Римские вакации

Глава 18

В которой герои сначала пируют и развлекаются, а затем геройски отражают вражеский налет.

Через широкую дверь с мраморным резным косяком, у которой по бокам стояли два гранитных сфинкса с отбитыми бородами, мы вошли в большой зал, сделанный по римскому образцу: с мозаичным полом, с колоннами, со статуями на фигурных постаментах, со световым проёмом в потолке и прямоугольным неглубоким бассейном под ним. Рабирий повёл нас дальше — через внутренний дворик с фонтаном и мраморными вазонами, в которых пышно цвели розы.

За двориком оказался ещё один парадного вида большой зал, заканчивавшийся открытой террасой с мраморной балюстрадою. Терраса выходила в пышный сад. Зал был густо уставлен столами с ложами по римскому образцу.

— Куда это так мебели много? — удивился Раис. — Нам столько не надо.

В зале было много народа, и, в основном, смуглые прислужники, бегавшие туда-сюда с неясными целями.

Навстречу нам из толпы вырулили две богато одетые дамы аристократического вида. Они улыбались и махали ручками.

— Ах, Антоний! — воскликнули обе в унисон и с теми интимными интонациями, с которыми женщины говорят далеко не со всеми, после чего кинулись к довольно разухмылявшемуся полководцу с объятиями.

Антоний их облапил, прижал к панцирю, отчего те изнеженно заойкали.

— Клянусь Венерой, вы всё хорошеете! — громогласно рявкнул он, разглядывая их профессионально.

Дамы, жеманно захихикав, стали прикрываться руками, одёргивать и поправлять одежды и многочисленные украшения. Были они и впрямь неплохи, имея вид ухоженный и холёный.

Одна из них была крупна телом и являла собой ту ядрёную женскую породу, которая несколько позже воплотилась в типажах рубенсовских красавиц, а ещё позже в кустодиевских купчихах. Здоровый румянец светился на молочных тугих щеках, будто на рекламе финского сливочного масла; алые губы напоминали сочностью спелую вишню, полная белая шея имела у основания занятную ямочку. Глядела она весьма смело, как особа, знающая: что она хочет и как того добиться, а в карих её с воловьей поволокой глазах под тяжёлыми притенёнными веками явно наблюдался здоровый женский аппетит.

Наряд барышни являл полную яркообразность и декоративность. Было много золота и сверкавших камешков, начиная с объёмистой уложенной башнею причёски из чёрных как смоль волос, увитой золотыми цепочками и проткнутой эмалевым с голубыми самоцветами гребнем, и заканчивая миниатюрными туфельками с золотыми помпонами и ремешками; а особая пышность фигуры умело драпировалась узорчатыми тканями и газовыми шарфиками. Один такой шарфик как бы украдкою прикрывал сдобные круглые плечи и весьма приличное декольте, позволявшее обозревать глубокую борозду между притиснутых туго друг к дружке круглых и больших как караваи грудей.

Раис был в полном восторге.

Другая дама, напротив, являла лёгкость и стрекозиную подвижность, хотя и выглядела несколько субтильною из-за бледности щёк и выпиравших скул. Хотя кожа её и была на первый вид нежной и гладкой, но при пристальном рассмотрении выявлялись ловко замазанные косметикой морщинки у глаз и некоторая вялость на шее, позволявшие предположить не первую свежесть девушки. Тем не менее, имела она ещё очень даже аппетитные губы, упругие на вид, а ореховые её глаза так и постреливали животрепещуще в нашу сторону из-под неестественно длинных ресниц.

Стройную, несколько угловатую фигуру барышни выгодно облегало длинное полупрозрачное бледно-сиреневое с золотой вышивкой платье, под которым просвечивало нечто вроде короткой и светлой рубашонки, подпоясанной под самые небольшие грудки, оттого занятно торчавшие; на плечи наброшена была лёгкая накидка с изящным узором и золотой бахромою.

Дамы поочередно поглядели в нашу сторону, улыбаясь неоднозначно, и пошептали Антонию чего-то на ухо.

— Союзники… — коротко бросил Антоний, по-офицерски мотнув головой, и, похохатывая, продолжил трогать дам за талии.

