За что наказывают учеников

Глава 38 Феникс становится пеплом

Эпоха Черного Солнца. Год 359. Сезон, когда зерна прорастают

Любуются вишневыми цветами. День тридцать седьмой от пробуждения Бенну. Цитадель Волчье Логово

*черной тушью*

Едва очнувшись от кошмарного видения, Элиар бросил взгляд наружу и не поверил своим глазам: за окном оказалось белым-бело. Похоже, ночью на город обрушился сильнейший снегопад.

Что еще за дикие причуды погоды? Черный жрец встал с постели и присмотрелся внимательнее: не иначе как Яниэр напутал что-то со своей белой пеленой, и теперь из висящих над Бенну тяжелых искусственных облаков в середине весны валил густой снег!

Неожиданно для самого себя Элиар почувствовал тревогу. Озноб охватил тело — его будто стиснула ледяная рука. Элиару вдруг вспомнился точно такой же неправильный, внеурочный снег, который однажды засыпал до краев утопающий в сиреневой дымке Запретный город Ром-Белиат и погибший храм Закатного Солнца… засыпал и его самого с головы до ног… в последний день ушедшей эпохи, когда не стало Красного Феникса Лианора.

Вспомнив тело Учителя, застывшее, точно в стекле, в неподвижной воде жуткого аквариума, Черный жрец невольно вздрогнул. Сон уже погас, поглотив привидевшуюся комнату мучений, куда привел его выстланный мшистыми коврами коридор… поглотив навсегда его мертвого наставника, которого было не спасти. Сон, где он кричал, кричал так долго, что потерял голос, а потом кричал беззвучно. В такие мгновения Элиар почти ненавидел свой дар Видящего, позволяющий заглянуть в туманное зерцало вероятностного будущего: порой то оказывалось слишком страшным.

— Нет… — хрипло прошептал Элиар, не отрывая глаз от кружащихся за окном хлопьев. Сердце сжалось от дурного предзнаменования. — Этого не может быть!

Охваченный беспредельным ужасом, точно на пожар помчался он в ту часть цитадели, что была отведена для Учителя. Самая короткая дорога в Красные покои пролегала через сад, в котором не так давно, любуясь цветущим персиком, прогуливался с верной Шеатой наставник, только-только оправившийся от ритуала призыва души. Элиар остро чувствовал, что опаздывает… снова безнадежно, бесповоротно опаздывает, и нечто очень важное невозвратимо уходит, исчезает, неостановимо утекает сквозь пальцы. Не тратя времени на внутренние обходные пути, Элиар выбежал наружу, в снег и ледяное безмолвие.

Процесс трансмутации практически завершился: оставалось продержаться всего лишь три дня, чтобы сохранившая чистоту лотосная кровь Красного Феникса вызрела и, сделавшись неподвластной никакому заражению, одолела черный недуг… не может быть, чтобы после четырех столетий ожидания, бесчисленных безуспешных попыток и надежд им не хватило каких-то трех мимолетных дней! Нет, в такую ужасную несправедливость, в такие злые шутки судьбы просто невозможно поверить! Но этот снег… зловещий, роковой снег, неразрывно связанный со срединным именем и самою душою Учителя… снег навевал тревожные предчувствия беды.

Холодный воздух был неподвижен и кристально прозрачен, как будто отдавая металлом. Пик цветения вишен еще не миновал, и парящие белые хлопья медленно опускались на пышную пену ветвей, так, что уже нельзя было отличить одно от другого: снег или лепестки? Поразительное, завораживающее сочетание! Нежнейшие цветы, схваченные внезапным холодом и замерзающие на глазах, присыпанные и посеребренные инеем, были особенно прекрасны — и уязвимы. Элиар хорошо понимал, насколько недолговечно и жестоко это редкое чудо природы: совсем скоро растает без следа снег, а вместе с ним осыплются на землю и едва распустившиеся бутоны. Осыплются до срока, погибнув гораздо раньше, чем следовало, и мгновение их жизни станет еще скоротечнее, еще пронзительнее и безвозвратнее. В этот час сад был поразительно красив, но мимолетная, ускользающая прелесть его отзывалась в сердце болью.

Учитель предпочитал любоваться вишнями на вечерней заре, когда цветущие деревья более всего на свете напоминали спустившиеся с небес облака, просвечивающие теплым солнечным светом. В этот ранний час усеянные цветами вишневые деревья также были похожи на облака, но не воздушные и легкие, от одного вида которых душа становится просторной и светлой, как само небо, а тяжелые, снеговые, вид которых вселяет лишь отчаяние и тоску.

