Сны хрустальных китов

I

Исследовательское судно «Элоиза» третий год бороздило просторы Небесного мира. Запас припасов стремительно таял, равно как и энтузиазм участников экспедиции. Матросы шептались между собой: мол, у капитана совсем с головой не в порядке. Загнать их в этот сектор космоса мог только настоящий псих. И пусть официально главным на корабле считался вовсе не Фредрик Лайтенд, а профессор физики невидимых излучений Валиус Юсфен, но именно капитан рулил «Элоизой» как в прямом, так и в переносном смысле. Сухенький старичок сначала вяло возражал ему, пытался спорить, но уже через неделю оставил это гиблое занятие. Проще гору сдвинуть.

Ночные дежурные уже вовсю зевали, мечтая о тёплых койках в каютах, дневные — ещё смотрели красочные сны, когда командир цеппелина проснулся. Жёсткий краешек книги впился ему в бок, но разбудило Фредрика вовсе не это. К неудобствам он давно привык, не обращая на них никакого внимания. А вот игнорировать собственные сны ему до сих пор не удавалось. Не сны… кошмары. Он не помнил, когда в последний раз видел что-то хоть сколько-нибудь приятное. И снилось ли таковое ему вообще.

Начало своей жизни, той жизни, что навсегда была утеряна капитаном, он помнил смутно. Все события этого короткого периода превратились для Лайтнеда в бесконечное восхождение по заснеженным горам. Он понимал, что, как и сейчас, тогда на Элпис также сменялись времена года, но в его памяти не осталось места ни лету, ни весне. В ней поздняя осень перетекала в зиму, а на смену зиме вновь приходили листопады и холода.

Одним движением поднявшись с кровати, Фредрик отправился к умывальнику. Холодная вода быстро освежила его, но до конца стереть гадкое ощущение прилипшей к лицу паутины не смогло. А всё эта духота. Он больше не мог выносить недостаток свежего воздуха, а более этого — чуть слышный запашок нестиранных носков. От него невозможно было избавиться. Система воздушной фильтрации корабля не справлялась, и капитана неотвязно преследовало желание высунуть голову из иллюминатора.

От этого глупого поступка его удерживало только то обстоятельство, что иллюминаторы попросту не открывались. Да и разбей Фредрик толстенное стекло, ему бы не удалось осуществить свой план. При малейшем намёке на разгерметизацию срабатывали защитные щиты. Насколько быстро это происходило, Лайтнед смог убедиться пару месяцев назад.

Из зеркала, висящего над умывальником, на него взирало усталое лицо со следами от подушки на левой щеке. Длинные пряди невыразительного блекло-русого цвета занавесили правую. Глаза такого же непримечательного цвета пасмурного неба, прямой нос да подбородок с ямочкой. Ни красавец, ни урод. Обыкновенный мужчина сорока с небольшим лет. Так и не вытертая вода стекала в чашу умывальника, пока он вглядывался в своё отражение. Собственный облик приводил Фредрика в замешательство, заставляя вот так каждое утро торчать у зеркала по несколько долгих минут. Лайтнед будто пытался вспомнить, как выглядел раньше, потом неизменно тряс головой и отходил подальше от умывальника.

— Уходи, — прошептал капитан незнакомцу в зеркале. — Уходи. Ты — не я, и мне никогда не стать тобой.

Потом прикрыл глаза, почти прижав голову к зеркальной поверхности и резко выдохнув, повернулся. Будь его воля, он бы запретил все зеркала. Но её едва хватало лишь на то, чтобы удерживать относительный порядок на цеппелине. Да и то, чем дальше «Элоиза» удалялась от родной планеты, тем сложнее это давалось Фредрику. То тут, то там возникали склоки; то там, то тут что-то шло не по плану. И всё чаще капитан слышал разговоры о том, что они ничего уже не найдут, и если Лайтнед ещё сохранил остатки разума, он обязан отдать приказ о возвращении домой.

