Безымянные боги

Глава 11

Он терпеть не мог стольный Богорад — сияющий, чистый, просторный, наполненный силой и величием Государя, так непохожий на суровые крепости северных рубежей — родную Вежу и Хоронь. Но неприязни бы не было и в помине, если бы в столице царили только благодать да свет, но в светлых хоромах Государя хватало и змей, и ядовитых пауков, пусть и прикидывались они людьми.

Две седмицы Твёрд провёл в седле, и пусть его совсем ещё не одряхлевшее тело и не болело по-стариковски, устал он изрядно, поэтому не стал сразу, идти к Государю на поклон, а направился в свой дом, пустынный и одинокий, по причине вечного отсутствия хозяина. Единственное помещение, за которым много лет тщательно следил старичок Твердята, голубятня. В ней не было и следа запущенности — идеальная чистота и все птицы как на подбор, накормлены и постоянно готовы к работе. Других слуг волхв постоянно не держал, так что к запустению прибавилась изрядная захламлённость и запущенность. Но на это главе Вежи было наплевать, он привык жить в куда более худших условиях, поэтому приказал одному подручному принести из трактира чего-нибудь съестного, второго отправил закачивать воду в большой металлический бак, чтобы помыться с дороги, а сам сразу же засел за разбор писем, полученных по дороге. Последнюю седмицу они особенно торопились, и прочитать всё не было ни сил, ни времени.

О том, что его посланника в Хоронь кто-то ловко извёл, обставив всё, как грабёж, он узнал почти сразу, но верные люди в крепости докладывали, что мальчишка-десятник жив, да ещё и бегает туда-сюда по крепости, привлекая к себе внимание, лезет на рожон и вообще ведёт себя как будто ему сам Государь сватом приходится. Это немало удивило Твёрда, он-то считал, что молокососа прикончат сразу, по приезде, но вышло иначе. Зарезали его товарища, так же хитро, как и посланца, обставив всё как простой грабёж, а этот вывернулся, правда, чуть с жизнью не расстался, получив отравленным кинжалом, но справился. Большой надёжи на него, конечно, нет, но это лучше, чем ничего. Глядишь, отвлечёт кого требуется, пока умные да опытные дело делают.

Вторая весть уже седмицу назад нагнала его в пути. Радим изловчился послание передать. Писал, что весь их десяток в поруб посадили в Хорони. Желёзом калёным, конечно, не пытают, но словом выпытывают, по какой-такой надобности из самой Вежи пешим ходом дошли. Никто ничего, не рассказывает, понятное дело, потому, как, кроме самого Радима и девки Цветавы никто ничего и не ведает — дозор как дозор, нередко такое бывает, что следопыты до соседней крепости доходят. Кстати, девку Радим потерял, пока по горам ходил, о том винился в письме. Писал, что послали её колдунов выслеживать с ещё одним отроком, да оба так и запропали. Жаль, если пропала, смышлёная была и ловкая. В самом письме Твёрда насторожило то, что Радим побоялся Цветаву по имени называть, а упорно именовал просто «отроком». Значит, не доверял уже и верным людям в самой крепости, хоть волхв и был уверен, что среди них предателя нет. Но Радиму оттуда виднее.

Были и другие донесения, и из южных крепостей, и из закатных, и из небольших застав, и из княжеских дружин. Везде у волхва трудились верные люди, и почти везде с тревогой писали они о зреющей измене. О тихих разговорах за закрытыми дверями, о золоте чужеземной чеканки, о странных и гнусных гостях, коих привечали иные правители, а то и волхвы.

Чем больше Твёрд читал, тем больше мрачнел. Нежели он опоздал, и тьма уже поползла по всему Великосветью? Не может быть! Столько лет он ставил врагу палки в колёса, столько лет уворачивался от ядовитых жал собратьев, говоря Государю правду, хранил рубежи, крепил силу воинства. Неужели всё было зря? Неужели Государь сейчас его призвал, лишь для того, чтобы, выслушав весть об измене, заковать в цепи или того паче — голову с плеч снести? За себя старый волхв не боялся, но что станет с людьми, с богатырями-чудью, коих он взращивал с заботой и тревогой, будто редких заморских птиц, со всем Великосветьем? Неужели конец всему?

Мысли приходили — одна черней другой, но он усилием отогнал их прочь, заставил себя вначале написать ответы на все депеши, в том числе и десятнику Витомиру. Цветаву намеренно нигде не помянул, сама всё знает. Ежели не сгинула девка, так разберётся, а коль покой нашла, прими её светлые боги! Затем спустился к голубятне и лично отправил каждое послание. Плохо, конечно, что всё так разом, наверняка возле дома уже соглядатай крутится, да ничего не попишешь. Пусть ещё попробуют перехватить всех! У некоторых письма обманные, да и остальные записаны тайной вязью, кою никто кроме верных людей, не уразумеет.

