Ювелиръ. 1807

Глава 8

Дерзкий план был готов. Я сидел в своей новой, идеальной мастерской, и на бумаге передо мной была выстроена вся логическая цепочка будущего шедевра. Но между этой идеей и ее воплощением лежала технологическая пропасть.

Я подошел к верстаку. Мой главный враг — время. Три недели. И начинать нужно было с фундамента — с алмазной пыли, без которой мой камнерезный станок был просто бесполезной грудой дерева и металла.

Я не стал сразу хвататься за молоток. Я — ученый. И я начал с эксперимента. Я взял самый твердый инструмент, который у меня был — резец из лучшей шведской инструментальной стали. Закрепил в тисках самый неказистый алмаз из россыпи. И, используя свою лупу, с силой провел резцом по его грани.

Результат был предсказуем, но от этого не менее удручающ. На полированной поверхности резца осталась глубокая царапина. На грани алмаза — ни следа. Я провел серию тестов. И каждый раз результат был один: все, что у меня было, пасовало перед абсолютной твердостью этого кристалла.

Меня охватывает отчаяние. Приплыли. Мой гениальный план разваливается, столкнувшись с простейшим законом физики.

Я подошел к окну, пытаясь привести мысли в порядок. Окно выходило на хозяйственный двор. Там, у стены, сидел на корточках мальчишка лет двенадцати. Прошка, сын кухарки. Я его уже приметил. Шустрый, черноволосый, с острыми, любопытными глазами, которые, казалось, были везде одновременно. Он был одним из тех дворцовых «невидимок», которые носили еду, убирали мусор, все видели, все слышали, но которых никто не замечал. Сейчас он был занят важным делом: пытался расколоть большой кусок кремня, ударяя по нему булыжником. Он бил, бил, но кремень лишь соскальзывал. Наконец, отчаявшись, он взял второй, такой же кремень, и с силой ударил их друг о друга. Раздался резкий щелчок, и от одного из камней отлетел острый осколок. Прошка радостно поднял его — видимо, он мастерил себе наконечник для стрелы.

Я смотрел на эту простую, житейскую сцену, и меня озарило.

Не расколоть. Истереть.

Решение было не в силе. Оно было в свойстве самого материала. Ничто не может повредить алмаз, кроме другого алмаза. Это был единственно возможный вывод, вытекающий из законов физики.

В этот момент я заметил, что Прошка смотрит на меня, в окно. В его глазах был суеверный ужас. Видимо он уже не первый раз наблюдает за мной. За моей странной работой, за моими необычными инструментами. Для него я был колдуном, наверное. Загадочным барским любимцем, запертым во флигеле.

Наш обмен взглядами прервал грубый окрик. Один из гвардейцев, дежуривших у моей двери, заметил мальчишку.

— А ну пошел отсюда, щенок! Что высматриваешь?

Он схватил Прошку за ухо и потащил в сторону кухни, откуда уже доносились предвестники хорошей порки. Я на мгновение заколебался. Вмешиваться — значило нарушать установленный порядок. Но оставить все как есть…

Я открыл окно.

— Оставь его, — сказал я спокойно, но властно. — Он мне не мешает. Принеси-ка лучше воды.

Гвардеец, опешив от прямого приказа, машинально отпустил мальчишку и нахмурился. Прошка, не веря своему спасению, бросил на меня быстрый, благодарный взгляд и шмыгнул на кухню. Я закрыл окно. Я только что приобрел своего первого союзника в этом дворце.

Я вернулся к верстаку. Теперь я знал, что делать. Это был адский, сизифов труд. Мне нужно было создать механизм, который будет с микронной точностью и постоянным давлением тереть два крошечных, неудобных камня друг о друга. Часами. Днями. Чтобы получить жалкую крупицу серой пыли. Мне нужно было приспособление, машина, которая будет делать эту монотонную, изнурительную работу за меня. И ее тоже предстояло сначала изобрести.

Вечером, когда Прошка принес мне ужин — холодную говядину, белый хлеб и кувшин с квасом, — он поставил поднос и не уходил.

