Системный Барон

Глава 3

— Да, и ещё кое-что, — обернувшись уже в дверях, бросил я дознавателю. — При обыске ищите вещи других жертв. Если он оставил платье, то наверняка хранит и другие «сувениры» на память, чтобы пересматривать и наслаждаться воспоминаниями о преступлениях.

Николаевич замер, стоя у окна, его спина напряглась. Мужчина медленно обернулся, взгляд был тяжёлым и оценивающим, но не раздражительным.

Дверь за моей спиной захлопнулась, и в лицо ударил запах плесени и пота. Меня снова повели по тёмным коридорам, то и дело подгоняя.

— Я уж думал, Николаевич смягчится, и ты отделаешься камерой, — с непонятным сожалением произнёс конвоир.

Я лишь пожал плечами, насколько позволяли раны на спине.

— Видимо, моё обаяние не сработало.

— Не в этом дело, — понизив голос, возразил он. — Начальство не жалует, когда кто-то умнее него кажется. Особенно, ежели ты…

Он запнулся, сглотнув.

— Особенно если я «немаг»? — договорил я.

Ответом стало молчание. Красноречивее не придумаешь. В любых мирах власть не любит, когда её оставляют в дураках.

Наш путь пролегал через лабиринт коридоров с решётчатыми дверями. У каждой меня прижимали лицом к шершавому холодному камню или решётке, пока раздавался лязг ключей, скрежет механизмов и непонятное шипение, словно кто-то выпускал пар. Процедура, отточенная до автоматизма, рождала в душе гнетущее ощущение безысходности.

— Лицом к стене! — заученной фразой скомандовал конвоир, и я послушно ткнулся носом в стену, вот только до следующей двери было ещё далеко.

— Эй, Михалыч! — вдруг крикнул он в другой конец коридора. — Открой-ка нам двенадцатую!

В темноте послышался лёгкий шорох, будто кто-то, с трудом переставляя ноги, вышел из ниши.

— Уверен? — раздался хриплый голос в ответ.

— Уверен, — безразлично ответил мой провожатый.

Из-за решёток тут же посыпались приглушённые возгласы:

— В двенадцатую ведут!

— Кого?

— Дьявол его знает, впервые вижу.

— Дай посмотреть!

— Не толкайся, чёрт!

Я стоял, уткнувшись носом в кладку, и слушал этот хор преисподней.

— О, смотрящий, глянь-ка! Это ж нашего ведут! Доигрался, малыш⁈ — просипел кто-то совсем рядом.

Меня дёрнули вперёд. Я шёл, чувствуя себя персонажем романа Стивена Кинга, которого ведут прямиком в пасть к Пеннивайзу.

Железная решётка карцера со скрежетом отворилась, и меня втолкнули внутрь. Я приготовился к худшему: сырой каменный мешок, солома, полная вшей, и ведро в углу, но реальность оказалась иной.

Это была одиночная камера. Но не карцер в моём понимании.

На цепях висела дубовая койка, на которой лежал соломенный матрас и даже застиранная, но чистая простыня. В углу — деревянная параша, от которой, конечно, пахло, но не смертельно. И даже небольшой столик около кровати.

А главное, тут было окно, в отличие от большой камеры напротив. Оно располагалось у самого потолка, и оттуда тянуло прохладным, но свежим воздухом. А ещё в окне виднелся небольшой клочок посеревшего вечернего неба.

«Настоящие 'VIP-апартаменты», — едва не рассмеялся я вслух. Вот только все, от конвоиров до зеков, боялись этого места как чумы.

Вскоре по коридору с оглушительным лязгом покатилась тележка, запряжённая угрюмым поваром-зеком, лицо которого не выражало ровным счётом ничего, кроме скуки и лёгкого отвращения к собственной работе.

Он швырял помятые жестяные миски в протянутые через прутья руки.

Внутрь с чавкающим звуком шлёпалась мутная жижа с бледными ошмётками капусты и парой полупрозрачных кружков морковки. Вслед летел обломок чёрного хлеба, часто отскакивая от миски и падая на грязный пол.

В камере напротив трое молодых парней, которых я уделал, окружили старого деда, сидевшего на полу у решётки.

— Ну-ка, скелет, поделись. Тебе всё равно не дожить до лета, — шипел один, забирая у старика хлеб, — а нам силы копить. На рудниках пригодятся.

