Римские вакации

Глава 13

В которой герои приятно проводят время в гостях у Марка Антония.

Хотя сумерки ещё лишь только начали сгущаться на востоке быстро темневшей холодной полосой, военный люд, обильно толпившийся во дворе, вовсю жёг факелы. Антоний нетерпеливо махнул рукой. Крупный мужик в кожаном панцире подбежал, остановился на нижней ступеньке, саданул себя кулаком в грудь и замер почтительно. Антоний что-то бросил ему небрежно; мужик кивнул и зычно гаркнул:

— Колесницу Марку Антонию!

Незамедлительно откуда-то сбоку вынеслась с громыханием колесница, влекомая парой недурственных лошадей буланой масти с коротко постриженными гривами. Возница с шиком осадил прямо напротив крыльца, заставив лошадей эффектно присесть на задние ноги. Антоний посмотрел на нас и многозначительно гмыкнул.

Распорядитель понимающе кивнул и крикнул:

— Колесницу!… — и тут же поперхнулся, не сообразив: как нас именовать.

Прикатила уже без шика ещё одна повозка — не настолько богатая и презентабельная, а напротив, заметно мятая, будто побывавшая в автокатастрофе. Антоний пружинисто сбежал с лестницы и залез в первый экипаж.

Мы нестройно последовали за ним. Джон шмыгнул к Антонию и тут же стал спрашивать что-то вкрадчиво с масляной улыбочкой. Следом бесцеремонно втиснулся Раис, порядком потеснив опешившего от подобной наглости хозяина, и тут же заорал на нас:

— Туда лезьте, в ту телегу, а тут начальники, занято всё!

Серёга огрызнулся, но мест действительно не было, и мы полезли во вторую повозку. Перво-наперво пристроили бесчувственного Лёлика, посадив его на пол, потом втиснулись сами, сильно придавив возницу, и схватились для порядка за бока экипажа, и как оказалось, не зря. Колесницы сорвались с места и лихо покатили, гремя и подпрыгивая, как горошины в пустом котелке. Тут же вспомнились прелести езды на резиновом ходу, до которой оставалось ещё несколько исторических эпох.

Мы приготовились к длительному путешествию, но ошиблись. Колесницы выкатились за ворота на площадь, в темпе пересекли её, проехали по пустынной улице и остановились у солидных дубовых ворот. Мы покинули экипажи, которые тут же, бренча, уехали.

Антоний небрежно постучал в калитку, имевшуюся сбоку от ворот, но ответом была лишь девственная тишина. Антоний забарабанил уже нетерпеливо прикрученным к калитке массивным кольцом. Наконец, дверь стала медленно отворяться. Антоний пихнул её как следует, вызвав вопль открывавшего. Вслед за хозяином мы вошли на широкий пустой двор, выложенный аккуратно каменными плитами и оттого напоминавший строевой плац. Антоний схватил за грудки заспанного плюгавого привратника, потиравшего ушибленную руку, потряс, стал несколько истерично выговаривать за плохую встречу. Тот, оправдываясь, забормотал о том, что так скоро дорогого хозяина не ждали, но все при делах, все ждут и будут очень рады возвращению любимого хозяина домой.

Антоний перестал трясти привратника и напоследок выписал провинившемуся смачный подзатыльник. Раис одобрительно посмотрел на экзекуцию и заметил:

— Так их, а то никакого порядка!…

Засим Антоний повёл нас в дом.

Строение это было существенно меньше хором Цезаря, но вполне подходило по отделке и размерам на местопроживание предводителя местного дворянства, а лучше начальника гарнизона, ибо в его декоре преобладали ратные мотивы: портик над входом имел на себе барельеф на тему бьющихся воинов, по стенам налеплены были гипсовые щиты, перекрещенные копья и шлемы под плюмажем, а у крыльца торчала бронзовая статуя накачанного мужика — хоть и голого, но с мечом в руке.

Над приоткрытой входной дверью мозаикой выложен был орёл с венком в лапах и лентой в клюве, имевшей на себе скромную надпись: "От великого Антония привет тебе".

