Безымянные боги

Глава 8

Всю седмицу он был занят так, что казалось ещё немного и дух из тела вылетит.

Десяток гонял нещадно, и сам потел вместе с ними, хотя после нападения было тяжко: выгнать-то яд может и выгнали, но несколько дней ещё ощутимо пошатывало. К тому же беспокоило то, что кому-то настолько сильно понадобилась его смерть, что он не поскупился на душегубов, да ещё и с отравленным оружием, а значит, наверняка будут новые нападения.

Найти бы этого злопыхателя, да поговорить по душам...

Впрочем, этим он как раз и озаботился.

Пусть той ночью он и был навеселе, но списывать на хмель странную встречу не спешил, хотя, если честно, и не торопился сильно. Боязно было. А вдруг это просто от страха померещилось или что похуже? Поэтому с поисками повременил несколько дней, правда, и сил особо не было, но к исходу седмицы всё-таки выбрался на окраину посада.

Дворнягу он обнаружил у сгоревшего два года назад дома. Место считалось нехорошим, хозяева сгорели в доме, так и не сумев выбраться, так что постепенно подворье пришло в полное запустение.

Собака лежала в зарослях бурьяна и внимательно наблюдала за тем, как она приближается.

— Поздорову тебе, — поклонился без тени улыбки Ждан.

— И тебе не хворать, — ответила она совершенно спокойно. — Чего пришёл? Неужто отблагодарить?

— Так и есть, — кивнул десятник и выложил из сумы несколько мозговых костей с остатками мяса, которые умыкнул втайне от Сияны.

Дворняга, при виде угощения даже взвизгнула и начала жадно грызть кость, изредка косясь на благодетеля и повиливая хвостом.

— Ну, спасибо тебе, Ждан Мстиславич, — поблагодарила она, когда первый голод оказался утолён. — Уважил так уважил. Вот уж верно говорят: долг платежом красен.

— Голодно? — сочувственно поинтересовался Ждан, про себя подивившись, что собака его ещё и величает.

— Ещё как, — подтвердила дворняга. — Добрых людей в мире мало. Третьего дня, с голодухи придушила курицу, не поверишь, тощую, как воробей. Так, что думаешь? Чуть надвое косой не разрубили, еле ноги унесла.

— А хозяин твой где?

— Помер. Старый он был совсем. Так что теперь я сама себе, и ум, и наука, и указ. А ты чего не уходишь?

— Дело у меня к тебе, — ответил Ждан.

— Неужто в сторожа позовёшь?

— Пожалуй, что и так, — кивнул Ждан. — Только сторожить нужно будет не дом с двором, а одного человека… Сможешь?

— Отчего же не смочь? — удивилась дворняга.

— Только. Надо, чтобы он тебя не заметил, а то одной косой или палкой поперёк спины не обойдётся.

— Тут уж будь спокоен, — уверила собака. — Никто ничего не заметит. Только…

— С меня такая же плата, как сегодня. Идёт?

— Сговорились.

— Ну и ладно. А как тебя звать-то?

— Хозяин Жужкой кликал, ну и ты так зови.

Так что, к концу седмицы у Ждана уже были кое-какие сведения о том, куда тиун Аким ходит и чем занимается, но ничего подозрительного Жужке разузнать не удалось, но она обещала, что сговорится с парой таких же дворняг и тогда уж никуда он денется.

Кроме собачьих соглядатаев, Ждану наконец-то удалось договориться с домовым. Тот целую седмицу только жевал хлеб, да сердито фыркал, при любой попытке заговорить, но как-то ночью Ждан почувствовал, как плечо теребит маленькая рука. Открыв глаза, он увидел, перед собой домового, который в кои-то веки не спешил убежать.

— Что случилось? — встревожился Ждан. — Горим? Вороги в дом лезут?

— Типун тебе на язык, Ждан Мстиславич, — замахал на него руками домовой. — Разговор у меня к тебе.

— А-а-а-а, — протянул Ждан. — Что случилось?

— Ты зачем со мной дружбы искал? — строго спросил домовой.

— Да-а-а-а…, — растерялся десятник. — Мне в одном деле подмога требуется…

— Вот! — воздел палец к потолку домовой. — Тебе подмога требуется, и мне подсобить надо. А коли поможешь, то и дальше говорить будем. Идёт?

— Давай попробуем поговорить. Только…

— Чего ещё? — насторожился домовой.