Старик даже не сопротивлялся. Он лишь глубже втянул голову в плечи, словно черепаха, и его острый подбородок уткнулся в грудь. Казалось, дед просто заснул, отключился от реальности, в которой его последний ужин уплывал в чужие жадные рты.

— Эй! — рявкнул я, не выдержав, и ударил кулаком по холодным прутьям решётки. — Верните деду еду! Он же помрёт!

Троица обернулась на мой голос. Их лица расплылись в карикатурных ухмылках.

— О, смотрите, наш долгожитель! — крикнул вертлявый. — Не зарься на наше, новенький! Лучше о себе подумай!

— Правильно, — подхватил второй, нарочито громко чавкая украденным хлебом. — Тебе, благодетелю, тоже пайка скоро не понадобится. Ночью в гости наш сосед наведается, слышишь?

Они показали в сторону соседней камеры, с которой я граничил стеной, откуда доносилось лишь тяжёлое ровное дыхание, и захохотали. Смех парней был похож на лай больных собак.

В этот момент тележка подкатила ко мне. Повар уже потянулся к жестяной миске, но его взгляд скользнул по моему лицу, и рука вдруг дрогнула. Он молча отставил жесть, нагнулся и достал глиняную, хоть и потрёпанную, миску. Налил в неё ту же бурду, но показалось, что погуще.

Затем повар сунул мне не один, а два ломтя хлеба и, ко всему прочему, поставил на «кормушку» вторую, маленькую миску, доверху наполненную серой ячневой кашей, от которой в воздух поднимался слабый, но такой манящий запах чеснока и топлёного сала. Но и это было не всё, помимо перечисленного он дал мне ложку, а соседям приходилось есть руками.

Над всей этой роскошью тут же начали кружить мухи. Жирные, наглые, чёрные. Они садились на края мисок, на хлеб, трудились лапками, будто осваивая новые владения.

Волна брезгливости подкатила к горлу. Но я видел, как на эту еду смотрят из соседних камер. Смотрят голодными волчьими глазами. И я понял: здесь нет места брезгливости. Здесь есть место только силе. А сила — это калории.

Я отогнал мух, сел за стол и стал есть. Быстро, не давая мозгу анализировать вкус и консистенцию.

Это было просто топливо.

Один кусок хлеба я съел, запивая похлёбкой. Второй, оглядевшись, зажал в кулаке.

Когда повар ушёл, собрав посуду, и большинство заключённых разбрелись по своим местам в камерах, я просунул руку через прутья и перебросил оставшийся ломоть через проход в камеру к старику.

— На, дед, держи.

Хлеб упал ему на колени. Старик вздрогнул, словно его ударили током.

Он медленно, с недоверием поднял кусок дрожащими костлявыми пальцами. Впалые глаза блеснули во тьме камеры, отражая тусклый свет ночника.

— Спасибо, сынок, — голос был похож на шелест сухих листьев.

Он не стал есть сразу, а порылся в складках своей робы и кинул мне через решётку что-то маленькое и тёмное.

Машинально поймал. В ладони лежала старая потёртая медная пуговица.

— Что это?

— Пуговица, — старик с трудом улыбнулся.

— Зачем? — удивился я.

— За хлеб, — старик ткнул в сторону ломтя. — Не люблю быть должным. Считай, расплатился.

Эта фраза прозвучала так, что я не понял: заплатил дед только за этот кусок, или за все будущие, что я мог бы ему передать.

— Добрый ты. Не место тут доброте. Сгноят её тут.

— Меня, кажется, итак сгноить собираются, — я усмехнулся. — По слухам, я тут и недели не протяну.

Старик жадно, но медленно отламывал маленькие кусочки хлеба и отправлял их в беззубый рот, тщательно пережёвывая.

— Ты… откуда будешь? — спросил он, доев.

— Не помню, — сказал я, решив держаться своей легенды. — Память отшибло. Очнулся в Центральном парке.

— А имя-то своё помнишь?

— Дмитрий.

Старик резко кивнул.

— Ну, Дмитрий, раз имя помнишь — значит, и память к тебе вернётся. Голова — она крепче, чем кажется. Всё наживное забудет, а своё — вспомнит.

В его словах была такая твёрдая и непоколебимая вера, что мне на мгновение и самому захотелось в это поверить.