Мы вошли в дом и оказались в большом полутёмном зале, еле освещённом парой тусклых светильников, прикрытых слюдяными экранчиками. В потолке имелось прямоугольное отверстие, открывавшее вид на наливавшееся ночною синевой небо, в котором уже начинали проглядывать крупные южные звезды.

Антоний снова было собрался попенять как следует, но не успел. Привратник суетливо забежал вперёд нас, крикнул из-за всех сил; тут же, галдя приветственно, набежали отовсюду разнообразные рабы со светильниками в руках. При том на месте они не стояли, двигаясь вокруг суетливо, отчего совершенно удивительные тени бултыхались по расписанным баталиями стенам, по колоннам, подпиравшим рельефный потолок, по статуям, стоявшим вдоль стен, по прочим атрибутам парадного декора.

— Что-то девчонок не видно… — озабоченно пробормотал Джон, внимательно осмотрев появившихся рабов, и нахмурился.

Антоний кивком подозвал к себе низкого толстяка с оплывшей как квашня физиономией. Толстяк одет был в белую опрятную тунику, собранную под кожаным поясом аккуратными складками; на поясе висела внушительная связка длинных неуклюжих ключей.

— Вилик мой, управляющий по дому, — проинформировал Антоний и коротко тому приказал: — Приготовь там по-лёгкому… — потом подумал и добавил: — И комнаты для гостей переночевать…

Толстяк поклонился и, жестом позвав с собой половину челяди, почти бегом удалился. Другая половина окружила нас заботливо, толкаясь между собой, а заодно толкая и нас. При этом они как бы ненароком нас освещали и разглядывали, бормоча друг другу чего-то.

Антоний прикрикнул на рабов, после чего провёл нас по тёмному коридору вглубь дома, где обнаружился зал со знакомым уже нам набором мебели, состоявшим из большого стола на низких ножках и трёх широких лож вокруг него.

В зале уже находился вилик с рабами, заканчивавшими зажигать светильники на бронзовых подставках и раздувать ароматные угли в двух треножниках, пристроенных по углам. На свет из большого оконного проёма, прикрытого занавесью, немедленно налетели ночные бабочки.

— Прошу располагаться, — с неприветливыми интонациями заявил Антоний и подал нам пример, расположившись на почётном среднем ложе.

Мы уже с появившейся сноровкою свалили амуницию в угол и стали устраиваться. Раис вполголоса предложил Лёлика, продолжавшего пребывать в глубоком алкогольном сне, определить к Антонию. Тот услышал и завозился нервно, стараясь занять как можно больше места, а потом приказал рабам немедленно принести кушетку.

Кушетка была расторопно доставлена и поставлена подальше в угол. Мы погрузили на неё заливисто храпевшего Лёлика, а сами развалились на ложах, предварительно разувшись по уже известному нам местному правилу.

— Что подавать? — почтительно спросил вилик неожиданно писклявым, как любимца детворы Хрюши, голоском.

— Вина, и прочего там… — невнятно заказал Антоний.

Вилик агакнул и вместе с рабами торопливо ушёл.

Установилось неуютное молчание.

Антоний посмотрел на нас с кислым видом и нехотя выговорил:

— М-да…

— Ага! — весело поддержал беседу Боба, движимый непонятно какими мотивами.

— Значит вот как… — продолжил Антоний не менее кисло.

— Стало быть… — рассеянно пробормотал Джон.

Он явно пребывал в состоянии нервического возбуждения, нетерпеливо крутился, поглядывал на дверь, потом повернулся ко мне и вполголоса сказал:

— Сейчас, сейчас девчонки придут…

И, действительно, послышались шаги, и в дверном проёме возникли смутные фигуры; Джон суетливо встрепенулся, но это были не девчонки. Вошли два раба невнятного вида. У одного в руках был таз, а на шее висело широкое льняное полотенце. Другой тащил большой кувшин. Они сноровисто произвели с нашими нижними конечностями гигиенические процедуры и удалились.

