Безымянные боги

Глава 16

Цветаву отпустили только спустя пять дней, и лишь после того, как она в сопровождении четверых ратников сходила к тому месту, где столкнулась с каторжниками, показала, где похоронила Крива. Даже к зачарованному камню ратников отвела, правда, и в этот раз ей никто не поверил, зато оказалось, что возле крепости целую седмицу действительно обреталась какая-то банда лиходеев. Похоже, заметив суматоху, они ушли, зато следы и не подумали скрыть, так что лагерь их нашли безо всякого труда. К ней вопросов больше не было, а вот остальных отпускать не торопились. Она было возмутилась, но подошедший украдкой Радим тихо велел ей особо не лютовать и не забывать, зачем они здесь, а обнимая на прощание, шепнул: «Десятник Вячко, скажи привет ему от Искрена. Запомнила?»

Лишних вопросов задавать не стала, только кивнула едва заметно.

Только когда вышла из поруба с возвращённым мешком на плечах и перевязанным тесьмой оружием, сообразила, что совершенно не представляет, куда идти и как этого десятника искать. О том, кого и как искать знал только Радим, и посвящать её в свои тайны он не торопился, а теперь уже не вернёшься. Не будет же она стучаться обратно с криком: «Пустите! Я забыла узнать, где тут скрываются изменники!»

Рассудив, что долго топтаться возле темницы тоже не стоит, Цветава зашагала прочь, попутно разглядывая крепость, в которой ни разу ещё не была. А посмотреть было на что.

Вежа, хоть и была древнее, но значительно уступала Хорони в размерах. Детинец там был меньше потому, что к крепости ближе подступали скалы, образуя естественный коридор, почти ущелье, миновать который не получилось бы ни при каких обстоятельствах. Столп в самой крепости был более приземистым, что, впрочем, не мешало заливать живительным светом все близлежащие скалы. А ещё в Веже жило гораздо меньше и людей, и чуди. Там большей частью стояла только дружина князя Милонега, да личная полусотня волхва Твёрда, ратники из которой большую часть времени занималась дозором в горах и заходили под сень самосветного камня лишь для того, чтобы пополнить запасы. Слобода же была только одна, да и то крохотная, в которой жили в основном мастеровые, а до ближайшего жилья было не меньше дня пути верхом.

После родной крепости Хоронь показалась Цветаве чуть ли не стольным градом. Стоило чуть отойти от детинца, как потянулись лавки, трактиры, кабаки причём не наспех поставленные, а добротные и не пустовавшие даже в разгар дня. И в окольном городе, и в посаде просторно стоят настоящие подворья, а не срубленные для ночёвки воев клети, в которых и окон-то нет, а здесь сплошные резные наличники, коньки, ставни с узорами. Такой красоты Цветаве видеть раньше не приходилось. Людей тоже оказалось много, и праздными остаются разве что те, кто сидит сейчас в трактирах и кабаках, а остальные чем-то заняты, все работают, чтобы стены крепче стояли, чтобы воины готовы были атаку вражескую отразить, чтобы спало спокойно Великосветье, защищённое от нечисти. Ну а про Столп и говорить нечего — его с помощью чародейства строили в стародавние времена: топили волшбой молочный камень, сваривали, сплавляли, будто клинок выковывали, возведя самую высокую башню, сияющую золотым светом и днём, и ночью. Любуйся, не налюбуешься на всё это.

Поблуждала Цветава по окольному городу, миновала почерневший от старости палисад, выйдя к слободе, да так и замерла с разинутым ртом. Она, конечно, слышала про базары, но самой видеть ничего подобного не приходилось. Это даже не толпу людскую напоминало, а муравейник разворошенный: суета, крики, споры, ругань, самые невероятные цвета и запахи — всё в одном месте.

Сказать по правде, ей было страшновато погружаться в это бушующее людское море, но она вовремя одёрнула себя, обозвав деревенской коровой. Надо же, услышала крики, да ругань, и сразу остолбенела. Небось с упырём один на один выходить пострашнее будет.

Она решила было спуститься и побродить по базару, но остановилась, внезапно сообразив. Точно! Десятник же! Значит, либо в страже, либо среди дозорных, что по горам ходят. Значит, надо идти к сотникам, они-то точно знают, кто где служит. Знать бы ещё куда идти.

Решив больше не блуждать по проулкам Цветава решительно направилась к стражникам, лениво расположившимся в тени чуть поодаль от базара.

