Сны хрустальных китов

VI

Люди боялись бури. Той самой, что не писалась в официальных документах с большой буквы, не звалась Великой или Кровавой, но про которую всегда говорили с особым почтительно-пугливым выражением. Никто не знал, когда она придёт в очередной раз. Могло пройти всего несколько месяцев, а иногда о бурях не слышали годами. Но все в королевстве от мала до велика знали, зачем нужны крепкие ставни на окнах и щиты вокруг полей. Хорошо, когда громадная масса красно-коричневого песка проносилась быстро. Хоть сила её была ужасна, хоть несла она разрушения, но намного хуже, если ветер продолжал дуть несколько дней. Тогда всё заносилось слоем песка — крупного, но почему-то попадавшего в самые мелкие щели, не дающего расти растениям, засыпающим водоёмы и долго висящим в воздухе оранжевым маревом.

Но кроме вреда, буря приносила и немалую пользу. Весь песок тщательно собирали и свозили в специальные хранилища. Там его тщательно, почти любовно просеивали, избавляя от камешков, сучков и прочего мусора, а потом долго промывали проточной водой. От воды песок постепенно и очень неохотно терял свою краску, становясь подобен мелкой стеклянной крошке. Потому-то его ещё называли хрустальным, а из-за того, что прилетал тот с севера — полярным. Но главное волшебство заключалось вовсе не в цвете песка, не в его способности плавиться при относительно низких температурах и долго сохранять накопленное тепло. Сделанные из подобного песка изделия приобретали поистине волшебные свойства и ценились едва ли не дороже золотых.

И всё же, людей пугала перемена ветра. Тот, правда, три последние недели дул с юго-запада, принося волны жара и поднимая в воздух лишь местную, самую обычную пыль. Она закручивался в небольшие, совсем безвредные воронки и тут же оседала обратно. И всё же, когда вчера небо разразилось дождём, многие мысленно возблагодарили его за столь щедрый подарок. Дождь служил верным знаком, что опасность миновала, что, по крайней мере, ещё пару месяцев можно не вглядываться с опаской в линию горизонта и проплывающие облачка. Они будут чисты и белоснежны, а на языке не появится противного кисло-горького привкуса. Ливень продолжался почти всю ночь, стихнув лишь к рассвету. До сих пор (а было десять часов утра), в воздухе висела водяная взвесь, такая плотная, что порождала обманные радужные блики в свете Глаза Птицы. От этого всё время хотелось вытереться и снять прилипающую к коже одежду. А ещё — вздохнуть, потому как духота стояла необыкновенная!

Фредрику Лайтнеду не было никакого дела до осадков. Он давно не страшился бури, обычной или приносящей хрустальный песок. Его больше беспокоила толпа перед входом в главный корпус королевской академии военного и гражданского воздухоплавания. Академия хотя и не пользовалась особым престижем, да что там, считалась заведением совершенно заурядным, каждый год в неё поступало не менее трёх сотен молодых людей со всех концов королевства. Оплата за обучение здесь взималась не предельно большая, а выпускники, несмотря на всё, крайне редко оставались без работы. В академию поступали, в основном, сыновья купцов, мастеровых людей и простых рабочих в надежде однажды стать капитаном на военном цеппелине или хотя бы важной шишкой на верфи. И основная масса, действительно, попадала на верфи — в качестве помощников в сборочные цеха. Те же, кто чего-то добивался, перевозили по воздуху грузы или занимались починкой мелких частных судёнышек. И всё же, даже на гражданском отделении студентов учили разбираться в оружии и пользоваться стандартным оборудованием боевого судна, а все они, пусть и номинально, носили звание старшего матроса. А потому каждый из них мог однажды стать частью экипажа на «настоящем» корабле.

Приземистое, с одинаковыми квадратными оконцами, сооружение главного корпуса больше напоминало казарму, чем учебное заведение даже во времена своей юности. А теперь оно вовсе стояло подобно древнему старику с жёлтыми зубами, когда-то белоснежных, пилястр. Голубые стены давно превратились в линяло-бирюзовые, больше тяготеющие в зелень, нежели в синеву. Над парадным входом размещался прелюбопытный барельеф, изображавший Глаз Птицы и вращающиеся вокруг него планеты. На них ещё сохранились следы краски, хотя догадаться, какой именно, было довольно проблематично: барельеф выцвел также как стены. И только пара неугасимых звёздочек всё также приветственно посверкивала остатками сусального золота.

С одной стороны к корпусу лепились несколько административных построек, возведённых гораздо позже, совсем уныло-безликих. С другой раскинулся сквер, в котором любили прятаться студенты, прогуливая лекции. Сделать это не составляло никакого труда. Сквер был большой, с травой по пояс и давно нестрижеными кустами. А ещё понатыканными с непонятной логикой скамейками и просторной беседкой, тщательно укрытой от посторонних глаз зарослями бузины и кизильника, так что только крыша торчала.