Снова послышались шаги. И снова Джон уставился на вход и заёрзал в попытке принять наиболее существенную в смысле очарования позу, но и здесь ждало его разочарование.

Появились два смуглых симпатичных безукоризненно похожих друг на друга мальчика в нарядных голубеньких туниках. Выглядели они сонными, часто зевали и смотрели на нас, да и на своего хозяина совершенно недовольно. Было похоже на то, что оторвали их от сладкого сна.

— А вот, к примеру, угадаете вы? — важно молвил Антоний. — Вот они братья или близнецы?

— Тоже мне, придумал угадалку! — с непочтительной ленцой обронил Серёга. — Никакие они не братья.

— Один сириец, а другой испанец, — веско добавил Раис.

Антоний выпучил глаза как ошалевшая жаба, помотал головой и ошарашенно спросил:

— А как это вы догадались?

— Да мы вообще проницательные, — со значением сообщил Джон и взглянул на Антония строго и пристально, отчего тот поскучнел и нахмурился.

Мальчики расставили на столе принесённые ими вазу с фруктами, амфору с вином, чаши и обязательный кувшинчик воды. В связи с преследовавшим нас в тот вечер изобилием, мы остались к угощению равнодушны; лишь Серёга нетерпеливо заёрзал как собака Павлова при контрольном звонке.

Пареньки раздали чаши, плеснули в них вина, стали доливать водой. Мне уже было всё равно, поэтому я не протестовал. Коллеги также хранили невозмутимость, кроме всё того же неугомонного Серёги, который кувшин с водой решительно отстранил, а взамен энергичным жестом порекомендовал испугавшемуся эфебу наполнить чашу до наиполных краев. Затем наш друг поднял чашу над головой наподобие олимпийского факела и громко объявил:

— Ну, вздрогнем за победу!…

Антоний удивлённо посмотрел на тамаду и на всякий случай пригубил.

— Вот чего мне не нравится в вас, в римлянцах, так это у вас вино слабое! — запанибрата изрёк Серёга и тут же протянул требовательно мальцу пустую чашу.

Антоний на такую критику опешил и сказал лишь: "Гм!".

— Зато фрукты вкусные! — выпалил Раис, проворно приканчивавший очередную гроздь винограда.

Антоний, наконец, собрался с духом, тщательно откашлялся и начал по существу:

— Так что мы теперь союзники… Являемся отныне. Хотя, конечно, оно и не к чему. У меня легионы хоть куда. Орлы!… А у Помпея и войска-то не осталось, разве что египтяне дерзнут встрять. Но они не воины, нет, — Антоний пренебрежительно пощёлкал языком, — Мои молодцы их в порошок сотрут. — Антоний посмотрел на нас и искренне продолжил: — Так что не понимаю я Цезаря — чего он мне вас так навязывал?

— Стало быть, надо! — грубовато ответил Джон, на миг отвлёкшись от пристального наблюдения за дверью.

— А вообще лихие вещи тут про вас рассказывали, — произнёс Антоний. — Будто в Цирке громом целую кучу львов и носорогов в мелкие кусочки покрошили, — затем саркастически усмехнулся и покачал головой: — Даже и не знаю: верить или нет…

— Ещё как верить! — обиженно посоветовал Серёга.

— Меня-то самого в Цирке не было, легион инспектировал, — с важностью продолжал Антоний. — Не до баловства… — потом помолчал и озадаченно спросил: — Так куда мне вас в походе приспособить? И чего это у вас за оружие такое? Как там оно у вас называется?…

Никто из коллег с ответом не спешил. Боба повертел головой, наморщил лоб, а затем озарённо воскликнул:

— Бум!

— Что: бум? — не понял Антоний.

— Так и называется: бум! — уже менее уверенно объяснил Боба, потом взглянул на свой пулемёт и уточнил: — Это у них "Бум", а у меня "Бум-бум"!

Антоний внимательно посмотрел на него и озадаченно замолчал.

— А как, кампания военная тяжёлая ожидается? — спросил Раис, со вздохом отодвигая опустевшую вазу.