— Спасибо, барин, — прошептал он, не поднимая глаз.

— Не за что, — ответил я и отломил половину своего хлеба, протягивая ему. — Держи.

Он испуганно посмотрел на хлеб, потом на меня, быстро схватил его и выскользнул за дверь.

Я остался один. Впереди была долгая ночь.

Когда дворец погрузился в сон, а гвардеец у моей двери начал клевать носом, я приступил к реализации первой части своего плана. Мне нужна была алмазная пыль.

Я мог бы, конечно, пойти к Оболенскому, изложить ему свою теорию и попросить выделить людей и ресурсы для постройки сложной машины. Но я интуитивно чувствовал, что это была бы ошибка. Моя главная валюта в его глазах — это мой «дар», моя загадочность. Он ценил результат, а не процесс. Если он увидит, что мое «чудо» рождается в результате адского, грязного, монотонного труда, магия исчезнет. Гений-самородок превратится в простого упорного, ремесленника. Аристократу нужен фокусник, а не чернорабочий. Поэтому «кухню» моего ремесла он видеть не должен. Работа должна была оставаться тайной. Чуйка говорила, что так будет лучше. А за долгие годы, я научился доверять ей.

Я отбросил идею постройки сложной машины. Пока. Мне нужен был быстрый, «грязный», но рабочий метод, чтобы получить хотя бы первую партию абразива. Доказательство работоспособности концепции.

Я взял два самых крупных и самых дефектных алмаза из ларца. Моей задачей было заставить их тереться друг о друга с постоянным и значительным усилием. Использовал то, что было под рукой. Основой для моего «агрегата» стали тяжелые слесарные тиски. Я намертво закрепил в них один из алмазов, подложив свинцовые прокладки. Второй алмаз я закрепил на конце длинного дубового бруска, используя прочную проволоку и клинья. Этот брусок стал моим рычагом, на который я подвесил груз из тяжелых гирь. Простая эффективная система, создававшая постоянное давление.

Под место их соприкосновения я подложил идеально чистый лист плотной бумаги.

И началась работа.

Я взялся за дубовый рычаг и начал двигать его вперед-назад. Медленно, монотонно. Я слышал едва уловимый, сухой скрежет — звук уничтожаемого алмаза. Это был адский, изнурительный труд. Через полчаса плечи и спина горели огнем. Пот заливал глаза, но я не останавливался.

Прошел час. Я остановился и с трепетом заглянул на лист бумаги. Результат был удручающим. Крошечная, едва заметная серая пылинка. Одна. За час работы. При таком темпе мне понадобится год.

Нужно было что-то менять. Я проанализировал процесс. Проблема была не в давлении, а в характере движения. Простое трение «вперед-назад» было неэффективно. Нужно было добавить колебательные или вращательные движения. Нужна была модернизация.

Следующую ночь я потратил на усовершенствование своего примитивного станка. Я смастерил из дерева и кожи простой эксцентрик, который прикрепил к рычагу. Теперь, когда я двигал рычаг, он совершал сложные, эллиптические движения. Это было убогое, кустарное подобие планетарного механизма, зато это был шаг вперед.

Я снова взялся за работу. Теперь дело пошло быстрее. Ненамного, может, вдвое, но это уже была победа. Я работал каждую ночь, от заката до рассвета. Днем я отсыпался, изображая слабость и творческие муки, чтобы Оболенский меня не трогал. Хотя на его месте я бы пинал такого работягу, что спит. Но, видать, чаша терпения у него большая.

Вечером третьего дня Прошка принес ужин. Он поставил поднос и замер, глядя на мои руки. Я только что закончил ночную смену, и руки, не привыкшие к такой работе, были сбиты в кровь.

— Барин, да вы себя угробите… — прошептал он.

— Надеюсь, что нет, — хмыкнул я, не отрываясь от осмотра своего дневного «улова» — крошечной горстки серой пыли.