— Чего хотела, девонька? — спросил после приветствия дядька с солидной уже сединой в бороде, внимательно при этом посмотрев на опоясанный тесьмой меч в ножнах и дорожный мешок.

— Сотника ищу, — просто ответила Цветава.

— Эк ты хватила! — рассмеялся второй, молодой, с лихо подкрученными усами. — А чего не сразу — князя-воеводу?

— Мне князь без надобности. А может быть, вы, дяденьки, мне подскажете?

— Что рассказывать-то? — по-прежнему ухмыляясь спросил молодой.

— Есть ли в страже десятник Ждан?

— Это я тебе и без сотника скажу, девка, — покачал головой пожилой. — Нету у нас таких. В Хорони пять десятков стражи, и ни одного такого десятника.

— А он тебе кто? — спросил молодой. — Жених или родственник?

— Земляки мы, — непонятно отчего смутившись, выдавила девушка. — От другого земляка привет ему принесла.

— Ты у дозорных спроси, — посоветовал пожилой стражник. — У них там главным сотник Военег, ростом тебе по пояс будет и толстый как пивной бочонок. Сразу узнаешь.

— Вот спасибо, — обрадовалась Цветава. — А как их найти, дозорных?

— Через базар пройдёшь, да мимо амбаров иди до самого конца, сразу увидишь.

— Вспомнил! — хлопнул себя по лбу молодой стражник. — Был такой десятник из дозорных. Две седмицы назад я в ночном службу нёс, а он сечу со скоморохами устроил, они его отравленным ножом и полоснули.

— Насмерть? — обмерев спросила Цветава.

— Почему насмерть? — удивился стражник. —Волхва позвали, всё чин чином. Спасли его. Я, почему запомнил — в ту ночь ещё одного из чуди прирезали, так этот Ждан, уж на что плох был, как узнал, так чуть не рыдал. Друг он ему, что ли, был или товарищ старый… а может тоже просто земляк, как ты.

— Ну, значит, верно указали, — кивнул пожилой. — Земляки твои на рану крепкие. Верно, уже оправился совсем, да гвозди кованые в узлы завязывает.

Цветава поблагодарила ещё раз стражников и пошла к базару. Всё-таки не получилось обойти шумный муравейник стороной.

Сначала она слегка растерялась от постоянного мелькания людей, тканей, всевозможных фруктов, специй, ржания лошадей и птичьих криков, от кудахтанья кур до заливистых трелей запертых в маленькие клетки жаворонков. Но длилась растерянность недолго, да и задерживаться в торговых рядах не имело никакого смысла — денег у неё всё равно не было.

Она вынырнула из людского марева, сразу увидев амбары, и решительно двинулась по пыльной улочке

Стражники оказались правы — сотника Военега она нашла сразу, причём раньше услышала, чем увидела: он распекал двоих замерших, как столбы ратников с нашивками десятников. Один десятник был человеком, второй чудью, но пучили глаза и потели они одинаково. Сам сотник был на голову ниже первого подчинённого и на четыре второго, но боялись его, похоже, и тот и другой пуще огня.

— Что такое? — спросил Военег, заметив, что подчинённые смотрят не на него, а косятся в сторону, обернулся и заметил девушку. — Кто такая?

— Дозорный Цветава из Вежи, господин сотник, — вытянувшись, доложила она.

— Понятно, — буркнул Военег. — А здесь что делаешь? Вежа в другой стороне.

Подчинённые сдавленно фыркнули, но нарвавшись на очередной яростный взгляд, снова замерли будто истуканы.

— Ищу десятника Ждана.

— Я его тоже ищу. Как найду, оборву уши и отправлю дрова на кухню колоть.

Цветава замерла, не понимая, что говорить дальше, но Военег, похоже, сам не желал недомолвок и спросил:

— Зачем он тебе.

— По личному делу, господин сотник.

— По личному, значит… — протянул Военег. — У всех тут личные дела, один я чужими занимаюсь. Так, Горыня?

— Так точно, господин сотник, — пробасил чудь.

— Верно, — продолжил сотник. — Одни, по девкам шастают десятки бросив, другие девок к себе…

— Простите, господин сотник, но я вам не девка.

Цветава увидела, что десятникам стало совсем дурно, того и гляди без чувств рухнут, а сотник отчего-то сбился и странно посмотрел на неё.

