Сны хрустальных китов

Заговор-наговор (Первое-второе)

В зимнюю пору особенно часто вспоминается мне ушедшая молодость. Чем морознее становится на дворе, тем на сердце — тяжелее. Полвека почти минуло, но тот ненастный день могу воскресить в памяти до последней детали. Кружение снежинок над полем, по которому шла, треск деревьев, как предупреждение: «Не ходи!» — и холод, пробирающий до костей холод.

Подбросить дров в печь. Снова взяться за оставленное шитье. Мелкие стежки ложатся ровно. Что-что, но глаза мои остались почти таким же зоркими. Долгими часами они, уставшие, вглядывались в горизонт, искали одно-единственное судно. Море бурлило, море бросало о пристань неспокойные волны или растекалось у ног мерцающим ковром, но заветного паруса с коронованной птицей я так и не дождалась. Кто-то говорил, что нашёл мой суженный смерть свою в далёкой стране. Кто-то, что предпочёл сам там остаться. Только чуяло сердце — жив он, идёт ко мне, спешит, только вот мешает ему что-то добраться до родного порога.

На нём была толстая куртка из кожи, делавшая его грузным и каким-то неповоротливым, хотя знали все, как хорош в бою молодой княжич. На свои широкие плечи накинул он длинный плащ с меховой опушкой, и лишь голову не покрыл, оставляя кудри на потеху ветру. Снежинки ложились на них, на мех, застревали в длинных ресницах. Простой народ толпился за оградой, и невозможно было рассмотреть восходящих на ладьи воинов. Но мне не было нужды подходить близко, чтобы различить его среди одинаковых тёмных фигур. Каждая чёрточка лица дорогого, каждое движение — всё было мною изучено. Много раз голова княжича покоилась на моих коленях, как во времена добрые, так во времена горькие. Видела я, как улыбку сменяет смятение, как щёки заливает краска. Зычный голос, каким он командовал своими воинами, становился слаще мёда, тише шёпота травы под нашими ногами, когда мы прогуливались с ним под руку.

Дети играют у ног. Наряжают соломенную куклу, укладывают её в постель из платка. Мои забавы кончились, когда мне исполнилось тринадцать. Батюшка мой имел свою лавку, торговал тканями да разными иноземными диковинками. Когда я была совсем маленькой, он по неделе дома не появлялся: сам ездил за товаром. Матушка всегда за него переживала. Стояла по вечерам на коленях, прося Птицу уберечь супруга в пути. Я слушала её молитвы вместо колыбельных, не догадываясь ещё, что сама вскоре стану просить богов о том же. Чтобы вернулся. Чтобы не забыл. Чтобы не изменил сердце своё.

Дела у отца шли в гору, и вскоре он смог нанять людей, дабы теперь они от его имени разъезжали по всему княжеству. Отстроил двухэтажный дом, и перенёс туда с позволения государя свою лавку, которая раньше занимала треть нашей избы. Тогда-то я и увидала впервые его — высокого мальчика в красных сапогах и красной же рубахе. На меня он даже не взглянул, о чём-то переговариваясь с другим пострелёнком помладше.

Они были совершенно не похожи. Первый — горделивый, с длинными завитками тёмно-русых волос, был выше второго на целую голову, и тот казался на его фоне заморышем. Младший из мальчиков кожу имел белоснежную, а волосы что лебединый пух. Будто девчонка, в мужское платье переодетая. Он не особенно слушал товарища, пристально разглядывая просителей, то есть нас с отцом. Сам великий князь Родим оказался благообразным мужчиной с короткой бородой и хитринкой в сероватых глазах. После узнала я, что мальчишки приходились ему сыновьями, но если средний ещё как-то походил на отца, то младший был от них отличен, как голубка от сорок. Государь же принял нас приветливо, подписал положенную грамоту, потом глянул на меня и продолжил:

— Вижу я, Касьян Демидович, нет у тебя наследников, чтобы дело твоё продолжали.