Только после того, как разобрался с посланиями, смыл с себя грязь, с сожалением припоминая баню в Веже. Здесь на такую роскошь можно и не рассчитывать, разве что где-нибудь в деревне, а посреди города никто тебе дымить не позволит. Можно, конечно, сходить в общие бани, что на горячих источниках поставлены, но что это за пар такой, который не мёдом и травами пахнет, а яйцами тухлыми? Говорят, конечно, полезно, но Твёрду каждый раз как там оказывался, чудилось, что вот-вот нечисть из углов полезет.

Когда ужинал, в общем-то, просто — жаренное мясо, хлеб, овощи и травяной чай, вина он за столом не терпел, заявились первые гости. Подручный проскользнул в комнату ужом, зная, как не любит Твёрд, когда его отвлекают от еды, и шепнул, что явился сам волхв Завид, что за последние два десятка лет сумел подобрать под себя почти всех местных волхвов и при государе крепко устроиться.

Вражды с Завидом у Твёрда никогда не было, но особой приязни они друг к другу не питали, и не раз до правителя Вежи доходили слухи о том, что старый Завид твердит государю, что, мол, тем, кто на границе сидит, даже посреди Богорада нечисть мерещится. Правда, в глаза подобное говорить не решался, хоть был и старше, и опытнее.

Твёрд приказал принести блюдо дорогому гостю и вина из подвала, где оно хранилось специально для гостей.

Главный волхв города поприветствовал собрата пусть и без особого радушия, но и не холодно, согласился разделить трапезу и, пригубив вино, до коего был большим охотником, довольно прищурился.

— Геритское? — спросил он, разглядывая чеканку на кубке.

— Тридцатилетней выдержки, — кивнул Твёрд. — Каждая капля солнцем напитана.

— Так и есть, — улыбнулся Завид. — Вот, скажи, как ты умудряешься такое вино выбирать? Сам же ни капли не пробуешь.

— Сердцем чую, — без улыбки ответил Твёрд. — Рад, что вино моё тебе по нраву. Прикажешь, так принесут ещё.

— Хватит мне, — покачал головой старый волхв. — Не хватало ещё захмелеть. Не в тех мы с тобой годах, чтобы допьяна пить.

— Твоя правда. Тогда скажи, с чем пришёл ко мне? Неужто прогневил тебя чем-то?

— А что же поводы нужны, чтобы давних знакомцев проведывать? — вскинул брови старик. — мы с тобой давненько уже плечом к плечу подле Государя стоим, покой его охраняем.

— И это верно.

— Только послушай меня, не гневись. Не нужен Государю сейчас твой совет. И место твоё не здесь. Не любишь ведь ты стольный Богорад. Тебе бы всё по землянкам хорониться, да нечисти головы рубить. Вот и отправляйся туда, где нужен больше всего.

— Всё ладно говоришь, Завид, — спокойно ответил Твёрд, хотя в груди так и клокотало т гнева. — Да только не своей волей я здесь. Государь призвал. Как отпустит, так сразу в Вежу поеду, и ещё долгие годы ты меня не увидишь.

— А может и не ждать слова государева? Никто тебя не покарает, слово даю.

— Слово твоё крепкое, то я знаю, только не нам с тобой решать, кого к престолу призывать, а кого прочь гнать.

Не понравился старику ответ, вон как глазами сверкнул. Ну ничего, хоть и старше он Твёрда сотни на три лет, но не развалится от слов.

— Рад, что слово государево для тебя будто закон божий — непререкаемо, — ровным голосом ответил Завид, что плохо вязалось с побагровевшим лицом. — Спасибо за хлеб-соль, пойду я.

— Рад был гостю дорогому. Прости, проводить не смогу. Устал с дороги.

— Понимаю. Столько вёрст проскакать, не шутка. Прощай, Твёрд Радимилович.

Когда дверь за незваным гостем закрылась, Твёрд с сожалением покосился на недоеденный ужин. Аппетит пропал напрочь.

Он множество раз посещал Богорад и отношения с собратьями и с государевыми придворными складывались по-разному, но, чтобы уже по приезду, его просили уехать…

К чему бы это? Чьим планам он мешает? Самого Завида или того, кто не пожелал показаться до времени?

Тревога вновь заворочалась в груди волхва. Понятно что, приехав в стольный град, он спутал чьи-то планы, но не получится ли так, что само письмо с призывом государевым, западня? Наверняка так и есть, но, если думают недруги, что заяц в их силки попался, так надо их поскорее разубедить.

Долго предаваться горестным размышлениям ему не дали. Вновь в комнату проскользнул подручный и доложил, что теперь в гости пожаловал волхв Мал, причём настаивает на скорейшем приёме.

Пришлось велеть пригласить и этого гостя. Желания с кем-либо вести беседы у Твёрда не осталось вовсе, но и пренебрегать возможностью хоть что-то узнать он не собирался, тем более с Малом отношения у них были почти дружескими.