— Вот, ты меня зовёшь-величаешь, а как себя звать не сказал.

— Зови Бородыней Твердихлебовичем, — разрешил домовой. — А, коли поможешь, можешь просто Бородыней.

— А ты, что же, хозяин-батюшка, раньше от меня бегал?

— А кто тебя знает? Может, речами сладкими подманишь, а потом кочергой по голове… Я всякого навидался. Не все, кто нашего брата видит, подобру рядом живут. А теперь вижу, что человек ты незлобивый, хоть и неуклюжий.

— И в каком деле тебе подсобить надо? — поинтересовался Ждан.

— А в таком, — ответил Бородыня. — Силу у меня отобрали. Поможешь вернуть, так и я тебе помогу, а то порядка никакого нет в доме — подпол крысы облюбовали, двор травой зарастает, а в бане, стыд-то какой, анчутка [1]поселился… Банника прогнал, пакости строит. Тебя, вон давеча, чуть не обварил, сруб гнилью начал исходить. А ещё душегубство на нём. Извёл хозяйкиного мужа, и от тебя удачу гонит — вон уже два раза едва со смертушкой разминулся.

Домовой даже за голову схватился от избытка чувств.

— Это как же так? — похолодел Ждан.

— А так и есть, — такая у него природа. — В дом ему ходу нет, так он весь двор своей чёрной ворожбой опутал, дворового вместе с баганом[2], в амбар загнал. Тебе не видно, а мне и выйти-то пакостно…Потому, и скотина никакая у нас не живёт.

— А разве можно анчутку прогнать? — почесал затылок Ждан. — Люди говорят, что, раз поселился он, то теперь баню только сжечь.

— Это если тебе самому воевать, — степенно ответил домовой. — А ежели ко мне сила вернётся, так я его, поганого…

— А где-сила-то? Куда она пропала?

— О! Правильно спрашиваешь! Баба проклятая, завистливая наговор навела такой, что никому ни рассказать, ни показать не смогу, пока не спросят.

— А что за баба?

— А того не ведаю. Ещё до того, как хозяин молодую Сияну в дом привёл, она к нему сюда приходила, да лицо скрывала под накидкой. В любви клялась, злато да серебро сулила, лишь бы замуж взял, а он упёрся как бык. «Мне, — говорит — кроме Сиянушки никто не нужен, а коли тронешь её хоть пальцем, я никого не побоюсь, голову твою отсеку, а тело на мелкие кусочки порубаю, ведьма». А она ему: «Её не достану, так тебя изведу! Мне не достанешься, так будешь вечно во Тьме корчиться». Но он не испугался, выгнал её взашей. А она, стервь проклятущая, под порог череп козлиный закопала, тем силы меня и лишила, а после анчутку в баню подослала, да такого сильного, что банник не справился и сбежал в погреб, теперь целыми днями только сидит и рыдает, а он-то у нас злющий был. Хозяйка молодая, как в дом пришла, так понесла сразу, то-то радости было, да завистница дитя в утробе убила, превратила в игошу[3], да тут ошиблась — стал он за мать горой, не пустил больше тёмной ворожбы к ней. Теперь сидит целыми днями в её светёлке всю тёмную пакость, что ведьма на неё насылает, на себя берёт, я туда ещё и воструху [4]отрядил и всех коргорушей [5]своих. Всем миром стоим против нечисти поганой.

Ждан слушал и не верил своим ушам. Выходит, все беды, что на Сияну свалились, не случайно стряслись. Мало того, и его краем задели и всех жителей дома, которых, судя по рассказу домового, оказалось ой как немало. И ещё ведьма… Выходит, в самой крепости, на светлой земле ходит меченная Тьмой нежить. А может эта нежить и передаёт сведения врагу? Тогда, как она их узнаёт? А может, соблазнила того, кто знает?

Мысли закружились вихрем в голове, но Ждан сделал над собой усилие и решил всё-таки до конца всё выяснить.

— Слушай, — спросил он. — Анчутка это же нечисть, так?

— Ещё какая, — серьёзно кивнул домовой.

— А как же он смог выжить под самосветным камнем?

— Не ошибся я в тебе, — уважительно покивал Бородыня. — Ведьма, из шерсти его нить спряла, да с собой связала, так и уберегает его от света. Тьма к нему прямо по этой нити, бежит, а анчутка ей силу да молодость отдаёт, что у хозяйки отнимает.

— Так ты же сказал, что вы её защитили?