Дамы особо не упирались, а даже и придвигались ради обеспечения полного удобства.

— Эй, Антоша, чего с дамами не знакомишь? — вальяжно произнёс Джон, изобразив жгучий взор страстного любителя женщин.

Антоний нервно вздрогнул, поскучнел и отрекомендовал:

— Это вот Валерия. Жена Рабирия, — он указал на пышку. — А это сестра её Альбина, — тронул за плечи стройную.

— Ишь ты… — пробормотал Раис. — У меня так сеструху двоюродную зовут. Вернусь, скажу ей, что имя-то у неё не хухры-мухры и не хала-бала, а римское…

Рабирий, про которого на время все забыли, суетился вокруг, пытаясь напомнить о себе.

— Эй, любезный, что не садимся? — окликнул его требовательно Лёлик и похлопал себя по животу. — Пустой весь и, заметь, из-за тебя!

— Разумеется! — готовно откликнулся тот, и с трудом отпихнув от Антония свою жену, взял того под руку и стал приглашающе тянуть к столам.

Там нестройной шеренгой стояли солидного вида мужики в нарядных одеждах числом около двух дюжин.

— А это цвет нашего римского квартала, уважаемые люди и лояльные граждане Рима! — обратил внимание Антония Рабирий.

Антоний небрежно кивнул, получив в ответ громкий приветственный клич хором, а потом спросил у хозяина, где тут ему можно привести себя в надлежащий вид. Рабирий обрадованно повёл его куда-то, оставив своих дам с нами. Возникла некоторая пауза, заполненная взаимным разглядыванием с улыбочками, прищуриванием, покашливанием и даже художественным свистом, исполненным Джоном совершенно на казановий манер.

— Так, девчонки, куда нам садиться-то? — спросил женщин Раис, щурясь самодовольно.

— Места тут у вас где для особо важных особ? — встрял Лёлик.

Дамы отвечать не торопились; младшая прошептала что-то старшей на ухо, отчего обе заулыбались загадочно, поглядывая на каждого из нас поочерёдно.

— А вы, значит, союзники? — риторически уточнила старшая.

— Да! — подтвердил Лёлик и добавил значительно: — И личные друзья Цезаря.

— И не только, — вкрадчиво молвил Джон, улыбаясь загадочно. — Мы, вообще, любим союзничать… с прелестными дамами…

Дамы заулыбались томно, задвигали плечиками, отзываясь на завуалированный призыв коллеги начать махровый флирт, но тут некстати вернулись Антоний с Рабирием. Антоний красовался в новенькой белоснежной тоге, непонятно откуда взявшейся. Рядом с ним, стараясь не греметь сапогами, вышагивал осторожно Дыробой, внимая указаниям патрона насчет бдительности и караульной службы, а, получив их в полной мере, отсалютовал и деловито удалился.

Начали рассаживаться. Рабы с поклонами пригласили нас на почётное возвышение, где столы расставлены были полукругом. Антоний и Рабирий разместились тут же за средним столом, рядом с ними устроились дамы. Джон попытался приспособиться к старикашкиной жене со свободного края, но его каким-то хитрым азиатским способом опередил Раис, плюхнувшись на ложе с разбегу. Повозившись и устроившись удобно, он снял каску и стал натирать её заботливо рукавом, насвистывая громко и фальшиво, а как только дама поглядела на него, тут же бросился со всей отъявленной скромностью объяснять, что каска сия именная, и вручил её ему лично Александр Македонский за весомый вклад в победу при Цусимском сражении. Барышня слушала с должным вниманием и даже ахнула в нужный момент.

Рабы стали разносить закуску римского образца: овощи, варёные яйца, грибы, мелкую солёную рыбку, мясо морских моллюсков. И здесь в каждом блюде имелся вездесущий гарум. Впрочем, после скудного корабельного пайка подаваемая еда радовала своим разнообразием и затейливостью.