Встреча с новым гостем прошла гораздо теплее, нежели с Завидом. Мал, высоченный, погрузневший с годами, но не растерявший былого жизнелюбия, по-дружески облапил Твёрда, велел своему слуге выкладывать из корзины принесённую снедь и хмельной мёд, тут же предложив отметить встречу, а когда хозяин дома отказался, ничуть не обиделся, а резво наполнил принесённым напитком собственный кубок.

— Какие новости в Веже? — спросил он, ловко нарезая вяленый окорок кривым восточным ножом. — Нечисти поубавилось?

— Если бы, — вздохнул Твёрд, понемногу приходя в себя от дружеского напора. — Как бы не больше стало. Ходят слухи, что меченные большую армию собирают.

— Это им ещё зачем? — удивился толстяк. — Сгорят же все. Вот уж дурьи головы. Видно, у них от зла совсем ум отнялся.

— Или придумали, как уберечься.

— Может, и так, только не верю я. У них одна дорога — дождаться пока камни погаснут, а там уж…

Он неопределённо покрутил пальцем в воздухе.

— А что это ты ко мне сразу же заявился? — без обидняков спросил Твёрд.

— Что значит «тоже»? — вскинул брови товарищ. — Я думал, что первым узнал о приезде, вот и поспешил, чтобы, значит, никто…

— Опоздал ты. Только что Завид приходил.

— И опять, небось, вино твоё хлебал?

— Хлебал-хлебал, да ещё посоветовал уезжать подобру-поздорову.

Толстый волхв, удивлённо выпучив глаза, посмотрел на Твёрда:

— Как это «посоветовал»? — уточнил он. — Завид у нас теперь себя превыше слова государева ставит?

— Я ему на это и намекнул, а он обиделся, похоже.

— Ну, тот, кто обижается, тот сам себе камень на шею вешает, — отмахнулся Мал. — Завид, конечно, фигура не малая, и при Государе пригрелся, и в совете под себя всех подмял, да только я его душонку насквозь вижу.

— Откуда непочтение такое?

— А оттуда. Ты там в своей крепостце сидишь и знать не ведаешь что творится, а у нас тут дела, почитай, что хуже, чем в горах Гнилых творятся. В хоромах государевых чужеземцы обретаются. Совет уже почитай, полгода как не собирали, все волхвы наособицу друг от друга, ни единства, ни доверия и в помине нет. В порт корабли приходят странные, команда на берег не сходит, а товары все в глухо заколоченных ящиках везут, в том числе и в Завидов дом. А хуже всего, что многие из наших с тобой братьев затворяться стали, да волшбу творят такую, от которой у любого порядочного человека живот скрутит.

— А куда же тайный приказ смотрит?

— Туда и смотрит, — — покачал головой Мал. — От приказа, почитай, только что название и осталось. Воеводу Могуту, что приказом командовал, ещё весной отравил кто-то. На жену молодую грешили, да ничего не добились: с ума она сошла, то ли от горя, то ли от вины, богов не побоялась — себя порешила. А после этого, нового воеводу так и не поставили. Шепчутся некоторые, что Завид сам в тайный приказ руки запустил, да за верёвки дёргает, вроде как в вертепе ярмарочном.

— И Государь старика не приструнил?

— По первой щёлкал по носу, да только я тебе скажу по секрету, что самого Государя уже месяц никто не видел.

— Как так?

— А вот так. Никого он не принимает, ни с кем боле не беседует, окромя пары тройки таких образин, которым-то и здоровья при встрече желать пакостно.

— Выходит, плетут против Государя заговор?

— Может, и плетут, да обсудить это не с кем. Ловко нас всех рассекли, разогнали по норам, а многих, так думаю, и втянули намертво в эту гнусь. Я потому и к тебе пришёл поскорее, чтобы не успели и тебя науськать. Опоздал, выходит.

— Не опоздал. Я не баба слободская, чтобы словам первого встречного верить, да проклятий пугаться. А что с государевыми людьми? Неужели не осталось верных, кто бы обрубил всю скверну одним махом?

— В том-то всё и дело. Кого на дальние рубежи услали, кого с посольствами отправили, а кто-то странной смертью помер, быстрой, но мучительной. Оставшиеся олухи, перепугались видно так, что слова поперёк не скажут.

— Выходит, и ты мне советуешь в хоромы государевы не ходить?

— С чего это? Я тебе не советчик. Иди, да гляди, может, и разумеешь что. Может, тебя-то как раз и примет Государь, как давнего соратника.

— Хорошо бы, только ухо всё равно надо востро держать. Есть ли у тебя верные люди?

— Моих людишек десятка полтора наберётся, да поручиться могу за Тихослава с Умиром.

— Я их не знаю.

— Молодые совсем. Тихослава я учил, а Умир уже его ученик. Они, как и ты в столице не больно любят сидеть. Всё больше по чащам дремучим ходят, ищут травы да минералы редкие.

— Не из трусливых?

— Обижаешь. Они, конечно, не ты, но нечисти побили достаточно. Великосветье, оно уже давно тьмой напитывается, в глухих уголках бывает такая гадость обретается, что и рассказывать тошно.