— Вон пошли! — рявкнул он на подчинённых. — И чтобы рты на замок закрыли, а то я вам их сам залеплю!

Десятников, как ведром сдуло, а враз охолонувший сотник повернулся к Цветаве.

— Прости, девица, лишнего хватил, — произнёс он. — Вины за тобой нет, то нрав мой. Ждана, значит, ищешь?

— Ищу, господин сотник.

— Разминулись вы. Утром он, как полагается, с десятком был, а сейчас десяток у волхва Здебора на занятии, так он ушёл.

— А где же мне его искать? — растерялась Цветава.

Она вдруг поняла, что слишком много впечатлений свалилось на неё за один день: выход из острога, путешествие по незнакомой крепости, базар, поиски неведомого десятника, а теперь ещё этот вспыльчивый дядька, неожиданно сменил гнев на милость.

— Сейчас узнаем, — пообещал сотник, и, набрав в лёгкие воздуха, рявкнул: — Горыня! Где ты там, шкура кобелиная!

Давешний десятник-чудь будто из-под земли вырос и пробасил:

— Я, господин сотник.

— Ждан знаешь, где живёт?

— У Сияны, вдовы Искреновой, — отчеканил десятник, будто заранее знал ответ.

— Точнее, Горыня. Я что, мысли твои блудливые читать должен?

— На северной стороне слободы, господин сотник. Там ворота с резными коньками.

— А ты откуда знаешь? — прищурился сотник

— Я это… — Горыня замялся. — Свататься к ней ходил…

— И как?

— Она меня скалкой по голове…

— Вот! — назидательно воздел палец сотник. — Вот, Горыня. Видишь? Ни одна приличная молодица за тебя замуж не хочет.

— Так точно, господин сотник! — отчеканил десятник.

— Седмица тебе на исправление. И чтобы десяток в порядок привёл!

— Будет сделано, господин сотник.

Цветава даже губу закусила, чтобы не улыбнуться, до того чудно выглядело, как маленький сотник поучает детину-десятника.

— Теперь знаешь, где искать, — повернулся Военег к девушке.

— Благодарю, господин сотник.

— Как разыщешь, возвращайся сюда. Найдём тебе место для ночёвки. Всё, свободна.

Цветава почтительно поклонилась и двинулась прочь от гневливого сотника.

К воротам с резными коньками она подошла уже под вечер, всё-таки не выдержала — снова завернула на базар и долго бродила по рядам, разглядывая диковины, стараясь не обращать внимания, как косятся на её меч. Потом почти так же долго бродила по слободе, с непривычки несколько раз сворачивая не туда. Но нужный дом разыскать сумела, толкнула калитку, та оказалась открыта, но под ноги с лаем тут же кинулась кудлатая рыжая дворняга. Цветава хотела было отпихнуть её ногой, но та на удивление ловко увернулась и продолжила облаивать незваную гостью.

Скрипнула дверь, и на пороге показалась хозяйка. Цветава почувствовала, как сердце подло кольнула зависть. Хороша хозяйка: высокая, ладная, румяная, с густыми волосами, собранными, как полагается замужней, в две косы, алыми губами и малахитовыми глазами. Немногим она старше самой Цветавы, но та перед ней будто коза кривоногая супротив породистой лошади. Понятно, почему к ней женихи сватаются, не смущаясь даже вдовством. Интересно, а этот самый десятник тоже к ней…

— Поздорову тебе, девица, — глубоким голосом поприветствовала её хозяйка. — С чем пожаловала?

— Здравствуй, хозяюшка, — опомнилась Цветава. — Это ли дом Сияны, вдовы Искрена?

— Верно всё. Мой это дом, а я — Сияна, только не припомню тебя.

— Я Цветава из Вежи. Ищу десятника Ждана, весточку ему принесла от товарища его, Вячко.

Собольи брови удивлённо взлетели вверх, видно, имя это было в доме знакомым, и она торопливо проговорила:

— Так, что ж ты на пороге стоишь? Проходи скорее!

Цветава шагнула было к крыльцу, но под ноги опять бросилась кудлатая дворняга, зашлась хриплым лаем, не пуская чужого к хозяйскому добру.