Рабирий поднялся с чашей, намереваясь держать вступительную речь. Установилась тишина; торжественный момент несколько умалял лишь Серёга, который, не дожидаясь команды, торопливо булькал из амфоры. Рабирий заговорил проникновенно и основательно о божественном Цезаре, великолепном Антонии и о великом Риме, а затем, взвинтив голос до крика, провозгласил тост за всех троих разом. Мы выпили.

Вышел перед столами дядька в несвежей тунике с острым длинным ножом, которым он как-то машинально дёргал, словно всё порывался нарезать и шинковать.

Рабирий отрекомендовал его своим поваром и объявил, что сейчас будет подано фирменное блюдо, а именно, троянская свинья. Соседствовавший со мною Лёлик пробормотал под нос, что о троянском коне слышал, а троянская свинья — это что-то новенькое.

Поставили на середину зала массивный стол и зачем-то усыпали его цветами. Несколько крепких рабов с явными усилиями вынесли и взгромоздили на него огромное блюдо-поднос, на котором лежала рекордная по размеру цельная свинья. С одного бока она была зажарена до смачной корочки, а с другого бока запечена и масляно лоснилась. Кругом свиньи пятачками к ней лежали попеременно молочные поросята жареные и молочные поросята запечённые.

Аромат кушанья наполнил зал, отчего все беспокойно зашевелились, стали облизываться и сглатывать, явно возжелав мясца. Раис, любуясь на сей гастрономический шедевр, в восторге захохотал, обильно захлопал в ладоши, а потом от души поинтересовался способом столь замысловатого приготовления. Польщённый повар назвал Раиса "господин упитанный варвар" и пояснил, что свинью с одного бока обмазывают тестом, а с другого специальным соусом на меду, после чего засовывают в печь.

Появились рабы с пустыми тарелками в руках. Повар лихо вспорол свинье бок, стал доставать из её утробы и демонстрировать разнохарактерные колбасы, куски ветчины, малых птах, ещё чего-то съедобное. Пирующая публика из числа местной диаспоры реагировала оживлённо, наперебой хваля Рабирия и отчего-то Антония с Цезарем, словно это они сготовили сию троянскую свинью, а вовсе не повар, о котором, никто в своих восхвалениях и не упоминал.

Повар принялся наполнять тарелки тем, что доставал из свиньи, а также и кусками мяса, которые отрезал поочерёдно с жареного бока и запечённого бока.

Раис по-хозяйски заорал на весь зал, требуя незамедлительно сей же миг предоставить ему и жареного, и печёного, и двух разных поросят, и всенепременно по кусочку всего, что внутри. Крикуну отвалили так сполна, что пришлось использовать аж три тарелки. Раис окончательно восхитился, схватил в каждую руку по куску и начал вгрызаться в них поочерёдно, выглядя по-настоящему счастливым.

Мы все также получили по своей порции и принялись насыщаться достойной пищей.

Ели свинью до тех пор, пока от неё не остался лишь один костяк. Представители римской диаспоры оказались весьма прожорливыми и то и дело просили добавки, но, конечно, угнаться за нашим коллегой никто не смог.

Наконец, стол с жалкими остатками троянской свиньи унесли. Рабы стали разносить вазы с фруктами и медовыми печеньями. Откуда-то раздалась разухабистая музыка, на середину зала выскочили полуодетые танцовщицы и стали энергично плясать, обильным вращением бёдер способствуя лучшему пищеварению. Были среди них и весьма упитанные особы с изрядными еле прикрытыми персями, коими они потрясали умело. Я поглядел на Раиса, но тот оказался к зрелищу на удивление равнодушен, занятый соседкою. Дама говорила ему что-то украдкой, прикрывшись ладошкой от супруга, на что Раис степенно кивал и важно надувал щёки.

Быстро вечерело. В зале разожгли множество светильников — укреплённых на треножниках и свисавших на цепях с потолка; языки пламени задёргались, кругом раскидывая замельтешившие тени и крася всё в тёплые оранжевые тона. Небо сразу потемнело до густо-фиолетового и в обрамлении ярко освещённых колонн балюстрады стало напоминать живописный задник со вкусом оборудованной театральной сцены.