— И то дело, но всё равно маловато. У тебя одни догадки, у меня и того меньше.

— У многих даже этого нет. Завтра к Государю пойдёшь?

Твёрд только кивнул в ответ.

— Вот как вернёшься, и будем думать, — продолжил Мал. — Эх, жаль Ворон сгинул… на него бы никто не посмел и рта разинуть.

— Что старое поминать? — произнёс Твёрд, настроение которого окончательно испортилось при упоминании о старом учителе. — Надо думать, как заговору помешать. Измена зреет, Мал, повсюду козни строят, хотят нас опрокинуть, да крови человечьей попить.

— Знаю, — отозвался товарищ. — Не знаю только, что с этим делать. Ну, да одна голова хорошо, а две получше будет.

Он поднялся, собираясь уходить, и пояснил:

— По улице лучше в светлое время ходить, а то ночью такое бывает…

— Что ж такое может стрястись, что тебя пугает? — удивился волхв Вежи. — неужели татей боишься?

— Давно ты в стольном граде не был, — покачал головой Мал. — В Нижнем городе бывает, что утром целиком обглоданные скелеты находят, люди пропадают бесследно, причём не только простые горожане, а и дворня государева, и даже те, кто в совете состоял. И на всё это сквозь пальцы смотрят да замалчивают лихо.

— Так мы не в Нижнем городе.

— Лучше не рисковать. Тут не трусость, Твёрд. Сердце моё зло чует, а увидеть его не могу, будто притаилось оно до времени.

— Страшные ты речи ведёшь.

— По нынешним временам, обычные. Меня, как найти знаешь, завтра сразу приходи, думать будем.

Они обнялись на прощание, и Мал ушёл восвояси, а Твёрд крепко задумался, что же это творится в стольном Богораде, и по-прежнему ли он наполнен сиянием, чистотой и простором.

***

Живя в меркнущем, но всё ещё сильном свете самосветного камня, он совсем отвык от тёмных ночей и, каждый раз, когда выбирался из крепости, с приходом сумерек чувствовал тревогу и страх, которые тщательно прятал, даже от самого себя. Этой ночью, после всех новостей и разговоров, он и вовсе не смог сомкнуть глаз, но вряд ли бы кто-то это смог определить.

К походу в государев дворец Твёрд приготовился самым тщательным образом. Не хватало ещё дать недругам повод для сплетен. Нет уж. Даже если Государь его не примет, не нужно даже подавать вид, что такая возможность имеется.

Тщательно проследив, чтобы и подручные выглядели подобающе, Твёрд приказал выдвигаться к дворцу.

Когда пришло время покупать дом в столице, он предпочёл устроиться не ближе ко дворцу, а на окраине, за тогдашней городской стеной, где и простора побольше, и не так шумно. Было это около сотни лет назад, и с того времени город сильно разросся, поглотив подворье чародея, однако до шума центральных улиц этому району всё равно было далеко.

Чем больше они углублялись в переплетение улиц и площадей, тем больше нарастал шум. Бесконечные базары, лавки, бродячие продавцы калачей и напитков, стихийные вертепы и гулящие девки — всё это сплелось в одну большую, совершенно уродливую картину, в которой яркость неумело подменяла красоту.

На первый взгляд славный Богорад совсем не изменился — всё та же суета, крики, цветастые одежды купцов и целая туча запахов, от изысканного аромата заморской травы-ванили до жуткого смрада выгребных ям. Однако это только на первый взгляд, а намётанный глаз волхва выхватывал новые детали и не сказать чтобы они радовали. Больше стало оборванцев — уродливых, замотанных с головы до ног в вонючее тряпьё калек, каких-то перекошенных от древности беззубых старух, детишек, казалось бы, нормальных, но будто бы пропитанных насквозь зловонной грязью. Они все впивались в прохожих колючими взглядами, завывали что-то жалостливое, сидели, стояли, брели вдоль улиц, разбавляя галдящий жизнерадостный поток, словно тонкая жилка гнили, появившаяся в древесном стволе. Сам Твёрд не имел ничего против странников-калик или тронутых божьей благостью нищих, что ходят по Светлой земле из конца в конец, а то и забредают далеко за Окоёмные горы. Таким странникам всегда есть что рассказать, да и послушать их в радость. Те же, что бродили сейчас по улицам стольного града, были другими, будто бы чужими, иссушенными, намеренно обесцвеченными и лишёнными всего, кроме этих самых злобных колючих взглядов. Даже лица у всех, от мала до велика схожи, если, конечно, тряпьём не замотаны.

Прибавилось и брошенных домов, с заколоченными наглухо окнами, дырявыми крышами, покосившимися воротами и тынами. Это ещё больше удивило правителя Вежи. Земля в Богораде стоила дорого, но охотников на неё всегда было предостаточно, любому купчине или приказчику приятно прихвастнуть, что живёт рядом с самими государевыми палатами, пусть его никогда не то что в детинец, а и в Верхний город не пустят, но о том другим знать не обязательно. Так что ежели дом пустел или даже пожар случался, то даже на опоганенное место находился охотник, а тут целые кварталы пустыми стоят.