К корпусу же вела дорожка, тщательно выложенная когда-то красным кирпичом, который со временем растрескался, местами превратившись в красные осколки или вовсе, в крошку. И снова — кусты. На этот раз дёрен с золотисто-зелёной листвой, наглухо перекрывший все пути отступления всем, кто надумает шагнуть на эту тропу знаний. Вчерашний дождь сделал их свежее, пропитал кирпич влагой, так что кое-где тот начал пошатываться в распухшей земле. Один неосторожное движение, и можно легко подвернуть ногу. Хорошо, что Лайтнед предпочитал высокие сапоги с узкими голенищами, шнурующимися до самого верха. В них можно было хоть по горам лазать, хоть по таким вот тропкам перепрыгивать.

А вот шерстяной камзол был лишним. Фредрик чувствовал, как пот вперемешку с оседающей мглой капельками спускается от виска к подбородку. Жаль, но более подходящего костюма в гардеробе не нашлось. Те яркие, расшитые блестящими нитками и украшенные перьями наряды вовсе не годились для его цели. Они хороши для балов или посещения театров, но ни как не для собеседования в академии. К тому же Лайтнеду не хотелось выделяться на фоне остальных студентов и как-то показывать своё материальное превосходство перед ними. Тот, прошлый Фредрик мог себе такое позволить. Фредрик-франт, Фредрик-повеса.

Но тот прожигатель жизни умер. Исчез. Испарился без следа, подобно тому, как вскоре испарятся жемчужные капельки с листов дёрена. На его место пришёл другой. Однажды утром, три месяца назад, открыв глаза, занял место прежнего Лайтнеда. То было пасмурное и тёмное утро — не чета сегодняшнему. Юношу разбудило пение птицы: странное, диссонирующее с мрачностью природы, похожее на насмешку. Несколько минут Лайтнед не двигался. Он просто ощупывал покрывало рядом с собой, пока взгляд медленно скользил от одного угла спальни к другому, выхватывая по одному предметы меблировки.

Высокий шкаф простёрся вдоль стены, закрывая ту полностью. Латунные ручки в форме обнажённых девиц, такие же — на комоде рядом с кроватью. Диванчик, не слишком широкий, на таком не рассядешься и, тем более, не разляжешься с книгой в руках. Твёрдую спинку и жёсткие подлокотники компенсировало обилие подушек всех оттенков фиолетового — от полуночного до нежно-аметистового. В углу, словно наказанный ребёнок, притулился письменный стол-коротыш, годный лишь на то, чтобы служить подставкой для компании пузатых бутылок и бокалов. А почётное место у окна заняли кресла, такие же лавандовые, как диван. Лайтнед поморщился. Придётся менять обстановку. Если, конечно, не удастся никуда переехать, на что юноша очень надеялся.

Лишь спустя четверть часа он позволил себе встать и пройтись. Шаги давались легко, нигде ничего не стреляло, не мешалось и не болело. Удивительно приятное ощущение! Боязливо приблизившись к зеркалу, Фредрик заглянул за краешек рамы. Перед глазами его предстал молодой человек лет двадцати с пышными волосами светло-русого цвета и довольно приятными, но не примечательными чертами лица. Правда, вид у него был каким-то потрёпанным, а в глазах плескалась тревога, что, впрочем, было не удивительно в сложившихся обстоятельствах.

— Я цел. Я здоров, — с облегчением произнёс Лайтнед.

Хотелось добавить, что произошедшее с ним — всего лишь сон, но от правды не убежать, как и от нескольких месяцев вынужденного постельного режима. Не убежать от немощности, от сковывающих мышцы спазмов. И от повторяемой в ночи молитвы: небесная птица, прекрати мои страдания. Наконец-то, она была услышана. Наконец-то Фредрик может вот так, запросто, пройтись без поддержки по пушистому ковру. Может стащить опостылевшую одежду и, потянувшись всеми суставами, просто постоять посреди спальни голышом. Только спустя несколько мгновений он одумался: мало ли, кто зайдёт?

Пришлось немедленно спрятаться в ванной и уже там, в тёплой воде, продолжить своё занятие. С удовольствием подвигать сильными ногами, согнуть и разогнуть каждый палец на руке, словно примеряя, не жмёт ли обновлённое тело. Глаза больше не застилал туман, зрение снова стало чётким. И Фредрик смотрел. Смотрел на всё: на разноцветные плитки, которыми была отделана ванная комната, на лежащие на полке толстые полотенца. Он прочёл все названия шампуней и жидкого мыла, с удовлетворением отметив, что не потерял способность читать. Волосы юноши были спутаны настолько, что пришлось буквально раздирать их на отдельные пряди. От тела шёл неприятный запах пота, и Лайтнед с остервенением скоблил себя жёсткой мочалкой, пока кожа не стала насыщенно-розовой.