Запищала над ухом неназойливая южная мошкара, закрутились над огнём белые ночные бабочки. Народ начал подниматься с лож, ходить по залу; один из гостей встал перед Антонием, подбоченясь, и принялся заунывно декламировать доморощенные стихи о великом полководце. Антоний внимал благосклонно, кивая в такт головой; Рабирий восторженно ахал и нахваливал Антония в прозе.

Старикашкина жена тихонько соскользнула с ложа и быстро прошла к неприметной боковой двери за мраморным постаментом со статуей мужика неглиже, за которой и исчезла. Немного повременив, встал и Раис, пытаясь сделать это неприметно, но уронил каску, громко зазвякавшую по каменному полу, и полез за ней под стол, краснея помидорно. Сидел он там долго, пока потревоженные гости не отвлеклись на новый номер танцовщиц; и только тогда вылез с опаскою наружу и так же ползком, пихая перед собой рюкзак, скрылся за той же дверью.

Плясуньи между тем устроили уж совсем какое-то непотребство, вертя бёдрами и скача как фанатки сатиров; при этом они вскидывали ноги столь высоко, что обнаруживали всякое отсутствие белья. Антоний звонко захлопал в ладоши, захохотал смачно, кликнул одну из девиц, усадил с собою рядом.

Джон, решив последовать интересному примеру, требовательно крикнул: "Эй!", а когда ближайшая танцовщица оглянулась, барственно поманил её пальчиком. Девица посмотрела на Джона с некоторым колебанием и сомнением, но всё же подошла и присела на край. Джон тут же соскочил с ложа, присел впритирку как на деревенской лавке, стал девицу обнимать, рассказывать что-то на ушко и поспешно трепать по коленкам.

Стало скучно, как на уже виденном не раз фильме. К тому же налицо было некоторое настоятельное стеснение внизу живота, требовавшее немедленно справить естественные обязанности. Я посмотрел по сторонам, раздумывая насчёт соответствующих возможностей, и поймал пристальный взгляд барышни Альбины, тут же улыбнувшейся и дёрнувшей поцелуйно губками.

Я немного опешил и отвернулся, но совсем ненадолго. Барышня всё продолжала поглядывать на меня с очаровательной улыбкою, кушая при том неторопливо виноградину, и даже не столько кушая, сколько её облизывая. Я солидно кашлянул, встал и с нарочитой неторопливостью направился через зал поближе к свежему воздуху.

Подойдя к балюстраде, я обнаружил сбоку лестницу, позволившую спуститься в сад. Миновав освещённый участок, я углубился в кусты, черневшие неясно в густых сумерках. Сзади из зала донёсся взрыв хохота; впереди зашевелилось что-то, звякнуло металлически. Вышел из-за дерева преторианец с копьём, посмотрел внимательно.

— Гуляй давай! Воздухом дышу… — сказал я настолько уверенно, насколько получилось.

Преторианец повернулся и ушёл, а я с наслаждением вжикнул зиппером и с уфканьем углубился в жизненно важный процесс. Сзади послышались шаги, кто-то остановился за спиной. Я подумал, что это очередной воин, повернулся, чтобы послать его по матушке, но совершенно для себя неожиданно обнаружил Альбину, улыбавшуюся по-светски непринуждённо и поигрывавшую веером.

Я чуть было панически не прервал процедуру на полпути, но мужественно сдержался и лишь промычал нечто невнятное да попытался загородиться отставленным локтём.

— Ничего, ничего, я подожду! — в ответ заверила барышня, разглядывая меня благожелательно.

С грехом пополам я сделал всё как полагается и с облегчением заправился. Альбина поощрительно кивнула и, посмотрев в ночное небо, произнесла с интонациями безукоризненно вымуштрованной благородной девицы:

— Какие чудные звёзды нынче!…

— Ну да… звёзды… — обалдело произнёс я, отходя бочком от места своего облегчения.

— А в зале душно, — с некоторой капризностью заверила меня барышня и доверительно сказала: — Я решила погулять на свежем воздухе. Ты не составишь мне компанию?

— Отчего же, — молвил я, примерно уже понимая, что она от меня хочет, и не думая ей в том отказывать.