Ближе к Верхнему городу с его боярскими хороминами, многоглавыми храмами и мощёными площадями отребья поубавилось, но всё равно сохранился какой-то странный, гнетущий дух, будто давил кто-то на грудь тяжким грузом и всё норовил дотянуться до сердца.

Ближе к государевому дворцу Твёрд подметил, что чужеземные торговцы, похоже, целиком заполонили Верхний город. До самых стен детинца протянулись бесконечные лавки, в которых торговали заморской тканью, ценным деревом, что не горит и в воде не тонет, диковинными масками, курительной травой, коя лечит тысячу болезней, и листом дерева Шу, который, если заварить в кипятке да выпить, дарит невероятно яркие видения. А ещё оружием, маслом, воинской справой, украшениями и сушёной рыбой с чужих берегов. Ещё десять лет назад за продажу чего-то подобного купцам попросту отрубили бы головы, а сегодня ничего, не только смеют торговать, но и зазывают.

—Погань, — не выдержав, сплюнул старший из подручных, Велимир.

— Как есть, — согласился с ним Некрас, второй подручный. — Как же так, отче? Неужто разрешено на Светлой земле дурман продавать и плоть человечью?

Они как раз проезжали мимо диковинной лавки, в окнах которой болтались засушенные человечьи руки, судя по размеру, детские.

— Государю виднее, что разрешать, а за что головы лишать, — отрезал Твёрд, не желая вступать в долгий спор, но чуть смягчился и добавил: — По сторонам смотрите. Не нравится мне тут.

Подручных он набирал из бывших следопытов, так что понимали они друг друга с полуслова. Вот и сейчас сообразили, что надо помолчать да ждать постоянно удара из-за угла, сразу же замолкли и приготовились.

И в самом детинце, и во дворце вроде бы всё было по-старому, да только если в крепость их пустили без всяких задержек, то стража дворца наотрез отказалась открывать ворота, даже при предъявлении депеши рукой Государя написанной.

— Не велено, — пробасил один из дюжих бородачей в кафтане дворцовой стражи.

— Ты что читать не умеешь? — вышел вперёд Велимир. — Сказано же тебе, к Государю с визитом, волхв Твёрд из Вежи.

— Не велено, — будто заведённый повторил стражник.

— Командира зовите! — начал злиться подручный волхва, и видя, что стражники не торопятся выполнять приказ, потянулся к сабле.

— Охолони, — одёрнул его Твёрд, спешился, и, перехватив поудобнее посох, вычертил в воздухе засиявшую белым огнём руну.

Стражникам подобные манипуляции не понравились, перехватив бердыши, они шагнули было к волхву, но тот не обратил на них никакого внимания, ткнув посохом в самый центр сотворённого знака. С конца посоха сорвалась молния и со всего маха ударила в медный гонг одной из башен, в тот же миг по всему детинцу раскатился чистый металлический звон. В былые времена, когда битва Тьмой не утихала ни на минуту, каждый приезжавший к Государю служитель светлых богов был обязан так заявлять о себе, как о победителе нечисти и верном страже рубежей Великосветья. Сейчас традицию не позабыли, но следовали ей редко, всё больше шепчась по углам.

Надо отдать должное бородачам из караула, они не растерялись, не кинулись прочь, да и действовали довольно умело, попытавшись обезвредить всех троих нарушителей порядка, да только не со следопытами Вежи им тягаться в мастерстве. Тому, кто живьём может спеленать упыря или волкодлака, царские сторожа не противники. Велимир с Некрасом долго тянуть не стали, схватка закончилась быстро и бескровно, скоро оба стражника глотали пыль со связанными за спиной руками, оружие подручные волхва аккуратно прислонили к стене возле ворот.

— Дальше как, отче? — спросил Велимир.

— Ждём, — велел Твёрд, поглядывая на башенки над входом — а ну, как скрипнет, где тетива или блеснёт наконечник дротика.

Обошлось. Ворота очень скоро распахнулись, и к посетителям выбежал обычно степенный, а сейчас всклокоченный боярин Радислав, который следил за охраной дворца. Увидев, кто пожаловал в гости, он отчего-то побледнел, затем побагровел и неожиданно тонким голосом закричал:

— Твёрд Радимилович! Ты почему не предупредил, что едешь?! Как же это всё…?! Как же ты по улицам, да в одиночку?!

— И тебе здравствовать, Радислав Радимович, — степенно поприветствовал его волхв. — А кого же мне предупреждать, если сам Государь зовёт, а сторожа твои говорят, что пускать меня не велено.

— Олухи! Божедурье[1]! Растопчи[2]! — зарычал Радислав, на стражников, которые, лёжа в пыли, попытались, при его появлении вытянуться в струнку. — Ты не гневись, отче, они у нас недавно совсем, вот о тебе и не слышали. Понабрали телеухов[3] из деревень, а мне мучайся.