Вишни неизменно напоминали Учителю о Лианоре. Там они цвели бесконечно долго, в Ром-Белиате же — лишь несколько весенних дней. Весна на Материке была недолговечна и оттого особенно ценна.

Элиар был рожден не на Лианоре. Элиар был рожден в Великих степях, где воздух плавится и дрожит от жары и почти круглый год стоит сухое лето. Очарование отчетливой смены всех четырех больших сезонов он познал только в Запретном городе, и с тех пор набухающие и распускающиеся по весне вишневые бутоны прочно соединились в его сознании с золотыми годами ученичества, с изысканной архитектурой храма Закатного Солнца и, конечно, с самим Учителем.

Несмотря на это, еще очень долго после разрушения Ром-Белиата Элиар не мог спокойно взирать на цветущие деревья: бесстыдная красота их ранила душу и вызывала затаенный гнев от царившей в мире чудовищной несправедливости. Как все могло идти своим чередом, ни на день не прерывая заведенный уклад, в то время как Красный Феникс Лианора был мертв? В то время как его собственная жизнь, разбитая вдребезги, лишилась всякого смысла? Все должно было умереть вместе с Учителем. Все должно было облачиться в траур и скорбь, утратить радость и вечно хранить память о его ушедшем полубоге. Весеннее очарование природы, увядшая когда-то жизнь, упрямо пробуждающаяся вновь, казались Элиару неуместной, злой насмешкой над глубокой печалью, поселившейся в его душе.

И вот теперь снова снег, снова закат эпохи… на сей раз, возможно, последней: его молитвами черное солнце медленно убивает Материк. Снова Учитель находится на пороге смерти, снова Элиар ничем не может помочь. Даже мысль о наиболее вероятном развитии событий была непереносима: чувство глубочайшей потери с новой силой обрушилось на Черного жреца, мешая дышать, придавив к земле своей тяжестью. Садовая дорожка, по которой спешил он к наставнику, вела мимо уютной беседки. Сейчас внутри не было никого, кто мог бы спастись там от холода: пустая беседка одиноко стояла под небом, полностью укрытая цветущими ветвями и покрывалами снега.

Обуреваемый тоскливыми мыслями, со всех ног бежал Элиар в Красные покои, а тревога неотступно бежала за ним. В лицо летели колкие снежинки, на заметенной метелью дорожке оставалась цепочка неровных следов — и тут же таяла, растворялась и исчезала в заливающей мир пронзительно-яркой, слепящей белизне… а он все бежал, все твердил про себя как заклинание: «Учитель не может умереть». Как же тихо, как тихо было вокруг! Такая тишина стоит, только когда падает первый снег. Черный жрец хотел бы, чтобы сердце его было таким же холодным и мирным, но нет — в широкой груди билось, не зная покоя, яростное сердце дракона.

Казалось, уже завершилась вечность, когда он наконец-то ворвался в Красные покои и, на ходу замедляя шаг, решительно вошел в опочивальню. Бессменно находящийся подле Учителя Первый ученик вздрогнул и поднял голову на звук: от тягот ухода за больным он был белее полотна и выглядел до крайности изможденным.

— Учителю стало хуже, — опустив неуместные в сложившихся обстоятельствах формальности и приветствия, виновато сообщил Яниэр. Элиар понимал: никакой вины Первого ученика здесь нет, но все же тот не мог не чувствовать свою ответственность. День и ночь Яниэр усердно хлопотал вокруг наставника, пытаясь продлить тому жизнь, но болезнь была слишком сильна. Борьба с нею истощила Яниэра настолько, что он едва стоял на ногах и буквально шатался от усталости. — Черный недуг развивается слишком быстро… быстрее, чем мы способны ему противодействовать. Вены Учителя уже почти полностью почернели. Прости, Элиар, ничего утешительного я сообщить не могу.

Черный жрец безмолвствовал, будто не расслышал отнимающих надежду слов. Нет, невозможно! Он так долго ждал новой встречи с Учителем, а теперь тот покинет его навсегда… разве это справедливо? Его мечта, его наивная сказка длиною в четыреста лет пропала в один миг, превратилась в мимолетный снег, который исчезнет, истает без следа, как только выглянет солнце.