— Мы же не всесильные, —— пригорюнился домовой. — Ведьма сердце хозяйки чёрной тоской скогтила, тянет из неё живу по капле будто паук ненасытный. У Сиянушки нашей теперь ни любви, ни радости сердечной, только горечь да слова злобные остались. Вон как молодцов от себя гонит, а ведьма с каждым днём всё румянее да краше становится от любви украденной.

— Значит, надо просто череп из-под крыльца выкопать?

— Просто да не просто. Мало его выкопать, так надо ещё его ночью на перекрёсток снести да разбить в дребезги. Тогда и волшба тёмная ослабнет, а мы уж не сплохуем, ты мне поверь.

— Прямо сейчас идти?

— Да, какой там… — отмахнулся Бородыня Твердихлебович. — Сейчас уж первые петухи запоют. Ты досыпай, Ждан Мстиславич, а будущей ночью за дело возьмёмся.

Домовой ловко спрыгнул с лавки и затопал сапогами по полу.

— Погоди-ка, — остановил его Ждан, подошёл к печи, отломил краюху от вчерашнего каравая и, густо посолив, протянул Бородыне. — Прими, батюшка, в благодарность за защиту, не откажи.

— Спасибо на добром слове, — степенно поклонился домовик, сграбастал краюху и удалился, не оглядываясь под печку.

А Ждан всё-таки поплёлся досыпать, хотя спать после таких новостей не хотелось совершенно.

Утром он кое-как отговорился от Сияны по поводу отломленной от каравая краюхи, сжевал положенную миску каши и, тайком прихватив ещё две краюхи с солью, двинулся в сторону амбара.

Внутри оказалось пыльно и пусто, свет едва пробивался сквозь щели в стенах.

Ждан достал краюхи, подсолил и положил на пол сказав:

— Не побрезгуйте, защитнички. Низкий поклон вам за службу.

Подпорченное сено в углу зашевелилось, и из него вылезли двое коротышек — один старик, с волосами и бородой до самой земли, а второй крепыш, у которого борода торчала веником, а из волос на голове остался только венчик седых кудряшек.

— Исполать тебе, добрый молодец, — произнёс степенно старик. — Знаем всё. Коли слово сдержишь, сослужим тебе службу, а коли обмануть вздумаешь, так не взыщи.

Крепыш только молча кивнул, боком подобрался к краюхе и жадно вцепился в неё зубами.

Ждану оставалось только поклониться и выйти наружу.

— Ты чего в там в пыли возился? — удивилась Сияна, которая как раз вышла за водой.

— Да, думаю, хозяйство мы совсем забросили, — осторожно ответил Ждан. — Надо поправить.

— Тебе ещё хозяйством моим только не достаёт заниматься, — отмахнулась вдова и двинулась к колодцу.

Ждан глядел, как идёт она с коромыслом, красивая, молодая, но уже хлебнувшая лиха так, что и словами не скажешь, и поклялся сам себе, что снимет наложенное на неё проклятие.

***

На утреннем построении Ждан снова заметил свежие синяки под глазами у толстяка Мороза и крепкого, но нерешительного Новицы. Скрипнул зубами, намереваясь хорошенько объяснить Бокше, что избивать товарищей опасно для жизни, но на беду синяки заметил ещё и сотник, который при подчинённых вида не подал, но чуть позже отвёл Ждана в сторону и объяснил, что если он ещё хоть раз увидит синяки, которые сами по себе появляются у отроков, то жизнь у десятника станет горше точёного угля. Обещание Военег сопроводил таким тычком под правый вздох, что Ждан едва на землю не плюхнулся задом.

Злой и взъерошенный, Ждан вернулся к десятку, преодолел желание врезать по ухмыляющейся роже Бокши и коротко приказал каждому взять по мешку, набить его песком до самого верха и пристроить на плечах, после чего погнал десяток вокруг всего посада. К концу пробежки, когда отроки уже еле переставляли ноги, не давая отдохнуть, загнал их на отсыпанную песком площадку, где обычно боролись и до упада показывал броски, выверты и заломы, взяв для этого, конечно же, Бокшу, который к концу занятия улыбаться перестал и слегка позеленел от постоянных полётов и приземлений.

— Отрок Бокша! — рявкнул Ждан, когда после команды отдыхать, едва живые отроки попадали на песок.

— Я, — прохрипел задира.