— Так что же, — поинтересовался волхв, не обратив внимания на ругань, —пропустишь? Или нам теперь через тебя с боем прорываться?

— Прости, Твёрд Радимилович, — опомнился боярин. — Проезжай без промедления, и ты, и люди твои, а лошадок на конюшне обиходят как надо, не беспокойся.

Твёрд кивнул и направил коня в открытые ворота, Некрас и Велимир последовали за ним.

А— Неласково нас встречают, отче, — негромко произнёс Велимир, когда они оставили коней и зашагали к государевым палатам.

— Важнее как провожать будут, — ответил Твёрд. — В палатах оружие отберут.

— Оружия там достаточно будет, отче, — усмехнулся Некрас, но, наткнувшись на строгий взгляд Велимира, смешался и пояснил: — Ежели что, то уйдём без труда, лишь бы до лошадей добраться.

— Ежели я из покоев государевых не выйду сам, а вы только что подозрительное приметите, немедленно уходите, — велел подручным волхв. — В дом не суйтесь, к Малу идите да обскажите ему всё.

— Да, как же так… — начал было Велимир, но Твёрд прервал его взмахом руки.

— Сам выберусь, — пояснил волхв. — А вас только посекут зазря. — Поняли?

— Поняли, отче, — хором ответили подручные, хоть видно было, что им такой вариант не по душе.

Тем временем во двор детинца высыпала целая толпа народа, от слуг до самих бояр, пожелавших поглядеть на возмутителя спокойствия, посмевшего посреди спокойного дня, бить в колокола, беспокоя честной народ.

Твёрд незаметно сложил пальцы в знак усиления и гаркнул:

— Поздорову вам, добрые люди!

Голос волхва, усиленный чарами, стегнул по толпе, будто кнутом. Народ загудел, кто-то осенил себя охранным знаком, кто-то бухнулся на колени, прося благословить, но троица новоприбывших уже двигалась сквозь толпу к входу в государевы палаты.

Уже перед самыми воротами им было заступили дорогу стражники, но тут из толпы выкатился давешний боярин Радислав и так рявкнул на ратников, что те, показалось, даже скукожились от неожиданности. Боярин сам отворил двери перед главой Вежи и проводил его до самых государевых покоев.

Если изменения в городе пробудили смутную тревогу, то перемены в хоромах правителя встревожили Твёрда уже не на шутку. Они шли по пустым, полутёмным коридорам, мимо шмыгали какие-то смутные тени, вжимавшиеся в стены или нырявшие в боковые проходы задолго до того, как удавалось толком разглядеть их. В воздухе повис запах незнакомых благовоний, сладких при первом вдохе и начинавших горчить уже на следующем, кружащих голову и дурманящих.

Ещё больше Волхв насторожился, когда вместо Золотых палат, где обычно принимали гостей и послов, Радислав свернул в противоположную сторону, к старым храмовым постройкам, возведённым ещё дедом Государя, при закладке детинца.

— Государь говорит с богами? — поинтересовался волхв у Радислава.

— Уже седмицу Государь блюдёт пост и ждёт знамений в главном святилище, — откликнулся тот.

— Кто сопровождает его в этом?

— Завид со свитой.

Услышав это, Твёрд едва не сбился с шага. Значит, Завид покинул Государя в святилище, ради того, чтобы поговорить с собратом? Конечно, главный волхв пограничной крепости фигура немалая, но ради этого бросать Государя… Появилось нестерпимое чувство западни, будто у зверя, которого свистом да криками загоняют к ловчей яме. Захотелось выхватить саблю и хватить по жирному затылку боярина светлой сталью. Твёрд стиснул зубы, пытаясь отодрать чёрные когти страха от сердца.

— Значит, Государь никого не может принять? Отчего же ты ведёшь нас к нему? — спросил он, скорее больше для того, чтобы отвлечься от дурных мыслей.

Воевода отреагировал неожиданно — суетливо оглянулся и пролепетал:

— Всё тебе там обскажут, Твёрд Радимилович.

— А ты что же?

— А моё дело двери охранять, — опустив взгляд, пробормотал Радислав и резко отвернувшись, почти побежал по коридору.

На подходах к главному святилищу их остановили стражники и потребовали сдать оружие, всем, даже Радиславу, который на этот раз, и слова поперёк не сказал. Отдали сабли и кинжалы, оставили только посох волхва. Стражники умело обыскали каждого, ничуть не смутившись ни чином воеводы, ни положением волхва. Не найдя ничего опасного, пропустили, и Твёрд хмыкнул про себя, он точно знал, что Некрас наверняка спрятал тонкий, гибкий нож в подошве сапога, а за кушаком Велимира спрятана тонкая цепочка-кистень, с двумя острыми гирьками на концах. Если бы он сам себя обыскивал, то забрал бы посох в первую очередь, но об этом стражники даже помыслить не могут. Как это у волхва посох отнять? Но те, что на входе стоят даже бровью не повели, когда пропускали, значит, уверены, что не сможет он ворожбой воспользоваться. Или не пожелает? Может быть, он сам себя настращал?