— Да ерунда, — приподнято ответил Антоний. — Три месяца назад мы с Цезарем всыпали Помпею под Фарсалом. Наголову его войско разбили. Славная победа была! Сам Помпей еле от нас улепетнул. Успел сесть на корабль да прямо и уплыл в Египет… — Антоний притормозил и, решив, видно, нас не слишком расхолаживать, добавил: — Хотя, конечно, кому как. Ежели с непривычки, то когда на тебя когорты-то попрут или там конница понесётся, запросто струхнёте.

— Ничо! — многозначительно сказал Раис. — Нас психической атакой не возьмёшь, небось, про Анку-пулемётчицу смотрели.

Антоний ухмыльнулся и сострил:

— Вы ведь специалисты по носорогам. А ведь у Помпея никаких носорогов нет! — после чего заливисто захохотал, донельзя довольный случившейся шуткой, а, отсмеявшись, покровительственно молвил: — Ладно, сзади держаться будете.

Джон поджал губы и совсем уж собрался ответить достойно, но тут снова послышались шаги, и Джон уставился на дверь, ожидая, наконец, увидеть любезных его сердцу и прочему организму барышень, но это оказался вилик. Он сунулся в зал и тонким голоском почтительно уведомил, что комнаты для гостей готовы. Антоний ленивым взмахом руки его отпустил.

— А что это он такой писклявый? — живо поинтересовался Серёга.

— Холощёный, — коротко ответил Антоний.

— То есть это как? — непонятливо осведомился Боба.

— Ну… евнух, — пояснил Антоний. — Отрезали одно место. Чик, и готово.

— Отрезали… — растерянно повторил Боба.

— А… за что? — осторожно спросил Джон, переменив позу на более скромную и благообразную.

— Не знаю. Я его уже таким купил, — скучающе пояснил Антоний. — Для управляющего это в самый раз. Чтоб на моих рабынь не засматривался! — и вновь хохотнул довольно.

— Ишь ты! — недоверчиво произнёс Боба и опасливо потрогал штаны между карманами.

— Ну что, пора предаться сну, — сказал Антоний и зевнул как кашалот. — А то завтра на войну…

Мы неспешно встали, обулись, начали собирать манатки. Раис свои боты обувать не стал, а взял их в руку; засим с наслаждением принялся топтаться по мраморному полу и сладострастно ухать.

— А Лёлика куда? — озаботился Боба.

Мы посмотрели на сладко похрапывавшего коллегу и решили его оставить как есть, и только поручили Бобе прибрать вещички.

Антоний вывел нас из зала в коридор. Тут же обнаружился вилик со светильником в руке.

— Ну вот, он вас по комнатам отведёт, — сказал Антоний и вздохнул удовлетворённо, явно радуясь возможности от нас отделаться.

Джон невежливо придержал его за локоть и спросил вкрадчиво:

— Кстати насчёт рабынь…

— Чего? — придурковато спросил Антоний.

Джон откашлялся и задал коренной вопрос:

— Слышь, Антоша, а у тебя рабыни приятные вообще есть?

— Почему нет, есть, — недоумённо ответил Антоний.

— Ну так, прикажи там, чтобы… это… — Джон осоловело ухмыльнулся. — Рабыньки чтобы пришли, помогли нам…

— Короче, гони бабусек! — откровенно развил тему Серёга.

— Куда гнать? — очумело спросил Антоний.

— Как куда? — в свою очередь удивился Серёга.

— Не жмись, друг сердешный… — убедительно молвил Джон. — Пришли нам девчонок… это…

— Чтоб спать уложили! — бодро воскликнул Боба.

— Чтоб колыбельную спели! — энергично добавил Раис и схватил Антония за другой локоть.

— Чтоб почесали где чешется! — гаркнул Серёга и от избытка чувств врезал управляющему по плечу.

Тот скрючился и жалобно заныл.

— Ну давай, давай, Антоша! — уламывал Джон. — Чтоб всё было путём, а то мы тебе так навоюем, что сам не рад будешь…

Антоний посмотрел на корчившегося в муках вилика, потом зыркнул опасливо на Серёгу, пожал плечами и хмуро буркнул страдальцу:

— Распорядись там…

Сам же, деликатно освободившись от локтевых захватов, поторопился уйти.