Я взял с подноса кусок белого хлеба. Я помнил, что значит быть голодным. «Дядюшка» не был щедрым на еду. Лояльность «маленьких людей», которые видят и слышат все в этом дворце, может оказаться ценнее благосклонности князя. Этот жест был не состраданием, это была инвестиция.

Я отломил половину своего хлеба и протянул ему.

— Держи. Иди.

Он схватил хлеб, улыбнулся и выскользнул за дверь.

Я работал так еще четыре ночи. Это была неделя чистого, дистиллированного ада. Мое тело кричало от боли. Я был одержим.

К утру седьмого дня на листе бумаги лежала небольшая, заметная горка тончайшей, серой пыли. С чайную ложку. Этого было еще слишком мало для полноценной работы, зато достаточно для демонстрации.

Я аккуратно собрал драгоценную пыль в склянку. Спрятал свое приспособление и все следы ночной работы. Я рухнул на кровать и провалился в сон без сновидений. Я был измотан, но был доволен.

Неделя добровольного затворничества и симуляции «творческих мук» была достаточным сроком, чтобы любопытство и нетерпение Оболенского достигли предела. Я попросил денщика доложить князю, что «мастер Григорий готов показать первые результаты своей работы». Я знал, что он придет немедленно.

Оболенский вошел в мастерскую с видом человека, который пришел принимать проигранный бой. На его лице читалось разочарования.

— Ну что, Григорий? — спросил он холодно. — Неделя прошла. Я надеюсь, ты покажешь мне хоть что-то?

На моем верстаке, в идеальном порядке, были разложены предметы для демонстрации. Я попросил денщика принести кусок полированного гранита, оставшийся от кладки камина.

— Ваше сиятельство, — начал я, — вы поручили мне создать шедевр. Но, изучив материалы, я понял, что существующие инструменты слишком грубы. Чтобы резать камень, нужен инструмент тверже камня.

— Философия, — отмахнулся князь. — Я жду дела, а не слов.

— Это не философия. Это физика, — я взял в руки маленький медный диск, тонкий, как монета. — Медь — мягкий металл. Она не может поцарапать гранит. Но…

В этот момент мой взгляд упал на руку князя. На его пальце сиял перстень с крупным сапфиром. И меня осенило. Царапина на бездушном граните — это просто фокус. А царапина на личном, дорогом камне князя — это шок. Доказательство, которое невозможно проигнорировать. Это был огромный, безумный риск. Но я решил пойти ва-банк.

— Гранит — мертвый камень, ваше сиятельство. Позвольте, я покажу вам на чем-то, что вы знаете и цените. На вашем перстне. Ручаюсь своей головой.

Оболенский удивленно вскинул бровь.

— Ручаешься головой? Занятно. А что, если твой фокус не сработает?

— Тогда вы получите полное право отправить меня обратно к моему дядюшке.

— Идет! — он с усмешкой снял перстень и протянул мне. — Валяй, колдун. Удиви меня.

Я взял тяжелый перстень. Взял кончиком пальца крошечную щепотку серой пыли из моей склянки, смешал ее на медном диске с каплей масла. Получилась густая, невзрачная на вид паста.

— А теперь, ваше сиятельство, смотрите внимательно.

Я зажал перстень в небольших тисках. Взял медный диск. И тем же самым движением, с легким нажимом, провел им по синей, гладкой поверхности сапфира.

Раздался тихий, отчетливый, неприятный скрежет.

Я вытер камень чистой тряпицей и молча протянул его князю. Оболенский взял перстень. На идеально отполированной синей поверхности камня теперь красовалась тонкая, глубокая белесая царапина.

Он удивленно приоткрыл рот. Его мозг отказывался верить тому, что он видел. Он снова посмотрел на медный диск в моих руках, потом на свой испорченный перстень, потом на склянку с серой пылью. Князь был потрясен до глубины души. На его глазах только что грубо, наглядно, неопровержимо нарушили один из фундаментальных законов мироздания. Мягкая медь только что разрезала сапфир.