Они лишь ненадолго вышли на чистый воздух, а затем снова нырнули в один из проходов, попетляли по коридорам и начали спускаться, по ощущениям Твёрда всё дальше уходя от главного святилища. Он конечно знал, что весь холм под детинцем изрыт катакомбами и ходами, но даже предположить не мог, что существуют такие глубокие подземелья. Между тем, и кладка стен, и балки-опоры не выглядели ветхими, даже совсем наоборот, будто эти коридоры проложили совсем недавно. Он, не задавая вопросов, шёл следом за воеводой, подручные, хоть и оглядывались настороженно, но тоже не торопились поднимать шум. Наконец, перед очередной дверью воевода остановился и затоптался, будто не решаясь открыть.

— Мы нежданными явились? — спросил Твёрд, заметив нерешительность проводника.

Радислав запыхтел будто самовар, но вместо того, чтобы открыть дверь, повернулся к волхву.

— Прежде чем войдём, Твёрд радимилович, я думаю, ты знать должен, — прохрипел он севшим от волнения голосом.

— О чём? — заломил бровь волхв.

— Государь новых богов принял, — вздохнув, выдал воевода.

— Как так? — от удивления Твёрд даже растерял невозмутимость.

— А так, — неожиданно зло отозвался Радислав. — Речёт Государь, что бессильны стали светлые боги. Не могут они Тьму побороть, не могут возродить самосветные камни, народ защитить не могут больше. Новые боги нужны Великосветью, те, что помогут ему отстоять родные земли.

— Может, и прав Государь, — помолчав, ответил волхв. — Он нас с тобой мудрее и не нам решения его судить. Каждый сам решает кому требы справлять и кому кланяться. Разве не так?

— Так светлые боги заповедовали, — кивнул воевода, — да только новые не такие. Они только своей веры требуют держаться. Государь приказ подписал — старые капища сносить, рощи священные рубить под корень, и новые храмы строить.

Несмотря на то что едва не вздрогнул от слов воеводы, волхв всё-таки покачал головой и произнёс:

— Не может такого быть, Радислав. Люди себе скорее руки отрубят, чем будут святые деревья на дрова пускать.

— Наши так и сделают, да только побережье и стольный град уже кишат чужеземцами. Те на всё пойдут, кто ради злата-серебра, а кто по доброй воле, по наущению тех самых новых богов.

— А что за новые боги? На далёком юге поклоняются змеям, пьющим кровь, на западе, в пустынях, молят о милости сильного бога, который был убит, но даже смерть испугалась его, в рассветных землях поклоняются великим пряхам, что тянут нити судьбы…

— Не о тех говоришь! — перебил волхва воевода. — Если бы этим богам поклоняться, то я бы принял всё! Смолчал бы и других бы заткнул! Но не змеям с пауками Государь поклоняется, не пустынному богу, приносит человеческие требы и не красноглазой птице, которой на Буяне молятся.

— Кому же тогда?

— Тем, у кого нет даже имён, тем, перед кем даже Тьма кажется всего лишь простой разбойницей с кучкой прихлебателей…

— Погоди… не слыхал я о таких.

— И никто не слыхал. И в землях откуда они пришли никто не был. И явились они не грозной силой, не воинами, не корабельной армадой. Три года назад вернулись посольства из дальних земель, и на одном из кораблей, самом потрёпанном, зашедшем в моря, которым нет названия приплыли жрецы. Немного совсем, едва ли больше полудесятка. Странные, во всё чёрное замотанные с головы до пят. Объяснили, что поклялись, будто не будет их кожа видеть солнца, покуда не падёт с мира Тьма. Посмеялись мы над такой бесполезной клятвой, но к Государю их пустили, ибо приказ был, пускать всякого, кто с тьмой борется. Поначалу их речи Государю не по нраву пришлись, боги их, которых по именам запрещено называть, сплошь гниль да слизь источают. Мол, живут они не в светлых небесах, а ползают по подводным глубинам, грызут мировой камень, точат ходы в теле земли-матушки. И будто всю свою бессмертную жизнь воюют они с тьмой, теснят её в глубинах, оттого она и выползает на солнечный свет, оттого и бушует в нашем мире. Говорили они, что веками ведут летопись в книгах, коим нет конца, и знают, что скоро боги выползут из глубин на землю, поглотят тьму окончательно и будут царить над всеми людьми и остальными богами, а того, кто не покорится, ждёт только смерть. И не только тело его пожрут безымянные боги, но и душу, и судьбу, и саму память о нём.

— И государь поверил?