— С сегодняшнего дня ты будешь спать, есть и тренироваться с мешком песка на спине.

— А почему я?! — привычно возмутился Бокша.

— Потому что это приказ командира, и выполнять его ты начнёшь прямо сейчас, — спокойно ответил Ждан. — Все свободны.

Бокша посмотрел волком, но перечить не посмел.

Отроки, шатаясь и, поддерживая друг друга, побрели к гриднице[6]. Ждан, улучив момент, придержал качающегося под тяжестью мешка Бошу и глядя прямо пообещал:

— Если увижу ещё один синяк, полученный не на тренировках, ты у меня будешь руками ров углублять. Всё ясно?

— Ясно, — зло прошипел отрок.

— Тогда свободен. Мешок даже во сне не снимать.

Наверное, если бы на месте его был кто-то опытнее, Злобыня, например, то он бы придумал более мудрый способ урезонить отрока, но никого более мудрого под рукой не было, вот и приходится выгонять дурь с потом и кровью из молодых голов.

Оставив едва живой десяток на попечение волхвов, Ждан двинулся в окольный город. Примерил готовый куяк у бронника, тот сел, в общем-то, неплохо, нигде не давил, не тёр, в общем на славу сработали. Потом забрал меч у кузнеца, порадовавшись ему будто старому другу. Загладили зазубрины, конечно, не идеально, но тут уж ничего не поделаешь.

После он дождался, когда отроки вернутся с занятий, и до самого заката гонял их попарно, вооружив деревянными, пока, мечами и тупыми копьями. Особо радовал глаз Бокша, который под тяжестью мешка еле переставлял ноги, но, упрямо стиснув зубы, старался не отставать от остальных.

Вечером, когда пришёл домой, сил не было даже на то, чтобы припираться с Сияной. Просто выхлебал миску щей, сонно покивал на упрёки и поплёлся спать, а уже ночью его растолкал Бородыня.

— Просыпайся, Ждан Мстиславич! — бормотал домовой. — Просыпайся, полночь скоро!

Ждан едва разлепил веки, пытаясь понять, что стряслось, потом вспомнил о обещании и, проклиная всех на свете, включая волхва Твёрда и неизвестную ведьму, поднялся с лавки.

— Так, — стараясь не сильно зевать, сказал он, — говори, Бородыня Твердихлебович, что делать нужно.

Домовой кивнул торопливо и зачастил:

— Череп козлиный из-под крыльца выкопай, да смотри не расколи прямо здесь, на перекрёсток снеси, да вдребезги его. Осколки там и закопай, а потом беги со всех ног сюда. Ясно?

— Яснее некуда.

Ждан оделся, натянул сапоги и решительно двинулся к выходу.

Заступ он приготовил заранее и спрятал тут же, под крыльцом, так что искать в темноте не пришлось, сразу нащупал там, где и оставил. Теперь бы только Сияну не разбудить вознёй. Но, как ни странно, всё прошло более или менее ладно, правда, лопатой из-за нависающего крыльца, орудовать было несподручно, но мучения оказались оправданными — когда удалось выбрать землицы на пару пядей в глубину, заступ стукнул обо что-то твёрдое, Ждан тут же чиркнул кресалом, и, как только огонёк разгорелся на конце лучины, и разглядел торчащий из земли чуть изогнутый козлиный рог. Спустя ещё несколько движений лопатой череп был выкопан и помещён в мешок, про нижнюю челюсть Ждан тоже не позабыл, поковырял немного заступом и с удовлетворением уложил её в тот же мешок.

— Ну, теперь дело за малым — найти подходящий перекрёсток, — пробормотал Ждан, в одной руке держа мешок с черепом, а в другой сжимая топор и заступ.

Перекрёсток он, конечно, присмотрел заранее, как раз возле того сгоревшего дома, где разговаривал с Жужкой. Место вроде бы глухое, на околице, ночью точно никого не встретишь, а то могли бы возникнуть вопросы к человеку, разгуливающему по ночам в таком виде. Примут за чернокнижника, потом хлопот не оберёшься.

Вопреки опасениям, никого на перекрёстке не было, даже собаки не брехали, так что Ждан совершенно спокойно вытряхнул череп с челюстью на перекрёсток, поудобнее перехватил топор, и, посильнее размахнувшись, изо всех сил ударил прямо между рогов. Скрежетнуло, что-то хрустнуло и… топор отскочил, будто в железо врезался.