— Мы с женой пока молоды, — осторожно возразил отец, — кто знает, может, даст мне Птица вдобавок к дочери сыновей?

— Я и сама могу хозяйством управляться, — буркнула я, немедленно получив тычок в бок, но продолжила. — Я в лавке всегда помогаю, ничего сложного в том нет.

— Молчи, Юлана! — шикнул отец, но князь вдруг добродушно рассмеялся:

— Вижу, дочь твоя ничем любого юнца не хуже! Как придёт пора, подыщи ей хорошего мужа. Я сам лично тебе сорок золотых ей к приданному дам.

Великий князь Родим слыл человеком честным, умеющим держать данное слово. Только вот не довелось мне убедиться в том. До того простился он с этим миром, как стали ко мне свататься соседские парни. А вслед за ним во главе Сартии стал старший сын его — Мирдар Родимович. Я же всем ухажёрам отворот поворот показала, чем расстроила батюшку, разгневала. Да только что я поделать могла, если ни один из них не смог затмить любовь мою первую? А вскоре и наследник в семье нашей появился, к нему-то лавка и перешла. Осталась я при брате доброй советницей да нянькой его детей. Слушался он меня во всем, слова поперёк сказать не мог. Почитай почти полвека в работе его непростой помогала, но как стал племянник мой старший делами ведать, тут-то моё советничество и закончилось. Не держу я на зла на племянничка, а всё же порой обидно становится. Ума у меня не меньше, а опыта, и того — больше.

Но да довольно жаловаться. Жизнь свою я прожила достойно. Ни сплетничала, ни воровала, чужих мужей с родного двора не сводила. Потому, видимо, наградила меня Птица здоровьем крепким да упорством житие своё продолжать без нытья и неудовольствия. Вот уже скоро восьмой десяток пойдёт, а болела тяжко всего раз или два. Первый раз слегла по собственной глупости: выскочив без обуви на снег, как услыхала, что к пристани корабль причалил. Только не корабль то вовсе оказался — лодка рыбацкая. Едва мизинцев на ногах не лишилась, да вновь прошла беда стороной. Потом ещё квасу холодного перепила, целую луну кашляла, но опять же, отступила болезнь, никакого особого ущерба не причинив. Да и когда болеть-то? Сначала по хозяйству родителям помогала, потом — в семье брата трудилась, теперь вот за внучками его приглядываю. Не гоже в постели с хворью валяться, когда печка не топлена и обед не приготовлен. Стирка, уборка — всё на мне раньше было. Сейчас-то полегче стало. Невестка брата женщина хорошая, понимающая. Иначе, как тётушкой не зовёт. Осталось мне сидеть в уголке своём — шитьём заниматься да смотреть, как внучки рядышком играют.

Традиционные осенние ярмарки длятся у нас порой до трёх дюжин дней. В богатые на урожай годы со всех концов княжества съезжаются купцы, да и заграничных не счесть. На поле разбивают они свои шатры, среди них снуют фокусники да чаровники, и порой сложно отличить обман от настоящей магии. Мой отец обязательно отряжал кого-нибудь, а то и сам становился за прилавок. На ярмарке народ не скупился, только успевай отрезать ткань для нового платья или рубахи. В том году ярмарка же вышла совсем скромной, и недели не прошло, как поток покупателей стал иссякать. Отпросившись у отца дозволения пройтись по торговым рядам, отправилась искать себе ленту для волос да разные украшения. Батюшка только головой покачал:

— Совсем взрослая ты стала, Юлана.