— Спасибо, — я придвинулся ближе к решётке, понизив голос. — А ты… ты не объяснишь, что это за место такое? Все шепчут «рудники», «плаха»… А я, как дурак, ничего не понимаю.

Старик тихо откашлялся, оглядевшись по сторонам.

— Это, сынок, не тюрьма, — так же тихо начал он. — Это следственный изолятор при городовом управлении. Сюда сажают тех, кого судить будут. А суд здесь скорый. Отсюда только два пути.

Он поднял дрожащий палец с кривым жёлтым ногтем.

— Первый — на плаху. За особо тяжкие. Второй… — он тяжело вздохнул, — на рудники. И рудники те, скажу я тебе, зачастую хуже плахи. Плаха — это раз, и готово. А на рудниках… там смерть медленная. От камня в лёгких, от истощения, от побоев надсмотрщика, ну и от монстров…

— И долго там… живут? — спросил я, чувствуя, как по спине пробегает холодок.

Старик горько усмехнулся.

— Смотря какой срок дадут. Год — шанс есть, крепкий мужик может выдюжить. Два года — это уже пятьдесят на пятьдесят. Кости сломаешь, здоровье угробишь, но, глядишь, выползешь. А вот три года и больше… — он покачал головой, — с имперских рудников живым ещё никто не возвращался. Ни один. Там не люди работают, там дрова. Человеческие дрова. Пока не сгорят дотла.

— Заткнись, старый хрыч! — вдруг рявкнул из темноты один из «шестёрок». — Ишь, разболтался! Да и твоему кормильцу, я гляжу, ночевать не охота? Может, ему про соседа расскажешь? Как он по ночам в гости ходит!

Старик испуганно замолк, снова втянул голову в плечи и уткнулся подбородком в грудь, словно пытаясь стать невидимым.

Но я уже услышал главное. Плаха или рудники. Быстрая смерть или медленная. Выбора, по сути, не было. Нужно искать третий путь.

Наступила ночь.

На весь коридор громко храпел дежурный, из камер доносился шёпот. От окна сильно сквозило. Накрылся простынёй и, к своему удивлению, почти мгновенно провалился в сон.

Мне снилось, что я стою среди каких-то руин под небом цвета ядовито-зелёного янтаря. Но почему-то не могу пошевелиться. Передо мной, в роскошных одеждах, ходил молодой человек с надменно поднятым подбородком. Его пальцы были унизаны перстнями, на запястье виднелась татуировка, а взгляд прожигал меня насквозь.

Внезапно в моей голове что-то дрогнуло. Я почувствовал чужое, скользкое и настойчивое присутствие. Оно пыталось влезть в моё сознание, раздвинуть мысли, словно завесу, и заглянуть внутрь. Давление нарастало, грозя раздавить мою волю.

Но мозг, натренированный за десятилетия выдерживать информационные атаки рекламы, соцсетей, спама и прочего мусора, среагировал на удивление спокойно.

Я не стал сопротивляться в лоб.

Вместо этого мысленно возвёл стену. Не монолитную, а состоящую из миллионов обрывков чужих песен, рекламных слоганов, цитат из книг и фильмов, белого шума телевизионных помех. Хаотичный и бессмысленный поток данных, в котором тонула любая логика.

Наваждение отступило. Лицо незнакомца исказилось от изумления и ярости.

Потом давление повторилось, но результат был тем же. Я напевал себе под нос прошлогодние хиты, вспоминая рожи артистов с новогоднего огонька.

— Твой разум… Он как крепость, построенная из чужих мыслей! — недовольно прошипел парень.

— А тебе не кажется, что ломиться в чужую голову без стука — дурной тон? Или тебя не воспитывали в детстве? — огрызнулся я, чувствуя странную усталость.

Незнакомец отшатнулся, будто я плюнул ему в лицо.

Его надменность дала трещину, обнажив растерянность.

Я сделал шаг вперёд.

Он, не ожидая такого, инстинктивно отступил. А я не был больше скован по рукам и ногам, захотелось изучить свой необычный сон.

— Эй, куда же ты? Только что был таким настойчивым, — я ухмыльнулся, и тут в моей голове всплыл первый попавшийся рекламный слоган. — «Бери от жизни всё!» Или вот: «Не дай себе засохнуть!» Как тебе?

Я продолжил наступать, а молодой человек пятился, спотыкаясь о развалины. Его глаза округлились от неподдельного ужаса. Это был уже не охотник, а загнанный зверь, столкнувшийся с чем-то необъяснимым.