— Что… что это такое? — прошептал он, показывая на склянку. — Ртуть? Какая-то адская кислота?

— Нет, ваше сиятельство, — ответил я, наслаждаясь произведенным эффектом. — Это просто пыль. Алмазная пыль. Я потратил неделю, чтобы получить эту щепотку.

Я буквально видел, как в его голове одна мысль сменяет другую. Сначала — шок. Потом — понимание того, какой невероятный инструмент оказался в его руках. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, возможно, спросить о том, как это возможно, как это работает, но тут же пришел в себя. Шок прошел, и на его лице снова появилась кривая усмешка циничного игрока.

— Ловко, дьявол, ловко. Ты доказал свою правоту. Но перстень-то ты мне испортил.

Он положил перстень с царапиной на верстак.

— Так что, это теперь тоже твоя забота. Вернешь его мне в идеальном виде. Вместе с подарком для ее величества. Можешь считать это платой за науку.

Он повернулся, собираясь уходить, словно демонстрация была окончена.

Я смотрел, как Оболенский разворачивается, чтобы уйти. Это был решающий момент. Я показал ему чудо, но он, как истинный аристократ, тут же обесценил его, превратив в мою проблему. «Исправляй». Если я сейчас промолчу, я так и останусь для него просто диковинным фокусником. Нужно было немедленно превратить его потрясение в инвестицию.

— Ваше сиятельство, — сказал я ему в спину. Он остановился, не оборачиваясь. — Я исправлю перстень. Я сделаю его лучше, чем он был. Но для того, чтобы создать подарок для Императрицы, мне нужно больше, чем эта щепотка пыли. И добывать ее вручную — все равно что носить воду решетом.

Он медленно повернулся. На его лице было выражение выжидающего интереса.

— Что ты предлагаешь? — спросил он.

— Мне нужна машина, — ответил я. — Станок. Который будет делать эту работу быстро и точно.

Я подошел к своему столу и развернул перед ним эскизы.

— Вот, — я повел пальцем по чертежу. — Основа — массивная дубовая станина. Ножной привод. Система передач. Ваши механики с верфей смогут это собрать под моим руководством. Но есть одна деталь… — я указал на самый центр механизма. — Вот это. Сердце машины. Режущий диск. И его не может сделать никто в Петербурге.

— Почему? — в голосе Оболенского прозвучало недоверие. — Это же просто медный кружок.

— Нет, — твердо сказал я. — Он должен быть идеально ровным, без малейшего биения, иначе он расколет малахит. Он должен быть из меди особого, «бескислородного» проката, чтобы алмазная пыль в него «внедрялась», а не стиралась. И главное — его кромка. Она должна быть тонкой, как лезвие бритвы, но при этом идеально ровной. Ваши мастера могут выточить ось для корабельного штурвала. Но они не могут сделать этого. Это — ювелирная работа. И сделать ее могу только я.

Оболенский смотрел на чертеж, анализируя ситуацию. Он понял. Он мог нанять армию ремесленников, но без меня, без моих знаний, вся эта армия будет бесполезна. Я был ключевой, незаменимой деталью.

— Хорошо, — сказал он наконец. — Ты меня убедил. Ты получишь все, что нужно. Завтра же я пошлю за механиками. Они соберут «тело» для твоего станка. А ты будешь ковать для него «сердце». Составь полный список всего необходимого. Деньги — не проблема. Проблема — время. У нас осталось мало времени.

— Мы успеем, — сказал я с уверенностью, которой на самом деле не чувствовал.

— Надеюсь, — он криво усмехнулся. — Иначе нам обоим придется туго.

Он направился к выходу, но у двери остановился.

— И да, Григорий…

— Да, ваше сиятельство?

— Не смей больше трогать мои перстни, — сказал он довольно строго. — Для своих фокусов найди что-нибудь попроще.

С этими словами он ушел.

Проект был запущен. Рубикон перейден. Теперь мне предстояло совершить чудо. Нужно было в одиночку, в этой самой мастерской, создать деталь, от которой зависел конечный результат.