— Исцелять физическое тело, увы, далее бесполезно: оно слишком слабо, — с явным усилием выталкивая эти слова, продолжил Яниэр. Деликатный, чуть грассирующий голос северянина стал хрупким, точно хрусталь… ломкий голос этот неожиданно подействовал на Элиара как удар хлыста, так, что он отшатнулся. — Жизнь покидает Учителя. Очень скоро его… не станет.

Элиар бросил донельзя встревоженный взгляд на наставника: сквозь неплотно прикрытые муаровые занавеси под купол балдахина лился неясный жемчужный полумрак сегодняшнего снежного утра. Узкое лицо Совершенного было бесстрастно и похоже на маску, а кожа, кажется, стала еще бледнее, еще прозрачнее. Черно-серебряные волосы рассыпались по подушкам, остатки недавно выпитого снадобья влажно мерцали на четко очерченных губах. На изящной молочно-белой шее отчетливо проступали черные вены. Смотреть на них было больно.

Элиар почувствовал, что нервы сдают. Так, значит, там, в разрушенных заклятием Красных скалах, было последнее чародейство великого Красного Феникса Лианора? Объединенными усилиями они сотворили барьер, который в конечном итоге спас жизнь только ему одному? Это просто немыслимо!

Не желая думать об этом, Элиар тряхнул головой и заботливо поправил и без того лежащее идеально покрывало.

— Твоя черная магия очернила и извратила лотосную кровь Учителя, — словно в подтверждение его мыслей, тихо продолжил Яниэр. В бесстрастном тоне его не было ни малейшего намека на упрек и от этого как будто становилось еще невыносимее, еще мучительнее. — Он при смерти. Мне жаль, но Учителю ничем нельзя помочь. Выздоровление или даже замедление болезни более невозможно. Я говорю это как лучший врачеватель Материка, как великий жрец и как Первый ученик Красного Феникса Лианора. Я провел бессонную ночь подле него, прежде чем решиться на этот разговор. Все кончено, Элиар.

Губы его светлости мессира Элирия Лестера Лара чуть приоткрылись, и изо рта вытекла тонкая струйка крови. Незнакомой, совершенно черной крови, не имеющей священного аромата красного лотоса. Яниэр аккуратно промокнул ее салфеткой и вновь обратил на Элиара прозрачные как лед глаза.

— Я не сдамся, — сухо отрезал Черный жрец, отвечая на невысказанный вопрос.

Яниэр покачал головой.

— В твоих венах течет тьма, и ею была осквернена благословенная кровь Учителя. Отрава проникла глубоко и сумела добраться до сердца. Увы, теперь остается лишь ждать и готовиться к худшему. Мне тяжело нести такие злые вести, и я понимаю, как тяжело принять их… но попытайся отпустить прошлое. Учитель очень слаб и продолжает слабеть с каждым вздохом. Без постоянного очищения крови и вливания жизненной энергии он бы уже покинул нас. Но даже моих усилий недостаточно, чтобы помочь: воздействие черного цвета необратимо. Кровь Учителя не успела полностью вызреть и превратиться в лотосную, и, боюсь, завершения этого превращения мы не дождемся. Я прикажу подготовить погребальные дары, похоронную ладью и все необходимое для последних церемоний.

Элиар вскинул на него полный боли и гневного презрения взгляд:

— Ты всегда был к нему ближе всех… и смеешь поступать с ним так? В такой час ты смеешь отстраниться и отказаться от борьбы? Смеешь снова предать Учителя?

С невыразимыми чувствами Яниэр посмотрел ему прямо в глаза, будто пытаясь отыскать слова, которых не существовало. Так и не подобрав ничего стоящего, северянин наконец взял себя в руки и горько улыбнулся, этой странной, застывшей на губах неестественной улыбкой словно бы желая отгородиться от Элиара и его боли. Только что-то в надломленной позе обычно горделиво державшегося Первого ученика выдавало огромную растерянность и печаль.

— То, что должно произойти, произойдет, — без выражения, неестественно ровным и спокойным голосом сказал наконец Яниэр. — Если сможешь, прими это и смотри в грядущее без страха, без надежды.

Туго натянутая меж ними стеклянная сеть попыток примирения дрогнула и разбилась. От прозвучавших циничных слов Элиара передернуло. Он круто развернулся на каблуках, а в следующий миг почти потерявший контроль рассудок накрыла волна бешенства: внезапно удлинившиеся боевые когти дракона вцепились Яниэру в плечо: черненая сталь с легкостью разрывала не только расшитую серебром ткань, но и кожу, и мышцы. На белоснежных одеждах обличающе показалась алая кровь, весь рукав в несколько мгновений промок и отяжелел. Яниэр поморщился от боли, но не сделал попытки вырваться или как-то оправдать себя, без слов принимая всю доставшуюся ему ярость Великого Иерофанта.