— Это как так? — недоумённо пробормотал Ждан. — Не хочешь, значит, раскалываться?

Десятник замахнулся снова, но тут в глазницах черепа вспыхнул багровый огонь, и он глухо произнёс:

— Не руби меня, богатырь. Снеси обратно, а домовика обмани. Что хочешь тебе дам!

— Что же ты мне дать можешь, костомаха? — спросил Ждан, который даже несильно удивился таким коленцам. Всё-таки череп не соседка завистливая закладывала, а самая настоящая ведьма.

— Что хочешь, — посулил череп. — Хочешь, клады открою? А хочешь, вдова тебя полюбит без памяти, твоей станет до самой смерти?

— Даже так?! — удивился Ждан. — А моей смерти или её?

— Какой захочешь! — просипел череп. — Всё скажу, всё отдам, только не разбивай.

— Знаешь, что? — задумчиво протянул десятник. — Не хочу я ни её смерти, ни своей. Лучше уж твоя.

Топор снова опустился на череп, снова отскочил, но Ждан остервенело рубил и рубил, не обращая внимания на вой, посулы, проклятия и угрозы черепа. В какой-то миг череп взвизгнул как-то особенно дико, и затупленное уже лезвие с треском проломило макушку. Во все стороны плеснуло багровым огнём, который, впрочем, обжёг не жаром, а могильным холодом, и на этом всё закончилось. Ждан, орудуя сначала затупившимся лезвием, а после обухом, разбил череп на мелкие осколки, слава всем богам, что после того, как погас огонь, железной твёрдости как не бывало. Сгрёб черепки в кучу и взялся за лопату. Очень скоро о том, что здесь происходило что-то необычное, напоминала только слегка взрыхлённая земля, но и это удалось поправить с помощью сооружённого из травы веника.

Странно, но воплей черепа, всплески магического пламени и стук топора никого не разбудили. Стояла обычная тихая и светлая ночь, даже собаки не брехали. Да и ладно, хуже было бы, если бы со всех окрестностей сбежались на него посмотреть.

— Так, с первым заданием мы справились, — сам себе сказал Ждан. — Теперь надо бежать домой.

И побежал с заступом и искорёженным топором наперевес и мешком вместо прапора, будто в атаку шёл.

***

Ещё на подходе к подворью, по ушам ударил замогильный вой, затем что-то тяжко ухнуло, и ограда плеснула щепой. Неведомая сила рванула Ждана в сторону, сбила с ног, протащила по пыли. Он всё-таки сумел не расшибиться, сжался, перекатился через плечо и тут же, вскочив на ноги, кинулся в калитку, да так и застыл на месте.

Бани больше не было. Сруб теперь напоминал старую корзину с торчащими во все стороны прутьями. Посреди разбитого сруба повисло чёрно марево, которое, время от времени обретало очертания то ли тощего медведя, то ли кошки, раскормленной до невероятных размеров. Похоже, это и был тот самый анчутка, только он совсем не походил на крохотное существо, в полпальца высотой, как его обычно рисуют.

Вокруг сруба плотным кольцом застыли маленькие фигурки. Ждан узнал Бородыню Твердихлебовича, который сейчас был одет в собранные из чего попало доспехи, виденных прошлым утром дворового и багана, кроме них, в строю был странный сутулый, длиннорукий дед со сбившейся в колтуны бородой, толстенькая старушка с кочергой наперевес и целая толпа странных созданий, больше всего напоминавших кошек с заячьими ушами. Создания сбились в один сплошной комок и беспрестанно шипели на марево, но вперёд не шли.

— Ну, чего стоишь, Ждан Ярославич?! — оглянувшись, рявкнул домовой. — Бей его!

Мареву слова Бородыни не понравились, оно качнулось в сторону домового и хлестнуло лапой, мгновенно превратившейся в гибкую плеть. Тот проворно отскочил и полоснул по щупальцу старым сточенным ножом, который при его росте выглядел настоящей саблей. По ушам снова ударил вой, но домовики не испугались, а, наоборот, ринулись на анчутку всем скопом, Ждан постарался от них не отставать. Оказывается, пока злой дух бился с Бородыней дворовой и сутулый, по-видимому, банник, зашли с фланга, вдвоём сжимая сломанные вилы будто рогатину, частью обломанные острия вил светились в темноте будто гнилушки. Не мешкая, домовики, хорошенько разбежавшись, ударили граблями в бок призрачной фигуре.

