян? — повернувшись к южанину, я подмигнул. — А давай теперь поговорим о тебе?

— Ну…

— Давай, не стесняйся. Все мы обо мне да обо мне. Так и со скуки помереть недолго!

— Что тебя интересует?

— Ты говорил, что у девушек нет того, что есть у мужчин. Что ты имеешь в виду под этим? Неужели только муди?

— Яйца здесь ни при чем. Женщины в целом другие по характеру.

— Какие же? — с усмешкой спросил я.

— Слабые, жалкие…

— Даже если так. Ты считаешь себя недостаточно сильным, чтобы любить кого-то слабого?

— Ну… да. Можно и так сказать.

— Пользуясь твоей логикой — с чего ты решил, что ты нужен сильным мужчинам? Почему ты лицемеришь, отвергая женщин из-за их слабости, и надеешься, что тебя примет кто-то сильный?

— Я…

— Ты ведь лицемер. И трус. Боишься заявить, что ты сильный, боишься взять ответственность за кого-то слабого, вроде женщины или девушки. Хочешь, чтобы кто-то носил тебя на ручках и защищал, как что-то беззащитное и милое. Но ты этого не стоишь. Чего же ты стоишь, Ян?

— Есть ты, ты ведь меня взял! — южанин пробовал защититься. Напрасно.

— Взял, потому что ты как бесплатная шлюха, шалава, напросился, надеясь взять мой хер в свой рот и отсосать, чтобы я большим мечом разогнал от тебя опасности.

— Э-э…

— Только, видишь ли, я тобой пользуюсь. Мне лень вести лошадей, мне лень носить сумки, лень платить за комнаты в трактирах. Более того, мне это неудобно делать — люди боятся моих глаз и того, что видят в них. Я тобой пользуюсь. И не собираюсь платить хоть чем-то.

— Я ведь сам делаю все это, ты меня не заставляешь!

— Не заставляю. Но если ты не будешь этого делать — довольно быстро остынешь среди этих снегов, укрывшись в рубиновом льду собственной крови.

Ян замолчал. Угрюмо. А я — торжествующе. Но ненадолго. Мне еще много чего хотелось сказать.

— А еще, ты спрашиваешь, не жалею ли я тех парней. Не жалею. Знаешь, почему? Потому что жизни достоин не тот, кто живет, а тот, кто действует. От них действий не дождешься. И от тебя — тоже.

Дернув рукоять пистолета, я вытащил его из кобуры Яна и приставил к виску южанина, взведя курок.

— Поэтому запомни одно простое правило: пока ты не станешь сильным — не ты будешь отрекаться от женщин, а они от тебя. На самом деле, никому ты нахер не нужен. Слабак, ничтожество, грязный мужелюб, взрастивший трагедию из собственного греха. Испугавшийся правосудия и обвиняющих взглядов своих родителей. Ты не действуешь, ничтожество. Ты просто стараешься жить. Убегаешь. Но это не действие.

— Стреляй, — холодно ответил Ян, однако же плохо скрывая страх.

— Опять пытаешься жить. Мне не сложно прикончить такую вошь, как ты. Но будет ли в этом толк? Возьми один из тех двух пистолетов, сделай это сам. Сделай хоть что-то, перестань просто жить. А хотя, знаешь, бери хоть этот пистолет, мне насрать.

Отпустив рукоять, я позволил оружию рухнуть на одеяло рядом с Яном. После этого я отвернулся и упер взгляд в небо.

— Когда я убиваю… мне мало кого жалко. Потому что смерть всегда приносит оправдания, с которыми ни один не сможет поспорить. Этот был слаб, этот был грешен, этот был осужден. А этот перестал быть человеком… К таким жалости не испытываешь. И ты никогда не сможешь убить того, кого будет жаль. А если сделаешь это — знай, что человеческого в тебе мало. И это еще одна причина, по которой я презираю тебя, Ян. Ты убил — и убил того, кого тебе было жалко убивать. Насколько же ты трус, раз поступил так? Не мне судить и осуждать. Но ты, погань, еще похуже меня будешь. Во всяком случае, так кажется мне.

— А ты… ты отрезал ей руки, — прошептал Ян, и я услышал, как голос его клокочет от ярости.

— Да, я сделал это.

— У нее отрублены кисти. Это ты, да? — Ян смотрит на меня с необычной для него злостью.

— Это то, за что я презираю тебя, — южанин ненадолго замолчал, и лишь потом добавил: — В нее я мог бы влюбиться.

— Если бы не утрата рук, без которых она слаба и ничтожна… — с усмешкой закончил я. — Разница между нами. Ведь я все еще ее люблю, пусть даже она не способна делать что-то самостоятельно.

— Она умерла, о чем ты? Кого ты любишь? — Ян с отвращением посмотрел на меня. — Она не могла выжить без рук.