Я и чувствовала себя взрослой. Видела, какие взгляды бросают на меня некоторые из молодых посетителей лавки. Девки — завистливые, а парни — восхищённые. Только не до зависти мне было и не восхищения. Не думала я о замужестве. Мысли мои занимали расчёты, хватит ли риса и пшеницы на зиму, да не надо ли ещё капусты для квашений закупить. Пересчитывая по десятому разу лежащие в ладони монетки, я нечаянно забрела в оружейный угол. Тут торговали не только мечами да кинжалами. Под навесом от дождя кузнец за три серебрушки подковывал лошадей, а рядом выставил свой нехитрый товар колокольник. Мой собственный колокольчик болтался на поясе, негромко позвякивая на каждом шагу. Отец заказал его отлить из меди, когда мне исполнилось полгода, и менять его на новый я вовсе не собиралась.

— Какой тебе по нраву? — Голос за правым плечом заставил меня вздрогнуть и резко обернуться. — Да не пугайся ты так, красавица, я ничего дурного не сделаю.

Позади стоял юноша старше меня года на два. Одежда богатая. Наверное, решила я, он сын боярина или какого-нибудь зажиточного купца. Над верхней губой пробивались пока что тонкие усики, а смотрел он на меня хоть и насмешливо, но вовсе беззлобно.

— Откуда мне знать, — заметив, как склонился колокольник, добавила: — господин? Простите, негоже незамужней девице болтать с незнакомым парнем.

— Так это легко исправить, — нашёлся тот. — Меня зовут Османт, сын Родима. Твоё имя мне и так известно. Ты — Юлана, дочь купца Линского. Мы с тобой однажды виделись, ты ещё совсем мелкой была.

— Ой, — охнула я в ответ.

Передо мной стоял младший брат князя Мирдара. Тот самый, что безостановочно болтал, покуда мой батюшка выспрашивал милости перенести свою лавку. Удивительно, какими нам кажутся люди на первый взгляд. За прошедшие три лета он необычайно вытянулся, стал в два раза шире в плечах и необыкновенно подурнел. Именно таковым я нашла княжича. Несмотря на то, что лицо тот имел чистое, с чертами правильными, но крупные зубы и какие-то бесцветные глаза делали его отталкивающим. Таков был мой приговор, довольно скоро изменившийся.

— Так какой колокольчик тебе понравился? — словно не обратив внимания на моё смущение, продолжал расспросы Османт. Пальцы его прошлись по одному оберегу, коснулись другого. Крупные камни в перстнях заиграли на осеннем солнышке, словно прудовая вода в ветреный вечер. — Выбирай любой, я оплачу.

— Да что вы, что вы! — не на шутку испугалась я. — Не надобно мне ничего! И вовсе я не собиралась колокольчик покупать. Просто… смотрела.

— А я вот себе выберу, — продолжал юноша. — Скажи-ка, мастер, сколько такой вот стоить будет?

— Ежели из железа, то два серебряных, — начал перечислять колокольник, но княжич лишь скривился.

— Да на кой мне железо твоё?

— Золотой желаете?

— Ты как, Юлана, мыслишь: из чего лучше колокольчик сделать? — не ответив на вопрос мастера, обратился ко мне княжич.

Я покосилась на него недоверчиво. Не то он ответа ждёт? И правда, прежняя насмешка сменилась любопытством. Османт смотрел на меня с какой-то странноватой жадностью, отчего в горле тут же пересохло. Захотелось спрятаться подальше от этого взгляда и никогда его на себе более не испытывать. Вместо этого я вздохнула и осторожно ответила:

— Серебро. Оно и красиво, и положению вашему прилично.

— Так и знал. — Не понятно было, что именно разумел княжич под этими словами, но мне стало чуть легче дышать. Я даже осмелилась оторвать взгляд от собственного подола и впервые увидела улыбку юноши. Уже к вечеру я стала находить её самой обворожительной на свете. Да и глаза оказались вовсе не бесцветными, просто очень светлыми, напоминающими небесную синь в разгар летнего дня. — За сколько сможешь сделать такой?

— За час управлюсь, — пообещал колокольник.

— Тогда вот тебе моё повеление: сворачивай торговлю! Заплачу тебе в десять раз больше, если до заката мой заказ исполнишь. И ещё сорок золотых накину сверху за беспокойство.