Крак!

Казалось, что силёнок у стариков-домовиков не хватит, но вилы врезались в сгустившуюся тьму, будто раскалённая игла в сальную свечку. Полыхнуло зелёным светом, анчутка взвыл, развернулся к обидчикам, но с другого бока к нему тут же подскочила домовиха, наверное, та самая воструха, о которой говорил Бородыня. Удар оказался стремительным, кочерга со свистом вспорола воздух и врезалась в другой бок твари. Снова рёв. А Ждан как-то заторможено подумал, что если бы отроки в его десятке так махали мечами, то можно было бы их хоть сейчас, не то что в дозор, в дальний поход через степь отправлять.

Из задумчивости его вывел вопль Бородыни:

— Нить! Ждан Ярославич, нить руби!

Десятник от крика вздрогнул, заозирался, пытаясь разглядеть ту самую нить, что связывала тёмную тварь с ведьмой, и увидел стелющийся по земле… жгут, толщиной с хороший пеньковый канат. Назвать ЭТО нитью у него бы язык не повернулся, но раз домовой сказал.

На его счастье, анчутка отвлёкся на домовиков и на крик внимания не обратил, так что Ждан в один прыжок оказался возле нити и со всего маха ахнул чуть наискось, будто ветку рубил. Топор прошёл неожиданно легко, что-то чавкнуло, и из нити хлынул настоящий поток чёрной жижи. Тварь издала такой вопль, будто горела заживо, да собственно, так и было. В сиянии самосветного камня от анчутки начали отваливаться настоящие комья тёмной плоти, которые таяли, даже не успев долететь до земли. Он развернулся к Ждану, который так и замер с топором наперевес, и вдруг рысьим прыжком метнулся вперёд, выставив лапы-щупальца как копья.

— В сторону!

— Беги!

— Уходи от него, Ждан Ярославич!

Крики домовых слились в сплошной гвалт, но прежде чем сумрачные копья врезались в грудь Ждана, навстречу анчутке метнулось что-то больше похожее на червя, к которому пришили голову младенца. Существо невероятным образом извернулось в воздухе отбив щупальца, распахнуло широченную пасть с волчьими зубами и вцепилось прямо в горло твари. Анчутка, похоже, не ожидавший ничего подобного, заверещал так, что у Ждана чуть голова не лопнула, но сама тварь лопнула раньше — попросту разлетелась на дымящиеся ошмётки, а странный червяк хлопнулся на землю, надсадно кашляя, будто в дымоход голову сунул.

— Так, его, игоша! — завопил Бородыня. — Айда, молодец-удалец!

Игоша, в ответ на похвалу, только повернул к домовику лобастую голову и зашипел: как уж.

Ждан почувствовал, что колени у него предательски подгибаются, он некоторое время пытался бороться со слабостью, но потом просто опустился на траву, пытаясь хоть как-то уложить в голове то, что только что произошло.

Пока рубил череп, вообще не удивлялся, даже нить рубил с привычной сноровкой, но когда домовой при нём начал игошу хвалить… Это оказалось совсем лишним.

— Ты чего не весел, добрый молодец? — спросил довольно щурившийся дворовик.

— Баню сломали, — выдал первое, что пришло на ум Ждан.

— Эка невидаль, — отмахнулся старичок. — Эй, лохматый, долго баню заново поставить?

— К утру будет стоять как новая, — отозвался сутулый банник. — Только ты не радуйся особо, богатырь. Ежели чёрную курицу под порог не закопаешь, пожалеешь, что жив остался. Понял?

Ждан только устало кивнул, а банник, посмотрев на него внимательно, сунул руку за пазуху и достал мятую засаленную шапку из красной парчи с оторочкой из свалявшегося меха, не глядя бросил её десятнику и пробормотал:

— Бери, заслужил.

А после залез куда-то в самую глубь перекрученных, расщеплённых брёвен, и оттуда послышалась его приглушённая ругань и натужный треск дерева.

— Успеет? — спросил у дворовика Ждан, озадаченно крутя в руках шапку.

— Даже и не сумлевайся, — степенно заверил тот. — К утру всё будет как прежде. А шапку ты спрячь подальше, а то мало ли…

— Эту?

— Эту-эту. Ты хоть знаешь, что в руках держишь?