— Ну, чего стоим?! — напористо спросил Джон вилика и стал подталкивать его в спину.

Тот, потирая плечо и стараясь держаться подальше от Серёги, провёл нас дальше по коридору. Там обнаружилось большое помещение, по периметру которого имелись то ли большие ниши, то ли махонькие комнатушки — каждая площадью примерно в квадратов шесть, не более. Входы в них были прикрыты плотными занавесями.

— Вот, располагайтесь, — промямлил вилик.

— Давай, дуй за бабуськами, — распорядился Серёга.

Вилик поклонился и поспешил прочь.

— И чтоб каждому хватило! — крикнул вслед Раис.

— И чтоб молодые и приятные! — энергично добавил напоследок Джон и загмыкал восторженно.

Вилик скрылся. Мы разошлись по закуткам.

В доставшейся мне спаленке основным элементом убранства являлась широкая на низких ножках лежанка, покрытая медвежьей шкурой, по которой вольно были разбросаны несколько вышитых васильками подушек и шерстяное рыжее покрывало. У стены стоял маленький комодик с медными накладками; рядом притулился миниатюрный столик на гнутых ножках; на нём располагались чаша, кувшин, в котором я обнаружил вездесущее вино, ваза с виноградом и бронзовый светильник, дававший неяркий лепесток пламени.

Я свалил рюкзак в угол, сел на лежанку и зевнул судорожно. Затем скинул кроссовки, прилёг навзничь, уставился на расписанный греческими узорами потолок и скоропостижно задремал.

Пришёл в себя я от шума в коридоре. Раздавались шаги, шуршание одежд, тихое шушуканье девичьими голосами. Я резко привстал. Просунулась в комнату тонкая изящная рука, полог покачнулся, откинулся, и внутрь вошла девица.

Я во все глаза уставился на неё, попутно раздумывая: следует ли мне с нею вежливо поздороваться или в отношении рабов по местным обычаям это совсем неуместно. С тем промолчал, решив, что лучше прослыть неучтивым хамом, чем вежливым дурачком.

Девица была статной подтянутой блондинкой с безупречным лицом мраморной статуи, нежный овал которого выгодно подчёркивался классической причёской в виде собранного на затылке пышного пучка с изящно выпущенными из-под алой узкой повязки золотистыми локонами.

Блондинка мой, скажем прямо, нагловатый взгляд выдержала с сонным достоинством, в котором мне увиделся некоторый оттенок того дамского насмешливого превосходства, которое, как правило, вызывает у энергичных оппонентов иного пола подспудное желание укротить и подчинить. Оттого, не долго думая и пользуясь льготами рабовладельческой системы, я щёлкнул пальцами и барственно поманил её к себе.

Девица сделала пару плавных шагов, произведя стройными ногами волнующие колыхания длинной плиссированной туники из персиковой ткани, расшитой серебристой нитью, и грациозно присела на лежанку рядом со мной, опёршись на овитую серебряной змейкой руку, под белой кожей которой явственно просматривались упругие мышцы. Видом своим она являла полное равнодушие и холодность, присущие, впрочем, чистопородным златовласкам.

Я оглядел барышню повнимательнее. Скульптурное совершенство её черт в сочетании с бледно-розовой гладкой кожей вызывало в памяти образ Снежной королевы, и лишь глаза её — ярко-зелёные и огромные, полускрытые тяжёлыми веками с длинными светлыми ресницами — добавляли в эту мраморную безукоризненность жизненной прелести.

Аристократическая бесстрастность девицы продолжала меня угнетать, ибо заставляла чувствовать себя если не полным ничтожеством, то, по крайней мере, ущербным уродцем, не заслуживающим никоего внимания со стороны интересных девушек. Поэтому, чтобы показать, образно говоря, кто в доме хозяин, я поискал достойный способ приструнить дерзкую, но не придумал ничего лучшего, как приказным тоном порекомендовать её выпить за моё здоровье. Девица, встала, налила себе в чашу вина и, изящно отставив пальчик, спокойно её осушила. После чего не села обратно на лежанку, а, поглядев на меня безо всякого выражения, пристроилась напротив, опершись задом о комод.