— Нет. Приказал взашей выгнать их из палат. Да только жрецы хитрее оказались. Не было у них ни больших сил, ни волшбы, как у наших волхвов, ни даже таланта складно говорить, каким славятся мудрецы с берегов Внутреннего моря. Зато были у них чёрные книги с письменами столь мерзкими, что при одном взгляде внутри всё в узел перекручивается. И с этими книгами они пошли…

— К Завиду, — закончил за воеводу Твёрд.

— Так и есть, — кивнул воевода. — Уж не знаю, что они там посулили, только Завид будто змея на сковородке завертелся. Послов из других земель отвадил, всё Государю шептал что-то вкрадчиво, обещал что-то. От речей его воздух будто на болоте смердеть начинал. Он и бояр подговорил. Этих уже без всяких речей, просто посулил золото, коего в землях чёрных жрецов, оказывается, было как грязи. К добру да погибели Тьмы через жадность государевых людей склонил.

Радислав с отвращением плюнул на пол, но тут же будто опомнился и поспешно затёр плевок подошвой.

— Что дальше было? — спросил Твёрд.

— Дальше? — воевода скривился, будто от зубной боли. — Дальше уговорили Государя первую требу справить, выказать почтение безымянным богам. А после этого… переменилось всё, и Государь переменился. Ничего его больше не волнует, кроме того, когда же явятся из глубин новые боги, когда повергнут тьму? Государыня было заупрямилась, всегда она могла мужа переубедить, но не в тот раз. Услал Государь и её, и наследников в дальний острог.

— Куда? — похолодев, произнёс Твёрд.

— На Почай-реку.

— Чем же прогневила его так Государыня?

— Не захотела от светлых богов отрекаться и детей запретила трогать. Пригрозила, что потравит и себя, и наследников, не сама, так людей верных хватит.

— Тяжкая угроза.

— Не было тебя здесь, когда всё началось. Люди пропадать начали. Тайный приказ распустили. Воевод верных разослали кого-куда. Никто об измене не говорил, заговоров не плёл. Все государю верны были.

— Но измена зрела?

— Так и есть. Государь всё больше от дел отходил. Ни охот, ни пиров не устраивал боле, послов дружественных земель перестал принимать, зато жрецов чёрных больше не гнал, а подле себя посадил, вместе с Завидом и его прихвостнями. Дни напролёт говорил он с жрецами, дни напролёт горели жаровни с травами, привезёнными из безымянных земель. Потянулись к нашим гаваням странные корабли со странными купцами на борту. Я был против, чтобы таких гостей привечать, да меня вмиг на место поставили, охраняй, мол, палаты, а с купцами без тебя разберутся.

— А эти подземелья?

— Построены специально для жрецов. Они и сейчас там, за этими дверями.

— Государь с ними.

— С ними, — кивнул воевода. — Да, только…

— Что?

— Я Государя сызмальства знаю. Всегда при нём был, всегда от худа берёг. А теперь… будто и не он это. Будто подменили нашего владыку. Сам на себя не похож — исхудал, осунулся, а глаза бешенные и коли заговоришь с ним о чём-то кроме этой новой веры, в ярость впадает, кидается будто зверь дикий, но чаще без движения лежит, будто мёртвый, дышит едва-едва…

Радислав замолчал, играя желваками.

— А зачем ты нам это всё рассказываешь?

— Знаю, что верен ты Государю, всегда давал ему мудрые советы и всегда он тебя слушал.

— Думаешь, и в этот раз послушает?

— Не знаю. Может быть, и послушает, если морок с себя сбросит… или если ты ему поможешь?

— Значит, ты решил два дела вместе свить — и меня в лапы к жрецам привести, и Государя из их лап вырвать?

— Верно угадал, только обижаться и мстить мне потом будешь.

— А зачем темнил до последнего?

— Веры никому нет, повсюду у них глаза и уши, бояре друг на друга доносят, простой люд в застенках да ямах томится по наветам.

— А если и я со жрецами сговорюсь, как Завид?

Воевода в ответ только горько усмехнулся и покачал головой.

— Не той ты породы, Твёрд Радимилович, чтобы с врагом договариваться.

— А ежели не удастся Государя спасти?

На этот раз Радислав не отвечал долго, будто боролся с кем-то внутри себя, но всё-таки нашёл силы вымолвить:

— Тогда сам знаешь, что делать. Светлая земля превыше нас, смертных.

Посмурневший волхв только кивнул в ответ и уточнил:

— Сколько выходов из подземелья?

— Всего три — этот, ещё один, справа от главного коридора, в личные палаты Государя ведёт и последний, еще не доделанный к гавани тянется от главного зала. Там проход, за алтарём, на треугольный камень нажмёшь и откроется.

— Людей моих из детинца выведи, и сам уходи вместе с семьёй, — велел волхв, дождался кивка воеводы, жестом остановил вскинувшихся подручных и решительно постучал посохом в обитые металлом створки, дождался, пока двери приоткроются и спокойно зашагал внутрь.

[1] Божедурье – природный дурак

[2] Растопча – разиня, олух

[3] Телеух– олух, глупый