— Ты плохо знаешь мою сестру. И меня. Я знаю, что она жива. Кому как не мне это чувствовать?

Моя душа все еще тянулась куда-то. Далеко, сквозь холод, землю, камень, дерево… Но тянулась. А это — верный признак того, что Алиса существует. Не как дух, иначе бы нас сразу же притянуло. Она существует как жизнь, как проявление темной энергии в этом мире. И лишь ее сознательная воля как живущего мешает нам встретиться. Пока что. Рано или поздно мы вновь столкнемся лицом к лицу. Так, как это произошло в Гриде. А потом — в Альтстоне. На то воля наших душ.

***

Передо мной лежит клинок. Объятый бархатом, меч выглядит роскошно. Его лезвие покрыто кровью, словно нежной яблочной кожурой, рукоять из красного дерева будто содержит в себе второе небо — со своими звездами… Это необычный двуручник. Лезвие изгибается ближе к расширенному концу, напоминая огромный фальшион. Я, завороженный оружием, протянул к нему руку.

— Ты ведь раньше не задумывался об этом мече? — голос Тласолтеотль неожиданно раздался не в голове, а у самого моего уха.

— Нет… — шепотом ответил я, боясь, что мой голос разгонит сгустившийся сон.

— И ты не знаешь, кому раньше принадлежал двуручник? — руки Тла обвили меня, и я отметил, что они совсем не детские.

— Кому-то… — скучающе ответил я, но все же оторвать взгляда от изгиба лезвия не смог.

Мне на секунду показалось, что я встречал этот клинок когда-то давно. Именно в таком виде — окровавленный, с рукоятью из дерева, которое я никогда раньше не видел. Что-то мне подсказало, что этот меч старый. Слишком старый.

Он говорил со мной когда-то давно.

— Этот клинок всегда принадлежал Некрос… — Тласолтеотль касалась губами моего уха, и я невольно попытался отстраниться. — До того, как ее распяли. После этого меч достался тебе. Но ненадолго, будь уверен…

— Я когда-то видел его.

— О да, видел. Давно. Я это знаю. Некрос — нет, она сама не догадалась бы. И ты… тоже. Ответ скоро придет, не переживай. А сейчас тебе пора спать.

***

Они сидят. Она — обнимает за плечи. Он — держит руку на бедре. Голубки.

— Я мог бы в нее влюбиться.

Перешептываются у костра. Она мягко касается губами щеки. И это подрезает сердце. Крепче сжимаю рукоять, боясь смотреть дальше. Хочу уйти, и даже почти ухожу, но замечаю в последний момент, что он расстегивает пояс; она — стягивает штаны. После этого остается только убегать.

Меня это не касается.

Хотя я знаю, что касается. Еще как. Но хочется думать иначе. Да, мы уже долго путешествуем вместе, они сдружились, но… Разве происходящее — правильно? Нет, ни за что. Ян — мужелюб. Он вряд ли что-то к ней испытывает. Его слова могут быть сплошной ложью. Что если он просто желает посеять раздор? Он знает, как ревнива Алиса, и он знает, как я ею дорожу. Заставит ее влюбиться в него, а потом будет помыкать нами двумя… Надо это прервать. На корню.

Я разворачиваюсь, пытаюсь поднять меч, но сильная боль в руках останавливает. Опускаю взгляд и — вижу. Кисти плавно рассекает нечто невидимое, и они отваливаются вместе с двуручником. Это вызывает ступор. Острая боль мне привычна, я не теряю способность мыслить, но… Что-то опустошает мой разум. Я погружаюсь в пучины шока, в то время как из предплечий хлещет кровь. Из бордовой она постепенно превращается в алую, и я понимаю, что никак не остановлю это. Я не смогу зажать раны.

Мне нечем.

Отчаяние охватывает меня. Я осознаю, что в моей груди стучит обычное сердце. Грифона нет. И… откуда вообще эта мысль? Разве здесь когда-либо были грифоны?..

Мои ноги подкашиваются сами собой. И я опускаюсь в мокрую от крови грязь. В голове все пропитывается туманом беспамятства. Я хочу бороться с этим, но пылающие алым огнем руки не подчиняются.

Ужасно хочется спать. Особенно этот рюкзак, набитый драгоценностями… И зачем мне столько было тащить из той шахты? Все равно я никогда не смог бы это все продать. Сейчас же мешает, так мешает…

Пытаюсь скинуть лямки, но кровоточащие раны взрываются болью. Я вскрикиваю. Плечи тянет назад. Вес вгрызается в них, это душит, я все сильнее хочу освободиться… Стараюсь хоть как-то сбросить ношу обрубками, но лишь понимаю, насколько мягкая и скользкая плоть моих ран. Боль новыми потоками заливает сознание, я теряюсь в ней, и пытаюсь хотя бы заорать, но понимаю: мои легкие вырезаны. В моей груди две аккуратные дыры. На земле — осколки ребер, а среди них гроздья рябины, пульсирующие и дышащие. Я не могу даже ужаснуться, лишь спокойно принимаю это. Мой мозг, лишенный крови, уже не может удивляться.

