Ювелиръ. 1807

Пролог

Последним, что я помнил, был фиолетовый свет, рвущий изнутри старинный алмаз. А потом — ничего. Только оглушительный рев, разрывающий Вселенную, и ощущение полета сквозь ледяную, бесконечную пустоту. Время остановилось, сжалось в одну точку, а потом рвануло в обратную сторону, прокручивая перед глазами последние мгновения моей старой жизни.

Вот она, моя лаборатория. Мой храм и моя крепость, выстроенная на шестидесяти пяти годах жизни, на сотнях научных статей и безупречной репутации лучшего геммолога России. Анатолий Звягинцев. Имя, которое было синонимом слова «эксперт». Здесь, в стерильной тишине я был абсолютным монархом.

А вот на бархатной подушке лежит «Алмаз Романовых». Легенда, сокровище, тридцать семь карат чистейшей воды и истории. Моя задача была проста — проанализировать его внутреннюю структуру, найти изъян, подготовить к идеальной переогранке. Рутина. Сотни раз я делал подобное. Рентген, сканирование, взвешивание… Все шло как по нотам, пока на экране рамановского спектрометра не вспыхнули аномальные пики. Графики, которых не должно было существовать в природе.

Научное любопытство — грех, который не прощают. Под микроскопом, в самом сердце камня, я увидел точку сингулярности. Микроскопическую область, где кристаллическая решетка была искажена так, словно ее скрутил взрыв сверхновой. Я должен был остановиться. Запротоколировать. Написать монографию. Но азарт исследователя, стоящего на пороге великой тайны, оказался сильнее осторожности, сильнее инстинкта самосохранения.

Я помню свой голос, прозвучавший в идеальной тишине лаборатории.

— Лазер, фокус на аномалию. Мощность — плюс пять процентов.

Дурацкая привычка говорить с самим собой.

Помню низкий, нарастающий гул, от которого завибрировали стеклянные колбы. Помню, как фиолетовый свет внутри камня становился все ярче, превращаясь в крошечную, яростную звезду.

А потом — ослепительная вспышка белого света. И пустота.

Полет сквозь ничто закончился так же внезапно, как и начался. Ледяной холод сменился ощущением падения в вязкую жижу. Тишина взорвалась чужими, грубыми звуками. А в голове начался диссонанс. Мое сознание, разум шестидесятипятилетнего Анатолия Звягинцева, столкнулось с другим. С чужим. С примитивным, животным ужасом какого-то мальчишки. И этот липкий и унизительный ужас, полез в мою душу, пытаясь затопить ее.

Что это? Нейротоксин? Массовая галлюцинация? Инсульт, поразивший центр личности? Мозг отчаянно пытался поставить диагноз, цепляясь за рациональность.

Но в ответ из глубин поднимался лишь скулящий, детский вой:

«Нет… опять… мастер… не надо…».

Я испытывал нечто невообразимое. Я, человек, полвека не знавший страха перед кем-либо, вдруг почувствовал этот первобытный трепет раба перед хозяином. И это вызывало не сочувствие. Это вызывало злость. Раздражение на эту жалкую эмоцию, которая загрязняла чистоту моего сознания. Я пытался подавить ее, оттолкнуть, как отталкивают навязчивого попрошайку, но она лезла и лезла, подкрепленная чужой, такой реальной болью в ребрах, вкусом крови на разбитых губах. Запах перегара, пота и сырой земли…

Тьфу!

Я тонул в чужих страданиях, и самым страшным было то, что мое тело — это слабое, дрожащее тело — считало этот страх своим.

Я попытался взять контроль, закричать своим голосом, но из горла вырвался жалобный хрип, который я с отвращением не узнал.