— Жужка!Вот уж привязалась! — всплеснула руками Сияна. — Сейчас я тебе палкой…

Дворняга, заслышав гневный окрик, отскочила в сторону, замолчала, но, кажется, косилась на хозяйку с осуждением: «Я тебя от врагов берегу, а ты…»

— Ждан эту псину приволок, — пояснила Сияна. — Ох и брехливая попалась, ещё и убегает постоянно невесть куда. Где он только такую дурную раздобыл?

— Хорошая собачка, — улыбнулась Цветава. — Верная.

— Вот и он так твердит, — отмахнулась хозяйка. — Ты проходи в горницу. Голодная ведь. Вижу, что голодная.

Живот действительно давно подводило от голода, в последний раз она ела вчера в порубе, а когда выпускали, никто не потрудился снабдить её хотя бы грошиком на калач. Так что, как только она почувствовала запах наваристых щей, витавший в горнице, рот сразу наполнился слюной, так что она даже не смогла толком ответить, лишь промычала что-то невразумительное.

— Да и, если честно, тебе бы помыться с дороги, — поморщившись, произнесла хозяйка. — Видно, долго вы по горам ходили.

— Долго, — подтвердила Цветава. — Да потом ещё за верную службу нас здесь в поруб бросили.

— Это как же? — охнула Сияна. — Где же это видано, чтобы дозорных в порубе морить?

— Не объясняли ничего. Меня одну и выпустили, а остальные так и сидят в застенке.

— Тогда давай так, — решительно велела вдова. — Сейчас пойдём в баню, а то после щей тебя от жара в бараний рог скрутит. Поешь и здесь заночуешь...

— Меня сотник Военег обещал устроить…

— Вот ещё! Знаю я их порядки! Каждый норовит за ягодицу [1]ухватить, потом синяков не сосчитать. Уж я-то знаю, сколько морд начистила этим…

Она замолчала, видно, спохватившись, и спросила:

— Значит, это сотник тебе указал мой дом?

— Не совсем, — покачала головой Цветава. — Есть там такой десятник, Горыней звать...

— Вот уж дубина стоеросовая, — поморщившись, перебила Сияна.

— Говорил, что сватался к тебе.

— Ручищи свои он тут распускать пытался, да пакости говорить: «Есть, мол, у тебя серебряное колечко, а у меня золотая сваечка…». У меня тоже сваечка есть, деревянная промеж глаз. Так его скалкой по голове дубовой отходила, что бежал быстрее ветра.

— Не круто ли?

— Так, он слов не понимает, будто кобель бестолковый — пока не пнёшь не опомнится. Ладно, чего о нём болтать? Сегодня, значит, здесь переночуешь, а назавтра своим молодцам снесёшь пирогов. Я напеку с утра. Ещё не хватало, чтобы следопытов на казённой каше держали.

— Спасибо, хозяюшка. Жалостливая ты.

— Скажешь тоже. Сама в дозоры ходила, и Искрен мой… — она неожиданно всхлипнула, но быстро взяла себя в руки и проговорила: — Пойдём париться, баня натоплена уже. Ждан всё равно только к утру будет. Его в ночной караул поставили.

Цветава подивилась этой новости, сотник ничего подобного ей не говорил, но спорить не стала, взяла чистую рубаху из мешка и двинулась за хозяйкой в баню.

Нормально мылась она последний раз ещё в Веже. В горах баню устраивать некогда, разве что в речке ополоснуться, да и то не всегда выходит. Если нечисть на пятки наступает, так только и остаётся, будто зайцу петлять днём и ночью, тут не то что на мытьё, на сон времени нет. А в порубе уж тем более не до того. Так что в баню она чуть ли не летела, чуть не подпрыгивая от нетерпения.

Пар оказался просто отличным, веники нашлись и берёзовые, и дубовые, да ещё и квас для углей в достатке. Цветава, прикрыв глаза, блаженно растянулась на полке, ощущая, как жар покалывает кожу, и только сейчас поняла, насколько устала. Вроде бы несчётное количество раз уже ходила в дозоры и била нечисть, теряла друзей и товарищей, но в этот раз что-то было по-другому, будто стоял за спиной кто-то незримый, давил на плечи непомерным грузом. Хотелось сказать самой себе, что всё закончилось, что скоро из темницы выйдет Радим и всё разузнает. А она спокойной дорогой двинется в родную крепость, неся весть для волхва Твёрда. Но не входило, будто репей прицепился к душе.

— Экая ты, — внезапно произнесла Сияна. — Гибкая, поджарая, будто рысь. Даже зависть берёт.