— Что… что это за слова? Какая белиберда! — выдохнул он.

— Это, дружок, культура, — пафосно провозгласил я и, вспомнив старый хит, начал напевать:

— «Бегу по тропинке, в голове ля-ля-ля!»

Его лицо перекосилось. Парень зажал уши, но это не помогало. Песня лилась прямо из моего сознания.

— Прекрати! Это колдовство!

— Да ладно тебе, «голубой вагон бежит, качается», — перешёл я на другую и продолжил наступать. — «Врагу не сдаётся наш гордый „Варяг“, пощады никто не желает!».

Незнакомец, окончательно потеряв самообладание, развернулся и бросился бежать по залу руин, спотыкаясь о камни и сбиваясь с ног. Его элегантные одежды цеплялись за несуществующие выступы.

— Ну куда ты⁈ — крикнул я вслед, остановившись. — Давай поговорим как цивилизованные люди! У меня столько вопросов накопилось! Например, почему небо зелёное? Или вот, кто твой портной? Костюмчик отпад!

Парень обернулся на мгновение, и я увидел в его взгляде уже не просто страх, а животный ужас перед тем безумием, которое я олицетворял.

— Ты… Ты не человек! — просипел он.

— Ой, всё, — махнул я рукой. — Как будто ломиться в чужие сны без приглашения — это очень по-человечески. Ладно, беги. Но знай: я теперь знаю, как с тобой разговаривать. В следующий раз подготовлю целый плейлист. От «Ленинграда» до «Кино»!

Незнакомец исчез в тенях руин, а пространство вокруг меня поплыло. Сон развеялся как дым.

Открыл глаза. В камере было уже светло. Неужели я так долго спал?

Несколько раз моргнул, словно осознавая, что я цел и по-прежнему нахожусь в тюрьме.

Вспомнил сон до последней детали. И кого они все боялись? Очень даже интересный молодой человек, жаль, конечно, толком поговорить не удалось, но ничего, ещё успеется.

Когда поднялся с койки и потянулся, на меня уставились десятки глаз из-за решёток соседних камер.

— Жив, — разочарованно констатировал кто-то из «шестёрок».

— Одолел, значит, ночного гостя, — с неподдельным, почти суеверным уважением прошептал старик из соседней камеры. — Да ещё и, слышал я, пел что-то… Никто ещё после его визитов не пел.

Я подошёл к решётке, отделявшей меня от общего коридора.

— Доброе утро, господа, — вежливо произнёс я. — Хорошо поспал. И даже музыку послушал.

В ответ воцарилась гробовая тишина, куда более красноречивая, чем любые насмешки.

Дни поползли, сливаясь в однообразную серую полосу.

Тюремная рутина оказалась идеальной машиной по перемалыванию времени и воли. Подъём, два раза в день похлёбка с кашей.

Мне по-прежнему выдавали еду в глиняной миске и с добавкой, но никакой радости это не приносило.

Я ждал. Каждое утро прислушивался к шагам, надеясь, что за мной придут: то ли с новыми вопросами, то ли с известием, что мясника поймали, и я свободен.

Но дознаватель так и не появился. Ни с хорошими, ни с плохими вестями. Ни с чем.

Я пытался выудить информацию у охранников. И усталые ветераны, и молодые и дерзкие с одинаковым равнодушием отмалчивались или бросали короткое: «Не твоего ума дело, немаг».

Фраза «Архангельский мясник» не вызывала у них ни малейшей искры интереса. Как будто этого дела никогда и не существовало.

Отчаяние и скука — гремучая смесь.

В один из дней я стоял у решётки, прислонившись плечом к стене, из-за которой доносилось тяжёлое дыхание таиственного соседа.

— Эй, друг! — крикнул я. — Слышал, ты приглашал в гости! Так вот, я готов! Впусти меня на чай, что ли? Обсудим погоду, политику… Цены на чёрную икру!

Из соседних камер послышались сдавленные смешки, быстро перешедшие в испуганное шипение.

«Шестёрки» тут же шарахнулись от решётки вглубь камеры.

— Ты с ума сошёл, новенький? — просипел один из них, бледнея. — Молчи уже!

— Он тебя в гости к праотцам позвал, а не на чай, болван! — добавил второй.