— Тогда давай подымимся на крышу, — предложила она и добавила многозначительно: — Там мило…

Я угукнул в положительном смысле и направился следом за барышней. Сбоку в стене дома между разросшимися вьюнами оказалась неприметная дверца. Дама фамильярно взяла меня за руку, и мы вошли. Внутри было темно до неприличия. Сделав пару поворотов, мы оказались на небольшой терраске. В конце её обнаружилась узкая лестница, по которой мы стали подниматься. Барышня, шедшая впереди, слабо ойкнула и покачнулась назад, так что мне пришлось в спасательном порядке схватить её куда пришлось, а пришлось прямиком на симпатично упругие ягодицы. Дама вежливо поблагодарила и попросила не лишать её столь мужественной поддержки, так что на всём лестничном пути мне пришлось исполнять роль подпорки, галантно подпихивая её под попку.

Лестница выходила на широкую плоскую крышу из крепких досок. К крыше подступала крона какого-то дерева с кожистыми листьями, создавая уютный уголок. Там навалены были в кучу покрывала и подушки. Барышня легко уселась на них, потянулась как домашняя кошечка и подвинулась приглашающе. Я улёгся навзничь и позевал. Приятная истома пробежала по всему телу зыбкой волной. Шума из зала слышно почти не было; шептал слегка ветерок, наполненный ароматами южной флоры, слабо шелестели листья, да какой-то ночной певун тренькал в кустах самозабвенно.

— Тут у меня маленькое укромное местечко, — мелодично прожурчала Альбина и, как бы украдкой коснувшись моей лохматой причёски, стала невесомо перебирать её. — У меня ещё не было варвара… знакомого… Говорят, они не такие, а совсем другие… Такие все невоспитанные… Грубые… Дикие… Неистовые… — голос её становился низок до контральто, она начала дышать тяжело и прерывисто. — Да что это мы всё говорим и говорим!… — с придыханием вскричала она и вдруг навалилась, стала целовать страстно и горячо как вернувшегося с войны, что выдавало её совсем не девичью искушённость.

Я не стал упираться и всласть распробовал вкус губ озабоченной особы — в пределах так минут пяти. Но барышня и не думала прекращать процесс усиленного лобзания. Она крепко стискивала меня с неженской силою и выделывала губами такие антраша, которые свойственны разве что голодной пиявке. При том барышня низко мычала как недоенная корова.

Я с трудом вырвался из цепких объятий и, решив, что с прелюдией можно заканчивать, потеребил Альбину за одежду.

— Ага… сейчас… — догадливо прошептала она и, поднявшись на колени, стала быстро разоблачаться. Оказавшись голою, она не дала мне времени рассмотреть её прелести, а тут же притиснула к себе крепко, при том горячечно зашептав всё о тех же сильных и грубых варварах.

Я поудобнее облапил сладострастницу и мельком посмотрел в просвет между листвой. В саду на дорожке маячил неподвижно стоявший преторианец. За спиной его зашевелились кусты, какие-то тёмные тени выскользнули оттуда, кинулись с разных сторон на часового, навалились; блеснул металл.

Альбина, ухнув утробно, принялась наступательно заламывать меня назад, кусая в шею не хуже вурдалака.

— Подожди!… — прошипел я, с трудом вырываясь из плотного захвата.

— Ну ты!… Ба!… А мне говорили!… — начала в полный голос стенать барышня.

— Тихо!… — я быстро зажал ей рот. — Туда смотри!

В саду на дорожке накапливались тёмные силуэты, крались мелкими перебежками к дому. Под кустами, неестественно разбросав ноги, валялся преторианец.

— Это кто же?… — довольно-таки глупо спросил я, и без того догадываясь о природе лазутчиков. Острая тревога пронзила мгновенно.

Барышня отпихнула мою руку и пролепетала что-то испуганно.

— Так это ж вражьи силы, — ответил я сам себе и, схватив Альбину за локоть, выпалил: — Бежим в дом! Надо предупредить!

— Так я ж не одета! — прошипела она чисто по-женски.