— Ну, колпак… старый…

— Всё-таки ты Ждан Ярославич, как был орясиной, так и остался, — рассмеялся подошедший к ним Бородыня. — Тебе же банник свою шапку-невидимку отдал. Сам отдал. Понимаешь? Чего киваешь? Ты знаешь, сколько он народу за эту самую шапку порешил? Всех и не сосчитать.

— Толку мне от неё? — отмахнулся Ждан. — Эта ваша шапка мне только на нос налезет.

— Вот уж дубинушка, — постучал себя по лбу домовой. — Ты её сначала надеть попробуй, а потом уж отказывайся.

Ждан недоверчиво посмотрел на шапку, потом попытался натянуть её на макушку и… выругался от удивления — шапка оказалась впору, так что он со всего маха натянул её по самые глаза.

— Ну вот, а ты не верил, — хмыкнул Бородыня.

Ждан вытянул перед собой руку… ничего не увидел. Рука пропала, вместе с рубахой, налипшей на ткань пылью и прочим мусором. Тень тоже исчезла.

— Чудеса! — только и сумел произнести он. — Вы меня тоже не видите?

— Тебя теперь ни одна тварь не увидит, ни живая, ни мёртвая, — ответил дворовик. — Потому и береги шапку как зеницу ока, она тебя уберечь от многих бед сможет, а может беду накликать, если бездумно надевать.

Ждан стащил шапку, и тут же всё вернулось на свои места — он сидел на земле перемазанный пылью и копотью, сжимая в руке засаленный красный колпак, отороченный облезлым мехом.

— Выходит, справились мы? — непонятно у кого спросил он. — Отвели зло?

— Как есть отвели, — отозвался Бородыня. — Да ещё и ведьме наподдали так, что вряд ли она живой уползёт, так что ты ушки на макушке держи, смотри да слушай, не стало ли внезапно худо какой-нибудь бабе. А там уж не оплошай, не ты её добьёшь, так она тебя пристукнет. У неё теперь на тебя такой зуб, что дальше жить спокойно не сможет, коли ты ходить по земле будешь.

Не сказать, что Ждан слова домового мимо ушей пропустил, но и пугаться не спешил. Во-первых, на него навалилась усталость, как после долгого боя, когда уже не остаётся сил ни на страх, ни на сожаление с болью. А во-вторых, он всё больше и больше злился на неведомую ведьму и злость эта не уменьшилась, после изгнания анчутки, наоборот, будто бы обрела цель.

— А чего соседи не сбежались? — спросил он, больше чтобы отвлечься от злых мыслей. — Грохот же стоял на весь посад, да и сверкало так, что едва не ослеп.

Домовики переглянулись и рассмеялись.

— Этот бой не для людских глаз, — пояснил дворовик. — У вас, людей, своё сражение, а у нас своё, и другим видеть его не положено.

— А как же я?

— А ты другое дело. В тебе вон, живоцветы дремлют.

— Правда, что ли? — озадачился вдруг Бородыня. — А я всё думал, чего он так легко меня начал ловить…

— Молодой ты, вот и не уразумел сходу, — махнул рукой дворовик.

— Значит, меня теперь любой колдун или дух может распознать? — огорчился Ждан.

— Э, нет, богатырь. Не у всякого, как у меня глаз намётан. Тебя не всякий волхв распознает, а уж об обычном колдуне и говорить нечего.

— А духи?

— А духи обычно помалкивают о таком. Их ещё надо заставить служить, да сказки о тебе сказывать, так что не беспокойся.

— Ты бы шёл спать, Ждан Ярославич, — снова подал голос домовой. — Мы уж тут сами…

— Да, как таким в избу идти? — Ждан оттянул почерневшую от пыли и копоти рубаху.

Домовой только хмыкнул, махнул рукой, и Ждана на мгновение окутало облако непроглядного белого пара. Не успел он опомниться, как облако рассеялось и рубашка, штаны, как сам Ждан оказались совершенно чистыми.

— Это как же? — только и спросил он.

— Тайна, — рассмеялся в ответ Домовик. — Иди спать, Ждан Ярославич.

[1] Анчутка — маленький, но очень злой дух, ростом всего в несколько сантиметров.

[2] Баган— покровитель домашнего рогатого скота

[3] Игоша — младенчик, который погиб еще в утробе матери и родился мертвым

[4] Воструха — женская разновидность довомового. Особую роль играет по отношению к молодым девушкам, честь которых он также старается оберегать.

[5] Коргоруши — помощники домового; видом похожи на кошек

[6] Гридница — казарма.