— Тебя? — Цветава от удивления открыла глаза и взглянула удивлённо на вдову.

— Конечно, — усмехнулась та. — Я такой давным-давно была, да теперь как квашня стала.

Она хлопнула ладошкой по крепкому бедру и продолжила:

— Теперь только и гожусь на то, чтобы караваи печь ставить, да женихов непутёвых отгонять.

— Службу оставила?

— Не по своей воле. Когда Искренушка мой погиб, я пыталась дальше в дозоры ходить, да службу нести, но будто ушло что-то из души, будто ветка, надломленная стала. Иссохла во мне ярость и смелость, будто в землю ушла без следа. Смерти боюсь теперь, да не своей, а того, кто рядом, плечом к плечу стоит. В каждом ратнике, в каждом муже чудском теперь мне Искрен видится. Какая уж тут служба?

— Время пройдёт, боль утихнет, — попыталась её утешить Цветава.

— Наверное, — печально покачал головой вдова. — Хуже всего, что не успела ещё постель от мужа остыть, а охотники уже вокруг меня закрутились. Ждан, вот, единственным оказался, кто в женихи не набивался, жил и жил, будто брат названый. А как порвала их нечисть у самой крепости, так чуть сердце у меня не разорвалось.

— Но живой же вернулся.

— Живой, да переменился сильно. Ходит всё смурной, думает о чём-то. Мальчишка ведь, ему бы на гуляниях через костры прыгать да хороводы водить, а он с отроками этими непутёвыми пропадает, собаку шелудивую притащил, а давеча, просыпаюсь ночью, а он в угол тёмный смотрит, да бормочет что-то. Я, понятное дело, вида не подала, но иногда жуть берёт.

Цветава хотела было пропустить мимо ушей замечание о ночных наблюдениях вдовы, но невольно призадумалась. Бывает так, что взвалившему на себя непомерный груз человеку так тяжко приходится, что разум мутится и начинает он чудить да блажить. Надо это иметь ввиду, на всякий случай.

Когда одевались в прохладном предбаннике, Сияна с интересом взглянула, на то, как гостья застёгивает на запястье потёртый исцарапанный медный обруч.

— Когда свадьбу справлять будешь? — спросила она.

Цветава почувствовала, как задрожали губы, а перед глазами всё поплыло. Пришлось немного подождать, пока справилась и ответила:

— Не будет свадьбы. Это на память просто.

— Это как же? — удивилась Сияна. — Твой жених тоже, выходит…

— А я и не знаю, — горько улыбнувшись, ответила девушка. — Может голову сложил, а может другую нашёл да семью завёл. Разлучили нас, когда только из дома забрали.

— Ох и дура я, — всхлипнула Сияна. — Ты прости меня, Цветавушка. Всё у тебя хорошо будет, вот поверь мне.

— Накорми меня лучше щами, хозяюшка, — смахивая слезинку, выдавила Цветава.

— Пойдём-пойдём, — засуетилась вдова.

Они засиделись чуть не до утра. За разговорами время тянется незаметно, обе истосковались без общения. Цветава пропадала в горах с десятком, там не поделишься девичьими переживаниями, а у вдовы давно уж не было подруг, всех отвадила, после смерти мужа. Вот и сошлись внезапно.

Когда на улице снова забрехала Жужка, Сияна оживилась и кинулась разогревать успевшие остыть щи. Отвернувшись к печи, она не увидела, как открылась дверь в сени и в горницу шагнул чумазый мордоворот, он было поприветствовал вдову, но тут заметил Цветаву, лишь мгновение рассматривал, а после глаза его расширились, и он с рёвом ринулся на неё.

Тело сработало само собой — она отшатнулась от пудового кулака, летящего ей в голову, сразу же, как учил дядька Лесьяр, ткнула «рогулькой» из пальцев под челюсть, чтобы горло не перебить, а только огорошить и резко запашным ударом сунула в челюсть, вложив весь свой невеликий вес, но здоровяку хватило. Он захрипел, пошатнулся, будто подрубленный дуб, но Цветава и не думала давать ему возможность дальше махать кулаками — перехватила ловко руку, крутнулась на месте, запустив незадачливого детину будто камень из пращи. Здоровяк крякнул, врезался лбом в печь и сполз на пол без памяти.

[1] Ягодицей в старину называли любую круглую часть женского тела — не только собственно ягодицы, но и грудь, и скулы