Я состроил мрачную гримасу и стал смотреть на неё, решив всяческими средствами девицу если не унизить, то хотя бы поставить на место, обусловленное её социальным статусом. Но девица явно не догадывалась о моём мизантропическом настрое, а оттого молчала и меланхолично разглядывала что-то на стене.

Я возмущенно хмыкнул и в попытке обуздать оскорбительное поведение девицы, развязно приказал ей поднять подол и показать ноги. Приказание было исполнено безо всяких эмоций. Я оглядел предъявленную часть тела. Ноги были вполне отменны, разве что накрест оплетённые жёлтым шнуром сандалий икры могли бы показаться слишком плотными, если бы не имели тех изящных очертаний, которые приобретаются за счёт здорового образа жизни на пересечённой местности.

— Хороши ножки! — напористо похвалил я, с вызовом глядя на барышню, на что удостоился лишь мимолётного взора, полного скуки.

— Ты что, фригидная? — обоснованно предположил я.

Девица потрогала щёки и апатично ответила:

— Да нет, тёплая.

Я поморщился на подобную тупость, свойственную, впрочем, женщинам.

Голос у неё был негромким и с той волнующей хрипотцой, свойственной, как правило, страстным натурам. Но тут, по всей видимости, из правил было полное исключение. Ко всему стало понятно, что аристократическая невозмутимость в данном случае была перепутана с обыкновенной врождённой флегмой.

Я вновь непроизвольно зевнул. Хотелось только одного: спать, и я даже подумал насчет сиюминутного и полного отбоя безо всяких предшествующих упражнений, но тут же мысль эту отбросил, как не отвечавшую моменту и попросту пораженческую. Хотя спать хотелось весьма.

— А ты чего такая белобрысая? — спросил я девицу, как следует отзевавшись.

Она наморщила лоб, потрогала поблескивавшие золотом локоны и вяло ответила:

— А у нас все такие.

— Где это у вас? — уточнил я.

— Ну у нас, в Галлии.

Я недоверчиво оглядел девицу. Более походила она на дщерь Валькирий, чем на прапрапрабабушку владельцев Эйфелевой башни, как известно, повально черноволосых и через одного страдающих гипертрихозом или, попросту говоря, повышенной волосатостью.

— Так ты это, из французов, что ли? — уточнил я.

— Такого племени не знаю, — с достоинством ответила девица. — А мы кельтами будем.

— А-а! — знающе молвил я, вспоминая некоторые сведения, почерпнутые из историко-популярных источников. — Друиды там всякие.

— А ты у нас бывал? — с некоторой заинтересованностью спросила девица.

— Да нет, не довелось.

— А-а… — кисло протянула девица и вновь заскучала.

— А как ты тут оказалась? По путёвке, что ли? — попытался я сострить, но сам понял, что ничего не вышло.

Блондинка непонимающе похлопала ресницами и объяснила:

— Так пленили нас. Это когда Цезарь Галлию воевать пришёл. А Марк Антоний как раз наше селение захватил. Ну, я к нему и попала.

— И давно ты здесь?

— Да уж года два будет…

Я помолчал немного, потёр слипавшиеся глаза и поинтересовался:

— А чем ты тут вообще занимаешься? Может, умеешь чего интересное?

— Я к бане приставлена. Господину массаж делаю…

— Так чего же молчишь, — укорил я девицу и стал раздеваться до трусов, небрежно кидая одежду в угол на рюкзак.

Девица с бесстыдством уставилась на меня и даже отчего-то хихикнула. Я не стал вдаваться в подробности, а просто улёгся на живот, приспособив пару подушек, и скомандовал:

— Давай начинай…

— Чего?… — непонятливо переспросила девица.

— Массаж, говорю, давай делай, — уточнил я, устраиваясь поудобнеё.