Я захотел упасть. Это обещало мне покой — погружение в темноту и лужу собственной крови. Закрываю глаза и расслабляю тело. Мысленно устремляюсь в самое спокойное место этого мира — в пустоту. И она почти приняла меня. Ей помешал женский голос.

— Джордан.

Поздно, открыть глаза представляется мне невозможным.

— Джордан, это сон. Всего лишь сон.

Не понимаю, о чем говорит женщина. Голос течет издалека. Он явно гораздо дальше, чем лужа крови и покой.

— Пойми, если сейчас ты умрешь, кошмар продолжится.

Мне ее слова кажутся сомнительными. О каком кошмаре речь?

— Вспомни о другом мире. О том, который ты мог представлять лишь в своих самых смелых мечтах. Где ты силен, твое место некому занять и Алиса ждет твоего пробуждения. Вспомни.

— Кто ты?

— Тласолтеотль.

— Возьми меня с собой, и я дам души, что нужны Некрос.

— Тла?..

— Ты знаешь, кто будет следующим?

— Я, — красные глаза смотрят на меня с обреченностью. С такой же, с какой Леса Силы ждут часа открыться.

— Это… — начал я и замолчал, вспомнив то, что заставило меня вздрогнуть.

— Тогда я убью их. Сколько бы у них ни было армий, я найду и уничтожу каждого, кто принимал в этом участие.

Пока в моем сердце бьется жажда жизни, в его сердце зарождается кровожадное безумие. Акула сходит с ума.

— Сон, — закончила Тласолтеотль.

И я очнулся. Какое-то мгновение передо мной ничего не было. Во всяком случае, я ничего не видел, не осознавал. Но спустя… еще одно мгновение? Или секунду?.. Передо мной появилась она. Не та Тласолтеотль, что встретила меня в деревне. Напротив сидела она настоящая, я это чувствовал. Смуглая кожа, белые линии ритуальной раскраски, скользящие по лицу и телу, завернутому в шкурки зверей, сшитые между собой. Молочно-мертвые глаза с четкими контурами зрачков. Черные зубы, блестящие, словно редкие жемчужины. Толстые губы. Я скользнул взглядом ниже — по маленькой груди, жилистым рукам, худым бедрам, сильным ногам… Передо мной была женщина из другого мира. В ее расправленных плечах читалась сила, во взгляде — властность, а в улыбке — дикость. Внутри все перевернулось неожиданно для меня.

— Ну что, инквизитор? — начала она, и звук ее голоса напоминал урчание хищной кошки, готовящейся к броску. — Неужели изменения моего образа столь разительны, что заставили тебя в кои-то веки заткнуться и засмотреться?

— Я…

— Теперь мой вид привлекает тебя больше? — Тласолтеотль улыбалась, а я терялся. — Может, если я начну себя ласкать как тогда, ты не сможешь так легко уйти?

Ее руки скользнули по животу вниз, и я отвернулся. Но не от отвращения.

— Да, ты боишься этого. Твое сознание до сих пор яро отрицает подобные вещи. Единственная причина, почему ты смог трахнуть того гуля — твое принятие доминантной позиции, ведь все остальное ты отрицаешь. Но даже так… ты не смог получить удовольствие. Твои страхи находятся в той маленькой комнате, которая мешает получить желаемое несмотря ни на что.

— О чем ты? — я раздраженно оборвал ее поток слов. — Я не получил удовольствия, потому что это живой труп.

— Ты можешь себя убеждать. Но… Лучше просто взгляни. Так, как уже смотрел когда-то. Лучший способ избавиться от страха — позволить себе пережить его вновь и понять его.

— Я… — когда я повернул голову к Тласолтеотль, ее уже не было. Зато был кое-кто другой.

Она.

***

— Целуй. Давай, — холодно приказывает Мария. — Делай что говорю, иначе выпорю. Ты же не хочешь порки, вампиреныш?

Ее потные, грязные ноги перед моим лицом. Я не знаю, что делать. У меня… нет выбора.

— Молодец. А теперь — облизывай. Сначала пальцы, потом все то, что между ними. Приступай.

Острый вкус соли на языке. Я морщусь, хочется блевать, но мне нельзя.

— Во-от так. Я почти взмокла, молодец, сученыш. Хотя… Так и быть. Этого достаточно. Теперь ты отсосешь у меня. Знаешь, как? Сейчас покажу.

Юбка Марии поднимается вверх.