Молчание Первого ученика вместо ожидаемых оправданий взбесило Элиара еще больше:

— Как смеешь ты вести себя так отстраненно, когда Учитель еще жив? — почти зарычал он. — Как смеешь быть столь спокоен и равнодушен и говорить о нем как о мертвеце? Убирайся прочь и не смей после этого называть себя его Первым учеником!

Яниэр поджал губы, перестав прятаться за холодной, но беспомощной улыбкой.

— Мне тоже больно, Элирион, — негромко отозвался он наконец. — А видеть твою боль и быть не в состоянии помочь — поверь, от этого мое сердце разрывается вдвое сильнее. Но я не могу сделать для исцеления больше, чем уже сделал. Дальнейшие усилия не принесут никакого эффекта. Мне будет лучше заняться другим: кто-то должен провести положенные церемонии и воздать Учителю дань уважения. С твоего позволения я велю зажечь свечу последнего вздоха и начать бдение, дабы проводить душу Учителя со всеми достойными почестями.

Элиар вздрогнул и замолчал. Свеча последнего вдоха зажигалась, когда умирающему оставалось совсем недолго. Она должна была угаснуть вместе с дыханием Учителя — и сообщить всем о его кончине.

— Убирайся! — опомнившись, со страшной злостью вскричал Элиар. Отпустив соученика, он оттолкнул того к двери с такой силой, что едва не опрокинул на пол. В слепом гневе Черный жрец почти не контролировал себя. — Прочь!

— Я удалюсь, чтобы ты мог попрощаться наедине, — голос Яниэра стал совершенно бесцветным. — Когда нашего Учителя не станет, позволь мне остаться с телом и оплакивать его за нас обоих. Для тебя это будет слишком тяжело, поэтому будь с ним, пока он жив.

Повернувшись в сторону недвижно лежащего Красного Феникса, он добавил едва слышно:

— Спите спокойно, достопочтенный Учитель.

С этими скорбными словами на устах Яниэр низко поклонился и вышел, скрывая проступившие на глазах слезы.

Учитель, конечно, безмолвствовал. Неизвестно, слышал ли он в своих предсмертных грезах последнее прощание Первого ученика… а вот Элиару оно проникло глубоко в душу, чтобы в мгновение ока сжечь ее дотла. В одном проклятый Яниэр был прав: тяжелая болезнь Учителя вытащила из наглухо закрытого сердца Черного жреца все тайные переживания, все спрятанные чувства. Дважды пережитая им прежде смерть Учителя многократно обострила страх, и бороться с этим страхом стало почти невозможно. Неужели впереди только новые потери? Вот-вот душа Учителя выскользнет из разрушающегося тела и отправится в небытие. Утонченная, возвышенная и непостижимая душа, которую подчас было так сложно понять. Тот, кого он так жаждет удержать, скоро станет лишь тенью…

Подойдя ближе, у изголовья кровати Элиар преклонил колени и робко коснулся ладони Учителя, взял ее трепетно, словно бабочку, — совершенно безжизненную, ледяную на ощупь ладонь. Нет, он не мог, подобно слишком трезвомыслящему Первому ученику, покинуть наставника в такой момент, оставить Красного Феникса одного в безжалостном холодном сне… Он знал: это был сон смерти.

Элиар принялся осторожно растирать изящные пальцы и, в конце концов добившись некоторой теплоты, принял ее за хороший знак и немного успокоился. Держа Учителя за руку, Элиар о чем-то ласково разговаривал с ним вполголоса, не в силах, как подобало в смертный час, обратиться с молитвами к вечным обитателям Надмирья, не в силах отыскать в своем сердце нужных слов. Сердце и разум его совершенно опустели. Да и просить о чем-то небожителей было без толку: они не преклонят слуха к просьбам злостного нарушителя древних законов. Нечистые молитвы жреца Черного Солнца, отступника и еретика, уж конечно останутся без ответа. Он мог преподнести небожителям как дар только свою пустоту.

— Я не позволю вам снова исчезнуть. — Слова прозвучали как клятва — непритворно возвышенно, горько и тяжело.