Девица оторвала задницу от комода, и залезла на лежанку с ногами, пристроившись сбоку. Я подождал немного, но ничего не дождался.

— И что тормозим?… — подозрительно пробурчал я, подозревая саботаж.

— Так руки грею, — пояснила девица.

— Ага, ну да… — одобрил я и повернулся посмотреть на то, как она это делает.

Делала она это очень просто — задрав подол чуть ли не пояса и засунув ладони глубоко между бёдер — туда, где, как говорят специалисты, у девушек теплее всего. Я непроизвольно засмотрелся на белоснежные с синими прожилками вен тугие бёдра, затем всё-таки вернулся в исходное положение, прикрыл глаза, принялся перебирать пальцами мягкий ворс шкуры. Стало клонить в сон; неуклонно завертелись перед внутренним взором странные сценки, переиначенные из действительности, и я уже почти отчалил, но тут, наконец, девица завозилась, подлезла ближе, упёршись коленкой в бок, и приступила.

Поначалу спина моя была слегка охлопана повсеместно, затем последовали нежные поглаживания, постепенно переросшие в садистскую попытку сдирания кожи, так что я даже позволил себе немного покряхтеть. Затем каждая моя мышца была подвергнута тщательным разминанию, растиранию, выкручиванию, растягиванию и прочим уместным экзекуциям. Теперь уж я кряхтел в полную силу. Кстати, ладони девушкины были не только горячими, словно она их долго и старательно парила, но и ко всему покрывала их какая-то как бы вазелиновая влага, в происхождение которой я не стал вдаваться в силу расслабленной сонливости.

Девица закончила мочалить мне спину, деловито спустила мои трусы как для укола и порядком помяла и обстучала то, на чём я обычно сижу. После чего шумно перевела дух и фамильярно шлёпнула меня по последнему месту обработки.

Я привстал, покрутил корпусом, прислушиваясь к новым ощущениям бодрости и молодцеватости, потом перевернулся на спину. Девица разрумянилась и дышала тяжело; пушистые пряди волос выбились из-под ленты и весьма мило лезли ей в глаза.

— Давай, продолжай, — пробормотал я и сладко зевнул.

Девица вздохнула и продолжила, начав с груди и подбираясь постепенно к животу.

— А ну-ка, подожди, — остановил я её с некоей мыслью.

Девица устало распрямилась и смахнула испарину со лба.

— Жарко ведь тебе, — пожалел я бедняжку. — Так что ты одежонку-то сними.

Девица, ни слова не говоря, встала и, расстегнув скреплявшие ткань застёжки, совершенно буднично освободилась от одежд, предъявив упругое тело крепкой нерожавшей девушки с круглыми приподнятыми грудями, оставлявшими ощущение благородной тяжести, с выпуклой чашей плотного животика и крутыми бёдрами, обёрнутыми узкой тряпицей набедренника из тонкой полупрозрачной ткани.

Не дав мне полюбоваться как следует, девица вновь залезла на лежанку и продолжила мять мой живот, словно намереваясь добраться хотя бы до одной почки. Но мысли мои уже были несколько в стороне от обычных общеоздоровительных процедур. Я протянул руку и ненавязчиво освободил девицину голову от повязки. Потоком тёплого золота волосы разлились по точёным плечам, замерцав чудно.

— А ну-ка, возьми пониже, — вкрадчиво порекомендовал я барышне.

Она беспрекословно переместила свои усилия в указанном направлении, хотя и в недостаточной степени.

— Ещё… — пробормотал я.

— А? — не поняла девица.

— Ниже ещё, говорю…

— Так набедренник мешает, — пожаловалась она в духе зелёного новобранца.

— А ты его сними, — вкрадчиво порекомендовал я.

Девица пожала плечами и стала неуклюже стягивать с меня трусы. Я помог ей по мере сил, приподнимая то, что было надо. Девица покрутила в руках мои исподники, отложила их в сторону и флегматично приступила к обработке того низа, который, собственно, и подразумевался. Но только силу своих растираний она не соизмерила с деликатностью предмета, отчего стало весьма неприятно.