Решётка напротив не дрогнула. В ответ не последовало ни звука. Лишь ровное дыхание за массивной деревянной плитой, которой была закрыта соседняя камера от любопытных глаз.

В тот вечер, глядя на полоску грязно-розового неба через решётку в потолке, я подвёл черту. Ожидать помощи бессмысленно.

Дознаватель использовал меня и выбросил. Сокамерники видели во мне либо жертву, либо сумасшедшего.

В этом мире, построенном на магии, моя способность — этот проклятый интерфейс, умеющий только сканировать, — была бесполезна без настоящей силы. Без возможности не просто копировать, а применять.

Вот уже второй день я следил за молодым стражником, часто дежурившим на посту у дальней стены коридора.

Он был новичком, это видно по неуверенной выправке и тому, как парень скучал. От нечего делать он бормотал что-то себе под нос, сложив пальцы в немудрёную фигуру, и щёлкал ими.

Чик-чик.

С лёгким, едва слышным треском на кончике его указательного пальца вспыхивало и гасло пламя. Крошечное, размером со спичечную головку, но живое и тёплое.

Парень смотрел на него с детским любопытством, подносил близко к лицу, задувал и зажигал снова.

В тот миг перед глазами всплыла знакомая зелёная строка:

[Обнаружена рунная последовательность: «Искра». Анализ… Сканирование… Копирование: 1%]

Сердце ёкнуло не от страха, а от внезапно вспыхнувшей надежды. Вот оно! Не абстрактная магия, а конкретный простой навык. Соломинка, за которую можно ухватиться.

Я начал следить за молодым человеком с одержимостью голодного зверя.

Стоило стражнику появиться на посту, как я прекращал все «дела»: бесцельное хождение по камере и попытки завязать беседу с таинственным соседом.

Я усаживался по-турецки на пол у решётки, делая вид, что смотрю в пустоту, и мысленно повторял жест за охранником. Я впивался взглядом в его пальцы, стараясь запомнить каждый изгиб, угол, с которым он сводил их вместе, едва уловимое движение запястья.

Сокамерники скоро заметили мою новую странность.

— Смотри, опять в себя уплыл! — кричали они. — Уставился как истукан!

— Тыкает в висок и шевелит губами, будто молитву шепчет, — язвил другой.

— Всё же выел ему мозги ночной гость, я же говорил! — с неподдельным суеверным страхом заключал третий.

Я не обращал внимания.

Их слова были всего лишь фоном, белым шумом.

Вся моя воля, всё моё отчаяние и ярость были сфокусированы на одном: на крошечной искре в руках безразличного ко всему стражника.

Это был мой единственный шанс перестать быть немагом.

Перестать быть отбросом. Стать хоть немного опасным в этом жестоком магическом мире.

Я делал этот жест сотни, тысячи раз в день, не видя результата. Но однажды я заметил, что счётчик сдвинулся.

[Копирование: 5%]

Прошла целая неделя.

Счётчик завис на 34%. Отчаяние подступало комом к горлу. Я сидел на кровати, в сотый раз бессмысленно щёлкал пальцами и чувствовал, как теряю последнюю надежду.

Всё это было глупо.

Бред сумасшедшего.

И в этот момент, в момент глубочайшего отчаяния, когда я уже готов был бросить это дело, перед глазами вспыхнула зелёная строка.

[Достигнуто 100%. Копирование завершено]

Я механически, уже почти не веря, щёлкнул пальцами.

Чик-чик.

С лёгким, едва слышным треском, на кончике указательного пальца вспыхнуло пламя. Крошечное, размером со спичечную головку. Оно подрагивало.

Я замер, не в силах дышать.

Сердце словно замедлилось.

Это был не сон.

Это была сила.

Интерфейс моргнул:

[Навык «Искра» освоен. Уровень: новичок. Доступ к сканированию рунных последовательностей открыт]

Я не мог оторвать взгляда от горящего пальца. Потом мои губы сами собой растянулись в улыбке. Широкой, неконтролируемой, улыбке человека, сорвавшего настоящий джек-пот.

— Смотрите! — завопил кто-то из соседней камеры. — Он улыбается как чёрт!

— Одержимый! Он всё-таки сошёл с ума!

— Говорю же, скоро он сдохнет! Посмотри на его ухмылку. Это предсмертная!

Я не слушал.

Я смотрел на горящую надежду на будущее.

Огонёк был маленьким, размером с искру, но он был моим.