Накинув поверх просторной рубашки мундир — синий и густо расшитый золотыми нитями, Фредрик присел за стол. На столешнице в несколько слоёв лежали разнообразные карты. Самая большая из них свешивалась почти до пола. Незнакомому с воздухоплаванием человеку от этих разрисованных кусков пергамента толку было немного. Но там, где обыватель видел одни цветные пятна да цифры, Лайтнед представлял себе настоящие туманности и звёздные системы. Эта экспедиция была уже четвертой на счету Фредрика и самой продолжительной из них. Одиннадцать лет он скитался по Небесному миру, и не осталось ни одного уголка, куда бы ни залетал его цеппелин. Конечно, в пределах, который позволяли исследовательские корабли третьего поколения. Пока Лайтнед и его команда ловили далёкие сигналы, на Элпис уже смастерили судно получше, в этом капитан не сомневался. Но своё нынешнее обиталище он бы не променял и на самое мощное транспортное средство.

Если люди перестали волновать Фредрика относительно недавно, то ценность некоторых вещей он понял уже давно. Как и познал преданность к ним. Первый раз увидев корабль, ещё стоящий на специальных стропилах на верфи, Лайтнед почувствовал нечто, что можно было сравнить с любовью с первого взгляда. Узнавание, единение. Словно эта громадина, как и он сам, лишь притворялась чем-то другим, на самом деле являясь лёгким и быстрым бригом. И, правда, под тоннами металла и древесины скрывалась душа настоящей покорительницы космоса.

Хотя на земле, скованная множеством креплений и опутанная лигами проводов, «Элоиза» больше напоминала мифического зверя гиппопотама, застрявшего в рыбацкой сети. Фредрику пришлось до предела задрать голову, чтобы увидеть верхние уровни технического отсека. Сигарообразный купол из прочной стали сверкал в свете Глаза Птицы, не давая, как следует, рассмотреть цеппелин. Под ним, как детские ступни, прилепленные к ногам взрослого, лепились жилые отсеки. Их условно называли гондолой, хотя Лайтнеду многоярусная конструкция больше напоминала осиное гнездо. Сходство усиливали ползающие по поверхности корабля рабочие. Они что-то завинчивали, заколачивали и приваривали, так что шум стоял невообразимый. И сквозь все эти звуки до Лайтнеда долетали вскрики главного инженера верфи:

— Осталось совсем немного. По сути, это уже наведение марафета. К тридцатому числу всё будет готово, не сомневайтесь.

Фредрик и не сомневался. Он смотрел на судно, не отрывая глаз, пытаясь одним взглядом объять его целиком. Но это было невозможно: почти шестьсот локтей[1] в длину и сто в высоту, цеппелин был устрашающе велик и казался таким же неповоротливым. Через неделю они снова встретились: Лайтнед и корабль, уже окрашенный в ровный серый цвет и подготовленный к взлёту. Но мнение капитана ничуть не поменялось. Он по-прежнему видел на месте монстра прекрасную быстрокрылую чайку. Видел изящный нос и паруса, видел мачты и реи.

И не раздумывая, черкнул в специальном документе название — «Элоиза». Главный инженер покачал головой. Как-то не принято было называть исследовательское судно женским именем. Всё чаще их нарекали безликими сочетаниями, вроде «Дикий вепрь» или «Звёздный странник», а то и вовсе оставляли рабочую аббревиатуру с номером. Традиция придумывать капитанам названия для своих кораблей корнями уходила в древние времена, когда существовали только морские их разновидности. Но если раньше в это вкладывали особый смысл, веря, что правильное имя — залог удачного похода, то теперь осталась лишь пустая дань прошлому. Для всех, но не для Лайтнеда. Он искренне верил, что теперь неразрывно связан с цеппелином, что дав ему название, определил свою судьбу на ближайшие годы.

Что ж. Его чаяния пока оправдывались. «Элоиза» беспрекословно слушалась Фредрика. Выглядящая нелепо на земле, в безвоздушном пространстве она показала всю свою мощь и небывалую манёвренность. И хотя воздушный фильтр уже плохо справлялся с нагрузкой, а системный анализатор периодически оповещал об ошибках то одного устройства, то другого, в общем и целом, держалась молодцом. За два года Лайтнед ещё крепче полюбил цеппелин, переживая любые неполадки, как собственную болезнь. А потому запашок не стиранных носков скорее не раздражал мужчину, а заставлял его грустить. Запас прочности таких вот исследовательских судов относительно небольшой: всего десять-пятнадцать лет. Это при условии, что через каждые год-два их пригоняют на завод и проводят полный ремонт всех систем. Команде же «Элоизы» приходилось справляться со всеми поломками своими силами, а потому некоторые начали бояться, что просто не дотянут до порта приписки. В лучшем случае — застрянут на орбите какой-нибудь безлюдной планетки. В худшем — двигатели могли окончательно отказать, и тогда корабль навсегда завис бы посреди открытого космоса.