Я чертыхнулся, вздохнул поглубже и как в омут головой сорвался с места. Пролетев с немалым грохотом лестницу и едва не организовав кубаря, я притормозил на террасе, лихорадочно соображая о дальнейшем своём наилучшем пути. А тени уже собрались в плотный поток, приближавшийся неотвратимо со зловещим шорохом. Вовремя сообразив, что в коридоре мне плутать и плутать, я одним каскадёрским движением махнул через оградку террасы вниз, врезался в кусты и приземлился неловко на карачки, после чего пробежался на них самых, не поспевая за собственным стремлением скоростного маневра. Кожа на шее напряглась зябко, мерзкий ужас попытался сковать тело, кровь тяжко забухала в висках; как гром раздался гортанный крик, просвистело надо мной что-то, ударившись со звоном о стену. Я подскочил как на батуте и на сплошном адреналине, держась стенки, рванул в зал, где залихватски шумели гости, повизгивали женщины и протяжно дудели дудки. Тени, не скрываясь более, с топотом понеслись за мной.

Перемахивая через ступеньки, я взлетел по лестнице и, не останавливаясь, чесанул по залу — поближе к коллегам — сбивая на своём пути как кегли пьяных гостей и выкаблучивавшихся повсеместно танцорок. Коллеги заметили меня, стали показывать пальцами и беспечно веселиться.

— Тревога!! — из-за всех сил заорал я, сбиваясь на хриплый, какой-то совершенно гнусный фальцет и отчего-то размахивая руками как потерявшийся Робинзон.

Но тут мирную какофонию гулянки прорезал панический крик; сейчас же закричали со всех сторон, загремела, падая, мебель, зазвенела посуда, а сзади разнёсся обширно и наступательно гортанный рёв.

Гости стали разбегаться кто куда, сталкиваясь друг с другом и падая неуклюже. Я притормозил, примеряясь насчёт дальнейшего маршрута, но тут вдруг что-то сильно и тупо врезалось в поясницу, заставив дёрнуться вперёд и повалиться с размаху прямиком на толстую танцовщицу, стоявшую в зажмуренном виде у меня на пути и верещавшую совершенно пронзительно. Грохнули оглушительно автоматные очереди, загудели поверху бешеными шмелями пули; народ завыл уж совсем дико. Со звоном прокатился по каменному полу кривой меч, рухнул рядом с костяным стуком завёрнутый в тёмный плащ субъект; из-под плаща быстро потекла багровая кровь, пачкая раскинутые кудри слабо трепыхавшейся танцовщицы.

Стрельба резко оборвалась; с воплями пронеслись чуть ли не по мне нестройной толпою преторианцы с обнажёнными мечами. Я осторожно приподнял голову и увидел торопливо приближавшихся коллег.

— Кажись, живой! — ещё издали закричал озабоченно Джон.

Меня в несколько рук подхватили и поставили на ноги. Сзади что-то мешало. Я пошарил рукой и нащупал древко, торчавшее из моего хребта. На миг смертный ужас хватанул за душу; я метнул взгляд на живот, ожидая увидеть там окровавленное жало прошедшего насквозь дротика, но обнаружил лишь отсутствие потерянной где-то пуговицы. Оказалось, что метательное оружие угодило самым точным образом в мой ремень и завязло в его непробиваемом армейском дерматине. Я восславил про себя мощь нашей обороны и выдул залпом чашу вина, заботливо подсунутую Бобой.

Взбесившееся сердце колотилось о рёбра, пот обильно стекал по лицу. Кто-то помог мне выдернуть дротик, я швырнул его на пол. Танцовщица, попискивая, поднялась и, ощупывая себя со стенаниями, побрела прочь.

В зале царил полный разгром. Валялись перевёрнутые столы; в лужах разлитого вина, а, может, и крови громоздилась битая посуда. Имелось несколько раскиданных небрежно трупов в тёмных плащах. Один из налётчиков, слегка раненый, заполз под стол, а ряд ошалевших гостей, собравшись в кружок, с остервенением пытались его пинать, но получалось у них из рук вон плохо. Или, точнее, из ног.