— Благодарю, ваша милость, — иноземным болванчиком закивал мастер.

— А ты чего кислая такая? — снова обратил на меня внимание Османт.

— Не люблю я людей, что деньги да положение своё как пупок толстый вперёд выставляют, — выпалила я, и сама своей резкости испугалась. Не то сейчас накричит или, хуже того, в темницу повелит посадить?

Но княжич лишь весело рассмеялся:

— Пупком выставляют?! Не слыхал я такого! Ох, и позабавила ты меня, Юлана Касьяновна! А чего бы мне не выставлять, коли и деньги есть, и положение обязывает? Убытку я господину этому не причиню, его товар весь столько не стоит, сколько я ему предлагаю. А когда слухи пойдут, что сам княжич Османт у него себе оберег отлил, так народ вовсе толпами повалит. Степенным надо быть, когда чужое добро в руках держишь, а своё можно тратить, как заблагорассудиться. Чай, не краденное да кровью не мазанное. Не ворчи, Юлана Касьяновна, мой брат за тебя сорок монет приданного дать обещал, так я больше даю, чтобы ты никого другого в мужья не брала.

Не успела я ни возразить, ни даже удивиться как следует. Османт подхватил меня под локоть, свистнул кому-то невидимому и направился вслед за собравшимся колокольником. Я едва поспевала за ним: шаг-то у Османта аршинный, в три моих будет. Не хотелось мне идти с ним, да разве может купеческая дочка воле княжича брата противиться? Да и что в голове делается у этого чудного юноши, и самый мудрец бы не догадался. Всю дорогу до мастерской он сыпал шутками-прибаутками, как заезжий сказитель. Такие на ярмарку тоже приезжали, показывали пьески свои, народ развлекали. Но мне не до смеха было. Так, верно, чувствует себя мышка в кошачьих лапах. За нами следовали два дюжих охранника, топая подкованными сапогами по мостовой на зависть встречным всадникам. Люди шарахались от нас в стороны, кто-то учтиво кланялся, кто-то просто спешил уступить дорогу.

— Вот, пожалуйте, — отворяя дверь невысокой избы, пригласил нас внутрь колокольник.

— Стойте тут, — приказал охране княжич, а сам поднялся на крыльцо, по-прежнему не отпуская моей руки. Ей-ей, мне начало казаться, что он никогда от меня не отцепиться, но стоило нам пересечь порог, как Османт вдруг отодвинулся. — Как и было обещано, вот тебе кошель. Что надо для отливки приготовь, да поживее.

— Как прикажете, господин, — на лету поймал увесистую мошну мастер. — Только не думаю я, что девица должна на церемонии присутствовать.

— Э нет, драгоценный, ты не так понял! Колокольчик не мне отливать будешь, а ей. Хоть она и упирается, да только не дело это — от рождения до пятнадцати лет один оберег таскать. Пора бы уже сменить звон детский на переливы зрелости. Я же лучше за дверью подожду, пока вы не закончите.

— Но государь! — не выдержала я, но тут же осеклась: Османта и след простыл.

Он был прав. Тот медный колокольчик, что сейчас болтался на моем поясе, отлили, когда мне едва исполнилось полгода. Не было на нём ни единого украшения, язык оберега был когда-то мною же оторван и теперь держался на суровой нитке почти неподвижно. И хоть его слабый перезвон давно стал привычен моему уху, но я опасалась, как бы он вовсе не затих. В голове раздался отчётливый голос отца: «Когда что-то может достаться за даром, не надо от этого отказываться. Только прежде разберись, какую плату за это придётся отдать». Пропустив вторую часть поучения, я решила, что подарок — он и есть подарок. Да и хотелось мне княжича обижать, какую бы он цель не преследовал. Да и кто ж в здравом уме будущему правителю отказывать станет? Солнце ещё не зашло, а в руках моих оказался новый, красоты необыкновенной, колокольчик: изящный узор из переплетающихся веточек жасмина, язычок в виде капельки, стекающей по тонкой паутинке.