Элиар вдруг осознал, что в глубине души всегда молился не далеким равнодушным богам, давно покинувшим земной мир и лишившим людей благословения, а тому, кто на самом деле владел его жизнью и его мыслями.

Воистину, в долгой жизни своей к добру или к худу он повстречал лишь одно божество… невыносимое надменное божество с глазами цвета холодного океана…

В бедном сердце своем выходец из Великих степей возносил молитвы только одному-единственному человеку, без чувств возлежащему сейчас на постели. Мертвенно-бледный, с пугающе запавшими щеками, с заострившимися чертами, его светлость мессир Элирий Лестер Лар завис между жизнью и смертью, как должен был зависнуть он сам, подпав под действие заклятия запечатывания души. Несмотря на трагичность ситуации, выражение лица Учителя оставалось очень благостным, умиротворенным, и смотреть на это было особенно больно. На последней границе наставник казался мирно спящим.

Однако то была лишь иллюзия. Дыхание Учителя постепенно замирало. Он дышал все реже, с большим трудом: болезнь превращала каждый новый вдох, каждый глоток драгоценного воздуха в настоящее испытание. Учитель боролся за него в одиночку, а Элиар… увы, как и совсем недавно под завалами Красных скал, ничем не мог помочь.

Учитель никогда не знал поражения. Но… прямо сейчас на его глазах Красный Феникс проигрывал самую важную свою битву — битву за жизнь.

Чтобы еще хоть ненадолго удержать наставника на этом свете, Элиар был готов на все, но в действительности мог сделать только очень немногое: находиться рядом, крепко держать за руку, говорить успокаивающие слова, в надежде, что они приносят обреченной душе хотя бы слабое утешение. Если бы только было возможно принести в жертву самого себя, чтобы спасти Учителя, чтобы спасти весь этот умирающий, захлебывающийся болью несчастный мир, он принял бы смерть без сожалений. Но, увы, небожителей не интересовала его неблагая жертва. Черное, лишенное всякой чистоты солнце восходило по его венам, тысячелепестковый черный лотос проклятия распускался в его крови.

Он мог бы принести в жертву не себя, а невинного чистокровного Совершенного или, если задаться целью, могущественного Первородного — Игнация или Аверия. Но Элиар понимал: даже если небожители снизойдут и примут подношение чистой крови, это не удовлетворит их полностью, не остановит черный мор. Возможно, замедлит его, заставит поутихнуть ненадолго, но не остановит. К тому же Учитель был уже заражен, а зараженных в любом случае не исцелить. Речь шла лишь о том, чтобы снизить количество смертей и отсрочить неминуемую гибель человеческой цивилизации.

Увы, в глазах высших обитателей Надмирья исключительной ценностью обладала жизнь одного только Красного Феникса, жизнь носителя благословения, получившего его из рук самого Илиирэ, пресветлого владыки миров. На всем Материке вернувшийся из небытия его светлость мессир Элирий Лестер Лар оставался единственным жрецом Красного Солнца, единственным преданным последователем древних богов, покровительствовавшим когда-то Лианору и его народу.

А потому только лотосная кровь Учителя, законного наместника небожителей на земле, имела силу великой искупительной жертвы.

В этом заключалась ужасная несправедливость и горькая ирония: Красный Феникс мог спасти всех, но только не себя. Для того, чтобы избавить Материк от проклятия черного мора, Учитель должен был принять смерть, отказаться от жизни, которую даровал бы остальным. Он мог обменять свою жизнь на жизнь целого мира. Но сейчас, когда умирал он сам, никто другой не в силах был помочь, никто другой не мог занять его место на алтаре… страшное и почетное место.

Никто другой не мог совершить то, что было подвластно Красному Фениксу.

В смятении и гневе Элиар не мог допустить даже мысли об этом, но отрицать очевидное более стало невозможно: да, Учитель снова умирал из-за него. Надежды на избавление не было: ужасное проклятие тянулось за ними из жизни в жизнь. Порочный круг, из которого нельзя вырваться, вновь замыкался. Нужно было попытаться сделать хоть что-то, испробовать хоть что-то, чтобы спасти Учителя… но Элиар с ужасом и отчаянием понимал: он совершенно бессилен. Он мог бы разбить руки в кровь, но не преодолел бы разделяющей их с наставником незримой преграды — смерти.

Скоро они останутся по разные ее стороны навеки.

Словно в давешнем жутком сне, Элиару оставалось только беспомощно наблюдать, как жизнь покидает тело его дорогого Учителя, — и исчезать вместе с ним.