— Смотри. Нравится? Точно нравится. Ты же не педераст… — воспитательница усмехается и с угрозой спрашивает: — Или педераст?

— Н-не п… педераст… — с испугом бормочу я, даже не зная, что это значит.

— Тогда продолжай смотреть. Видишь вот это? — пальцы раздвигают её… её. Она раскрывается, показывая себя… изнутри. — Вот это ты и будешь сосать. Понял? Ложись на спину. На пол, не на кровать. Найди языком и соси. Понял? — она опустилась на мое лицо и вжалась в него. — Выше. Еще немного. Вот. Вот так. Сукин сын…

***

Я проснулся. Рубаха прилипла к моей вспотевшей спине. Кисти рук отсутствовали, хотя раны уже не кровоточили. Я все еще спал.

— Что это?.. — едва дыша, спросил я. В груди истерически билось сердце. — Зачем?

— Это все, что ты знаешь об этом мире. Страх. Все, что ты испытывал, все, что причинял другим. Страхи пропитывают твою жизнь, — Тласолтеотль улыбнулась. — Твои сны всегда были прокляты, не вини кольцо. Оно дает возможность спать, но сны твоего демона всегда являлись его наибольшим страхом.

— Я…

— Хочешь плакать, верно? — прошептала богиня, в ее взгляде померещился укор. — Боишься, что я стану запрещать? Не бойся. Я твой друг.

— А что если ты — часть моего кошмара?

— Часть твоей жизни. Не менее, — ласково улыбнулась Тла, склоняясь над моим лицом. Ее губы коснулись моего лба. И я, закрыв глаза, почувствовал, как прохладная влага скользнула по вискам. — Ты должен успокоиться, Джордан.

— Я все еще сплю?..

— Все еще живешь. Разница между сном и явью невелика. В любом случае испытываешь эмоции, переживания, боль.

Подняв к лицу обрубки рук, я немо посмотрел на них.

— Ты отрезал ей кисти.

Беспомощность обширной волной захлестнула мое сознание. Впервые я почувствовал сон настолько реальным. И во мне поднялось сомнение.

— Что это за место?

Тласолтеотль хихикнула. Звук этот совершенно не был ей к лицу, но все же чуточку рассеял ее задумчивость.

— Это сон, в этом будь уверен. Но что такое сон — другой вопрос. Задавать его не стоит. Просто жди пробуждения.

— А если я хочу проснуться прямо сейчас?

— Нужно закончить сон. Иначе будет плохо. Готов?

— Думаю… да.

После этих слов прикосновения богини перестали ощущаться.

***

Вновь состояние, близкое к безумию. Кто-то будто разделил мое сознание на две неравные части и большую из них заполонил болью и отчаянием. Лишь существование меньшей позволяло мне избегать пучины кровавого тумана. Я уперся взглядом в липкую грязь под коленями, а мои губы сами собой открылись. Я спросил:

— За что ты это сделала?

Окружающее напомнило мне спектакль. Я почти уверился, что не имею власти над происходящим, что я вынужденный участник шоу. Но когда поднял голову — увидел Алису. Другую. Ее глаза пылали черным туманом, тело обернуто в белую ткань, а вместо отрубленных кистей…

— Это моя месть. За руки. И за Акселя.

Мое горло раскрылось словно спелый фрукт, разломленный нетерпеливыми детскими руками. Сапог врезался в щеку, но боли я практически не почувствовал: лишь сухо осознал резко мелькнувший перед глазами мир, вспышку в голове, отступление разума… и дальнейшее его появление. Не знаю, сон мне позволял или люди умеют так чувствовать — но разрезанный мозг я смог осознать. Я почувствовал эту рану, уничтожающую мои способности к жизни. Тело стало неподконтрольно, а мысли — стремительно вытекали вместе с кровью.

— Ты убил его, — шипела Алиса, разрубая мое лицо вновь и вновь. — А я убью тебя!

Голова пустела. Даже если бы мог, не нашел бы, что сказать. Я захлебывался кровью…

пытаясь вдохнуть.

Воздух проникал в вены, устремляясь вглубь тела. Мне не было интересно, хоть впереди ждала интрига, от чего я умру быстрее: от окончательно разрушенного мозга или от остановки сердца?

Но, в конце концов, все закончилось. Я не смог отследить финал и почувствовать его — тоже. Лишь увидел напоследок глаза Алисы, источающие любовь. Затаенную, укрытую злостью и кровожадностью. Но все же, это была любовь.

— Что бы ни решил человек, демон внутри всегда сильнее. Чтобы не решил человек, демон всегда будет сильнее. Но… что бы ни решили боги и демоны, люди всегда поклоняются и тем, и другим.

Голос Тласолтеотль настиг меня уже у порога яви. Он звучал из глубин моего сна, и я понял, что пробуждение пришло быстрее, чем ожидалось.