Капитан знал об опасениях остальных членов экипажа. Знал, что за спиной его называют ненормальным. Но отступить уже не мог. Вряд ли кто-то позволит ему возглавить пятую экспедицию. Да и не выдержал бы Лайтнед нового ожидания на Элпис. Пока они двигались, хоть куда-то, но двигались, оставалась надежда. Стоит оказаться на планете, как Фредрик снова почувствует себя прикованным к её поверхности, почувствует безысходность и отчаянье. Они-то и гнали мужчину всё дальше и дальше. А кошмары не давали хоть на день забыть о действительной цели этого путешествия.

Было всего четыре утра по корабельному времени. Дежурный не зажёг ещё дневные светильники, и каюту капитана освещала лишь одна одинокая лампа. В жёлтый круг света попала чернильница и небольшой секретер, в котором хранились личные документы Лайтнеда и его главное сокровище — серебряный компас. Совсем небольшой, меньше четверти ладони и такой старый, что металл потускнел, а узор на крышке и, вовсе, стал черным. Кое-где виднелись царапины и даже одна небольшая вмятина. То были немые свидетельства богатой на события истории компаса и его владельца.

Как всегда перед тем, как откинуть крышку, капитан несколько секунд пристально смотрел на эти отметины. Словно надеялся узреть письмена, вдруг проявившиеся на потускневшей поверхности. Но ни тайных посланий, ни каких-либо ответов не находилось. Всё то же искусно отчеканенное переплетение листвы да старинный герб посредине.

Мало нашлось бы специалистов, знающих, чей он или какому государству принадлежал. Род, владеющий гербом, давно угас, а столица той страны сменила название. Да и само изображение птицы с длинным хвостом и короной на голове наполовину стёрлось от бесконечных прикосновений и попыток хоть как-то отчистить компас. Когти и клюв её затупились. Часть самоцветных камешков, разбросанных по завиткам перьев, отскочила, оставив после себя рубцы.

Лайтнед задержал свой взгляд на них, нежно пробежал пальцами по тонкой кромке листвы, и, наконец, открыл компас. Тот час стрелка, до того покоящаяся, начала бешено вращаться по кругу. От севера к югу и обратно. Уже несколько месяцев капитан наблюдал подобное, и каждый раз, стоило стрелке на долю секунды замереть на месте, сердце Фредрика останавливалось вместе с ней. Но, как и день, и два дня назад, то была лишь задержка, лишь отсрочка его приговора. И снова указатель спешил пронестись по кругу, а сердце болезненно сжималось в груди.

— Скажи, милая, неужели мои поиски напрасны? — пробормотал мужчина, закрыв глаза. Перед ними плясали то ли пятна, то ли цветные вспышки раскалённого газа.

Успокоиться. Откинуться на спинку неудобного казённого стула. Налить из высокого графина воды и неспешно, глоток за глотком, выпить целый стакан до дна.

Когда-то он любил пировать. Любил безудержное веселье и мог не просыхать неделями. Но тогда ему было с кем веселиться, и было что праздновать. С той поры всё вино стало отдавать для Фредрика горечью, а вместо приятного шума в ушах слышаться утробный рёв страшного зверя. Только вода могла освежить его. Лучше всего чистая и холодная, а не стоящая уже целую неделю, так что стенки кувшина стали осклизлыми.

— Что за мерзость?! — выплёвывая первый же глоток обратно в стакан, ругнулся Лайтнед. Вот и новый признак грядущего бунта, говорящий о настроениях экипажа даже больше, чем сухие записи в судовом журнале или перешёптывания за капитанской спиной.