Коллеги были нервны и возбуждены как психи при полной Луне. Лёлик, взвинчивая себя и других, как заведённый причитал сумбурно и бессвязно, то проклиная час, когда пустил нас в подпол, то вспоминая соседку-пигалицу и родную милицию, то категорически требуя брать в заложники Антония и давать чёсу до секретной пещеры, где немедля жать на красную кнопку. Джон одновременно хмурился и расплывался в дурацкой улыбке, тряся головой и поводя глазами, которые отчего-то двигались как на свободных шарнирах независимо друг от друга, принимая при этом совершенно дикие комбинации. Боба с неописуемым удивлением таращился то на меня, то на валявшийся дротик, затем поднял его и стал пробовать пальцем остриё, кривясь с сомнением наподобие евангелиста Фомы.

Краше всех выглядел Серёга, который с какой-то шизоидной поспешностью крутил в руках шмайссер и как заведённый повторял:

— Как в кино, ну как в кино… — глядя при этом перед собой совершенно стекловидным взором.

Оказалось, что именно он был автором победоносной и плодотворной стрельбы. Остальные же коллеги то ли оплошали, то ли не успели.

— А Раис где? — поинтересовался я, заметив его полное отсутствие.

— Так он как упорол со старикашкиной жёнкой, так и не появлялся, — пояснил Боба.

— Мы тут воюем, понимаешь, а он там с бабами обжимается! — обличительно и отчего-то патетически провозгласил Джон, а затем, просветлев взором, как будто вспомнив нечто значительное, пробормотал: — … А кстати… — и стал смотреть уже осмысленно и целеустремлённо на танцовщиц, сгрудившихся табунком у стены.

Мимо пробежал перепугано ёжившийся Дыробой, торопясь к Антонию, стоявшему посередине зала и бывшему цветом точь-в-точь как его тога. Рядом с ним, приседая и дёргая себя за седые лохмы, по-бабьи ахал Рабирий. Дыробой попробовал совершить доклад, но Антоний молча и без замаха, как опытный боксёр, врезал ему по челюсти, а затем методично принялся хлестать по щекам. Рабирий, узрев такой коленкор, забежал сзади и стал примеряться выписать штрафнику достойный пендель, но Антоний, прекратив экзекуцию, рявкнул команду, и центурион столь стремительно сорвался с места, что старикашкин пинок пришёлся как раз в колено самому Антонию. Антоний зашипел от боли, скорчился; Рабирий бухнулся на колени, заголосил жалобно, но Антоний лишь отпихнул его злобно.

Мы подошли к полководцу.

— Эй, Антон, что за дела? — с нервной развязностью спросил Серёга. — Я не понял!…

— Это кто был? — внятно поинтересовался Джон.

— Кто, кто… — пробурчал Антоний. — Кому тут ещё быть… Местные. Пофин подослал. Втихую извести.

— Не на тех нарвался! — гордо изрёк Боба.

Антоний посмотрел на него чуть ли не ласково и похвалил:

— А штуки у вас знатные. Аж уши заложило, — и как бы в подтверждение поболтал в ухе пальцем.

— Эй! А сейчас что делать? — торопливо спросил Лёлик, нервно озираясь по сторонам. — Может, надо прорываться во дворец этот старый, к войску нашему?

— Нет, — возразил Антоний. — Опасно ночью на улицу соваться. Вдруг засада. А в темноте и не увидишь ничего. Так что до утра будем ждать. Я уже отдал команду кругом караулы усиленные расставить и быть в полной боевой готовности.

— Ага. Ну ладно, — солидно сказал Джон. — Если что, зови, — потом шепнул что-то на ухо Бобе, и они направились блудливой походкою к танцоркам. За ними увязался Лёлик.

Серёга нашёл неопорожнённую амфору, присел устало и прямо из горла углублённо занялся психотренингом вперемешку с релаксацией.

Набежали в зал рабы; потащили под мышки трупы, начали сметать в кучу разгромленную утварь. Нервное напряжение стало отпускать. Я подумал немного, а потом решил вернуться к некстати прерванным занятиям на крыше, имея также в виду то, что там хороший наблюдательный пост, и это позволит мне совместить приятное с полезным.