— Эй, полегче, да и руки у тебя уже сухие, смочить бы надо, — поморщился я болезненно.

Девица наклонилась, скрыв густой завесой волос поле действия, и лишь по возникшим ощущениям я осознал, что поняла она меня насчет смачивания совершенно буквально. Подобный вид влажного массажа почти моментально наградил меня богатырской порцией нужных гормонов, после чего всяческая сонливость исчезла, а вместо неё появилось осознание того, что при подобном продолжении всё это может завершиться на самом интересном месте. Посему я решительно девицу оттолкнул и с трудом перевёл дух. Она недоумённо посмотрела и вытерла ладошкой губы.

— Давай-ка, скидывай всё, что осталось, — решительно велел я.

Девица скорчила гримаску типа "Сам не знает что хочет", привстала на коленях и размотала тряпочку. Обнажился выпуклый тугой холмик, аккуратно разделённый бороздкой пополам и слегка вызолоченный редким пушком. Девица вновь не дала мне отдать должное моим эстетическим запросам, села на кушетку спиной ко мне и принялась возиться со шнуровкой сандалий. Делала она это столь долго, что я вновь было начал засыпать. Наконец с обувью было покончено; барышня повернулась и без особой выдумки решила вновь залезть на лежанку.

— Постой-ка! — остановил я её решительно, а потом приказал взять в руки светильник, встать подальше и светить на себя как скажу.

С некоторым злорадством я заставил девицу покрутиться как следует, понуждая принимать разнообразные, чуть ли не гимнастические позы. Подобные картинки вновь развели в некоем локальном месте бурный костёр; я торопливо дал барышне отбой, улёгся на спину и настойчиво поманил её:

— А ну-ка, присаживайся…

Девица недогадливо открыла рот.

— Садись, говорю, сюда вот!… — указующим перстом я чётко определил место дислокации, порешив про себя предоставить ей полную волю.

Девица озабоченно нахмурилась и, примерившись, полезла на меня. Упёршись руками о мой уже и без того порядком исстрадавшийся живот, она попробовала приноровиться, но наскоком ничего не вышло. Тогда девица стала сама себе помогать одной рукой, и дело пошло на лад, если не считать всё той же засухи, которая, впрочем, под воздействием настойчивого торканья сменилась на умеренную влажность. Наконец, нескладёха утвердилась до конца, выпрямилась и с удручающей флегмой посмотрела на меня.

— Ну и что ты сидишь как на именинах? — в сердцах спросил я и, не дожидаясь вразумительного ответа, объяснил: — Качайся давай, вверх-вниз, вверх-вниз, — показывая на всякий случай руками.

Девица понятливо кивнула и стала неторопливо двигать тазом, при этом выглядя совершенно глупо как пельмень в варенье. Я же закинул руки за голову и принялся отдыхать, изредка поглядывая на барышню. Поначалу ёрзала она так, словно выполняла нудную, но неотвратимую работу; её плотные груди с бледными вялыми сосками равномерно покачивались, действуя в некотором смысле гипнотически, но вдруг девица ахнула нежно, стала прикрывать глаза, покусывать губы; соски её начали розоветь, пошли пупырышками, а потом и вовсе заалели и вздулись шишечками; живот затрепетал в мелкой дрожи. Она запрыгала судорожно, стала сбиваться с ритма, так что пришлось мне достать руки из-под головы и взять её укротительно за прохладные гладкие бёдра. Но это не помогло. Тогда ничего не оставалось делать, как только ловким антраша поменять диспозицию, опрокинув барышню на спину, и взять инициативу в свои руки или в чего там ещё. Перемена мест слагаемых споро принесла приемлемый и симпатичный результат.

Повалявшись немного в размякшем состоянии на тёплом упругом организме, я нехотя слез с него. Девица тут же вскочила, достала из комодика полотенце, протёрла мне где надо, потом принялась с наивным бесстыдством за себя. Но мне уже было не до этих эротико-гигиенических демонстраций; я отвернулся к стенке и бесповоротно заснул.