Вылив содержимое графина в умывальник и отставив дурно пахнущую посудину подальше, Фредрик снова взглянул на часы. Время, как и всё на «Элоизе» двигалось с поразительной медлительностью. Не прошло и пятнадцати минут после его пробуждения, а командир уже чувствовал себя подобно выпотрошенной рыбе: пустым и одновременно каким-то тяжёлым, словно кто-то испортил его внутренний гравитометр. Хотя, не исключено, что с гравитацией, и впрямь, происходило что-то не то. Сделав мысленную пометку расспросить об этом старшего техника, Лайтнед снова погрузился в состояние задумчивой рассеянности.

Где-то наверху, над ним, грохотали и слегка вибрировали двигатели, опорожняя огромные баки со сжиженным топливом. Автоматы регистрировали малейшие изменения проникающего излучения, насосы перекачивали кубометры воздуха, а система очистки прогоняла отработанную воду, делая ту вновь пригодной для потребления. Здесь же, внизу, было абсолютно тихо. Лайтнед уже привык к этой тишине, разбавляемой только редкими вскриками часовых. Привык он и к искусственному свету, и к вечной тьме снаружи. Но даже Фредрику порой становилось тоскливо от этого постоянства, и тогда он шёл на обзорную палубу и оставался там до тех пор, пока ум его не успокаивали своим сиянием звезды.

Натянув сапоги и застегнувшись на все пуговицы, капитан покинул каюту. До пробуждения остальных офицеров и матросов оставалось ещё полтора часа. Узкие прямые коридоры чередовались с небольшими залами. Лайтнед мог ходить по «Элоизе» с закрытыми глазами, но почему-то каждый раз искал указатели. По мере приближения к носовой части усилился запашок нестиранных носков. Фредрик поморщился, и вдруг сбился со своего размеренного шага.

Что-то изменилось. Но дело не в разгорающихся ночных светильниках. Какой-то звук заставил Лайтнеда остановиться. Хотя нет, даже не звук, а что-то сродни ему, некая волна, заставившая подняться на шее волоски и запустившая по капитанской спине строй мурашек. Шёпот. Или дыхание. Или и то, и другое сразу. Нечто, похожее на сквозняк. Вот только, откуда на космическом корабле взяться сквозняку? Фредрик почувствовал, как леденеют руки, как необъяснимый холод сковывает ступни. Но всё это продолжалось не больше пары секунд, а потом ощущение тонких морозных пальцев исчезло также неожиданно, как и появилось.

Лайтнед выхватил из кармана компас, но пальцы его не слушались, и не сразу удалось открыть крышку. Но нет… стрелка по-прежнему вращалась, не находя покоя и единственно верного направления.

— Что за глупости, — отругал себя мужчина. — Она бы не стала…

— Капитан? — из-за угла выскочил один из дежурных, заставив Фредрика поспешно запрятать свой оберег в карман. — Что вы здесь делаете?

— Гуляю, — сквозь зубы процедил начальник.

Он уже хотел двинуться дальше, но кое-что вспомнил, и, обернувшись к остолбеневшему парнишке, уточнил:

— Эй, а это не ты отвечаешь за офицерские каюты?

— Так точно, — отмер тот и тут же вытянулся в струнку. — Старший матрос Люнтер.

— Вот и отлично. Я как раз собирался с тобой побеседовать. Почему в моём графине какие-то помои вместо нормальной воды? Хочешь, чтобы твой капитан отравился?

— Так это… того… — тут же втянул голову в плечи дежурный. — Приказ старпома.

— Какой ещё приказ? — не понял Лайтнед.

— «Ограничить потребление питьевой воды и урезать довольствие свежими овощами с трёхсот грамм до ста пятидесяти в сутки», — залихватски процитировал парень. И осторожно добавил: — А вы разве не в курсе?

— Конечно, в курсе! — рявкнул Фредрик, заставив подчинённого отшатнуться, а сам подумал: «Это уже ни в какие ворота!»

О созерцании звёзд нечего было и думать. Лайтнед развернулся и поспешил в сторону рулевой рубки. Если эти засранцы не успели без него изменить остальной устав, то старпом обязан найтись именно там. Холод, охвативший командира «Элоизы» совсем недавно, был забыт. Теперь он весь был объят жаром негодования.