Только закончив все процедуры, он вернулся обратно в спальню. Не зная, что надеть, нахлобучил первый попавшийся костюм. За то время, пока он пребывал на грани жизни и смерти, мода не особенно изменилась. Чулки, панталоны из хлопка, поверх них брюки из плотной ткани с мелким рисунком. Сорочка, жилет в тон к брюкам, и в дополнение ко всей этой «капусте» — кафтан. Подтянуть и поправить, где надо. Убрать влажные волосы назад, затянув лентой. По счастью, жуткие воротники отошли в прошлое, как и разнообразные перевязи, банты и парики. От былой роскоши осталась лишь густая вышивка да украшения в виде брошек или необычных пуговиц. Раньше Лайтнед обожал такие вещицы, но сейчас ему просто хотелось как можно быстрее покончить с обряжением.

Подойти к окну — высокому, с частым переплётом. За ним простирался унылый вид голых деревьев и остатков желтоватого снега. Но Фредрику было важнее то, что открывалось за ними. Башни и купола, преобразованная человеческими творениями линия горизонта. Такая же, как и тогда, до того, как он совсем ослабел, до того, как к нему пришло спасительное забвение. Лайтнед невольно улыбнулся и поспешил прочь из комнаты. Ему хотелось поскорее изучить этот новый мир, и ещё больше — нового себя.

Вниз вела деревянная лесенка с ажурными перилами. Фредрик насчитал четырнадцать ступенек. Поморщился. Нечётные числа нравились ему больше, но считать подобное совпадение дурным знаком юноша не стал. Просторная гостиная, гораздо уютнее, чем его собственные покои. Тут не было резких цветов, зато нашлось много милых мелочей, вроде статуэток и фотографий в рамках. А ещё недопитая чашка с остывшим чаем. Кто-то неизвестный поставил её прямо на свежую газету. От бумаги несло типографской краской, пачкающий подушечки пальцев.

«13 число месяца подснежника», — прочёл Фредрик про себя дату наверху страницы. Потом заглянул на первую полосу и добавил уже вслух:

— Три тысячи двести восемьдесят восьмой. Что ж, не так долго я пробыл в отключке.

Он хотел продолжить осмотр, но тут раздалось характерное громыхание автоматического замка, и Лайтнеду пришлось срочно переключить своё внимание на вошедшего. Точнее, на вошедшую девицу лет пятнадцати-шестнадцати в тёмном плаще, обмётанном по подолу грязью. Это первое что бросилось в глаза. Потом Фредрик увидел торчащие из-под шляпы светлые кудряшки и большие карие глаза. У девицы был аккуратный нос, а вот рот казался слегка великоват для такого миниатюрного личика. Возможно, такое впечатление создалось из-за чересчур яркой помады. Но вот брови у неряхи были свои, густые, ничем не подведённые и очень красиво очерченные. Такие же как…

— Братец! — вскричала девица. — Ты встал?! Мы не собирались трогать тебя до обеда. Как ты себя чувствуешь?

— Вполне… — кашлянул, прочищая горло, Фредрик. — Вполне нормально.

— Ох, братец, мы так испугались! Ты был похож на мертвеца. Мать весь вечер плакала, а отец грозился отправить тебя в пансионат. Ужасно, просто ужасно.

— Перестань, — отмахнулся юноша. — Лучше скажи, где родители сейчас?

— Папа, как всегда, поехал на свои плантации. Будто без него не справятся. А мама с госпожой Планд, наверное, сейчас расписывают очередную тарелку на уроках керамики. Хоть бы раз принесла, показала. Вот я всегда приношу свои работы, и сразу становится ясным, что не зря учусь, не зря время трачу.

— Плантации? — растерянно переспросил Лайтнед.

— Ну, сады, какая разница. Как же, ежегодная церемония опрыскивания от паразитов. Пока листочки не распустились, — явно передразнивая отца, пробасила девица. — Он уже третью неделю обещает сводить меня в музей. Скоро выставка закончится, а я так туда и не попаду. Между прочим, это никакая не блажь. И не смотри на меня так. Да, я хочу, и буду заниматься литьём. Преподаватель говорит, что я гораздо лучше некоторых мужчин, вот как! Во всяком случае, я более… скурпулёзна.

— Скрупулёзна, — поправил Фредрик.

— Ну да, — серьёзно кивнула девица и неожиданно спросила: — А что это значит?

— Это значит, что ты чрезвычайно тщательна. Литье, говоришь?

— Ум.

Видимо, вспомнив, что неприлично разгуливать по чистой гостиной в уличной обуви, девица уселась на пуфик и принялась расшнуровывать ботинки. Странно, но в отличие от пальто, те выглядели ни сколько грязными, сколько мокрыми. Занятие так поглотило сестру, что опомнилась она лишь тогда, когда Фредрик щёлкнул дверной ручкой. И тут же забросала его запоздалыми вопросами:

— Ты куда? И почему ты не в домашнем? Тебе лежать надо!

— Скоро буду, — буркнул тот. Перешагнул порог и предупредил напоследок: — Если кто будет спрашивать, вернусь к обеду. И попроси за меня у матери прощения.