Не успела я и первую ступеньку одолеть, как ко мне подскочил Османт.

— Благодарю вас, господин, — поклонилась я ему в пояс.

— Вижу, по нраву тебе мой подарок пришёлся? Мне от этого радостно.

— Не к чему мне дары такие. Да и что люди подумают?

— А чего им думать? — не понял моего смущения княжич. — Я не какой-нибудь пустобрёх, и зла тебе не желаю. Если о намерениях моих беспокоишься, так хоть сейчас же пойдём к твоему батюшке благословления просить.

— Благословления? На что оно вам, господин? — от удивления позабыв о приличиях, уставилась прямо в глаза Османту. А в тех плескалась прежде не виданная мной решимость. С такой воины бравые в рукопашную идут.

— Как на что? Жениться на тебе хочу, Юлана Касьяновна. Как увидел тебя впервые, так забыть не могу. Скольких девушек братец мне сватал, да все они — неровня тебе. У тебя и стать есть, и ум. Знаю я, что у отца ты первая помощница, и среди подруг во всех делах первая. Чем не княгиня будущая?

— Да какая из меня княгиня? Окститесь, ваша светлость! — вырвала я руку, которую юноша незаметно в свои ладони загрёб. — Хоть и говорите вы складно, но не поведусь я на речи такие сладкие. За подарок свой благодарность получите мою безмерную, но о женитьбе и помышлять забудьте. Рано мне ещё о замужестве думать. К тому же, хоть и знаю я, кто ваш батюшка, о вас слыхом не слыхивала.

То не совсем правда была. Много разговоров о брате Мирдара ходило. Что силён он и ловок, и в охоте хорош, и мечом владеет не хуже брата старшего. В свои семнадцать лет Османт уже имел свою небольшую дружину, и дважды ездил к границе — подавлять бунты племён местных. В общении княжич пусть и бывал иногда резок и не слишком обходителен, да все ум его и образованность признавали. Что же невест касаемо, как по слухам чуть ли не каждая девица столичная с княжичем обручалась. Ничего в том не было удивительного: каждый в Сартии, да и за пределами её, за честь считал породниться с Мирдаром, а потому любой взгляд, любое слово тут же порождало домыслы. Да только ни к кому молодой Родимович не был привязан.

Не стал юноша спорить. Улыбнулся загадочно и молвил:

— Вижу, решительная ты, Юлана Касьяновна. Ничего против того не имею. Скоро мне уезжать, и не знаю, когда мы вновь свидимся. Не держи на меня зла, красавица. Не хотел я гордость твою задеть, не хотел обидеть ничем. Прошу только — колокольчик не выбрасывай, сохрани до приезда моего. А я же обещаю, что больше против твоего желания ничего делать не стану. Пойдём, Юлана, раз привёл тебя к колокольнику, так и обратно проводить обязан.

Не помню, о чём мы говорили на обратном пути. Может, и вовсе — молча шли. Но каждый шаг давался всё труднее. Украдкой смотрела я на Османта. Лицо его оставалось подобно камню, и только в глазах сияло солнце закатное, и казалось — сами по себе они светятся. Колокольчик я так и несла в руке, ощущая, как тот от тепла нагревается. Так и сердце моё постепенно оттаивало. Если бы не идущие за нами конвоиры, не дающие ни на мгновение забыть о том, кто таков Османт, я уже тогда решение своё переменила. Но мысль, что передо мной не просто юнец влюблённый, а брат княжеский, от такой неосторожности останавливало.

Он, действительно, уехал. Утром толпа собралась провожать Османта. Путь ему предстоял в соседнее княжество в качестве сартийского посла. И сама не ведая по какой причине, стоя среди своих подруг, вдруг вынула я платок и принялась им махать. Не знаю, различил ли он меня среди других горожан, но я с той поры больше никого перед собой не видела.