Римские вакации

Глава 10

В которой герои обнаруживают наличие отсутствия Сереги, отправляются его искать и оказываются в Цирке, где начинают знакомиться с местными брутальными развлечениями.

Разбудил меня не совсем вежливый тычок. Я разлепил веки и с кряхтением обернулся. С туманной улыбкою смотрела на меня Нарцисса, выглядевшая таким же свежим бутончиком, что и вечером — разве что губы были слегка припухшими, да приугас блеск в глазах.

— Пора вставать, — нежно пропела она, мигом натянула одежонку и исчезла за занавеской.

В зале по-утреннему смазанно слышались недовольные голоса коллег, скрипы, шаги. Чувствуя себя измочаленным и томимым похмельной жаждою, я слез с лежанки, с некоторым напряжением оделся и, застёгивая пуговицы, вылез из каморки.

Коллеги были весьма помятыми и даже чуток позеленевшими. Хуже всех выглядел Лёлик. Сидя в бессильной позе за столом, он ощупывал опухшую физиономию и глухо постанывал:

— Молочка холодненького… Молочка давайте… Умру без молочка… — он поднял голову и, пристально посмотрев на зевавших со скукою блудниц, мрачно произнёс: — Чего встали?… Совсем без уваженья?… А то сейчас сам быстро подою… — объект возможной дойки обнародован не был, но при том тяжкий свой взор Лёлик весьма недвусмысленно остановил на пышногрудой девице, ночной жертвой которой стал вконец измусоленный Раис.

Девица оскорблённо поджала губы, но с тем взяла со стола кувшин и пошла куда-то вглубь дома.

У входа, опёршись о стену, сидела с задумчивым челом давешняя молодайка, валявшаяся вечером в непотребном виде. Она так и оставалась при полном неглиже и даже сохранила своё экстравагантное украшение в виде уже увядшей розы, на что бледный Раис попытался сострить, проскрипев надрывно:

— Эй, почём букет, клумба ходячая?

Девица непонимающе посмотрела на остряка, потом попробовала встать, но тут же ахнула, поглядела вниз и, хмуро ругнувшись, с немалым кряхтением извлекла украшение наружу.

Появилась с полным кувшином пышногрудая. Лёлик коршуном метнулся к ней, выхватил сосуд и стал жадно пить, захлёбываясь и проливая. Мы кинулись к нему, с трудом отобрали наполовину опустевший кувшин и разделили остатки по-братски. Молоко было не ахти каким холодным, но зато имело забытый травяной вкус и деревенский аромат и освежало изрядно.

Способность соображать появилась вновь, что позволило нам обнаружить отсутствие чего-то весьма привычного. После некоторого замешательства выяснилось, что этим отсутствовавшим привычным был Серёга. Мы потребовали показаний у его подруги. Та пожала плечами и с видом оскорблённой добродетели доложила:

— А чего?… Я старалась… Как положено… Это он сам погулять решил…

— Как погулять? — ошарашенно переспросил Джон.

— Ты что, Серёги не знаешь? — проворчал Боба. — Залил зенки и пошёл приключений искать.

— А теперь его самого ищи, — подвёл неутешительный итог Раис.

Проверка показала, что одежда, вещи, а также грозный шмайссер запропастившегося гуляки лежали, как и были с вечера положены. Дело принимало серьёзный оборот.

— Ну что, пошли… — сказал Джон, приспосабливая за плечами рюкзак.

— Как пошли? А завтрак? — с растерянностью произнёс Раис и тут же шумнул на блудниц: — Чего уставились? Жрать давайте, торопимся!…

Блудницы захмыкали, и одна из них предерзко заявила:

— А у нас завтрак в удовольствия не входит!

— Что-о?! — повысил было грозно голос Раис, но тут из бокового коридора высунулась всклокоченная голова хозяйки.

— Уходите? — нутряным басом спросила она и неприветливо заворочала глазами.

— Ага… тетенька, — осторожно ответил Раис и стал с похвальной ловкостью навьючиваться снаряжением.

Закончив сборы и не забыв забрать Серёгины манатки, пожелав хозяйке всяческих благ и поулыбавшись потерявшим всякий к нам интерес девицам, мы вышли на улицу.

Утро было в самом разгаре. Солнце уже достаточно высоко поднялось над крышами. Тем не менее, Раис воскликнул:

— Ох, рано-то как, батюшки!… — и раззевался смачно.

Мы, заразившись от него, также поупражнялись в зевоте, а потом стали оглядываться. Особенно усердствовал Джон, пробормотавший, что надо бы запомнить адресочек. На улице почти никого не было; только неподалёку группа детей лениво мучила меланхоличную кошку.

Самочувствие после весёлой ночи было не ахти. Не успевший остыть за ночь воздух уже начинал томить банным жаром.

— Вот и теперь ищи этого охламона в таком климате… А сам больной весь… — заворчал Лёлик, тяжко отдуваясь и вытирая со лба обильный пот. Колени его заметно тряслись.

— А не пей… — через силу указал Раис и привалился к стенке.

Мимо нас прошли торопливо два оборванца, искусно ругаясь по поводу какой-то недоеденной рыбы. Раис шумно сглотнул и категорически потребовал немедленно покинуть это место, где съестным и не пахнет. Лёлик тут же обвинил его в готовности променять друга на колбасу, Раис попытался огрызнуться, но, видно, с голодухи ничего вразумительного придумать не сумел и лишь скривился презрительно.

После некоторых размышлений поиск пропавшего решили начать при помощи универсального метода "на авось" и пошли вслед за оборванцами. Те вскоре свернули в узкую щель между домами. Мы пошли прямо по улице и наткнулись на пункт общественного водоснабжения в виде каменной будки, в которой из медной трубы в каменную чашу лилась вода.

Рабыня из категории девок-чернавок держала одной рукою под струёй кувшин, а другой ковырялась в ухе, изредка споласкивая палец, при том кувшин и не думая убирать. На звук наших шагов она повернула голову, тут же заорала, подхватила кувшин и кинулась бежать, расплёскивая воду.

— Вот дура!… — в сердцах бросил Джон. — Чего испугалась таких красавцев.

— Нехай бежит! — важно сказал Раис. — Нам таких не надо.

Мы с наслаждением напились, умылись, затем быстренько почистили зубы, заплевав всё вокруг зубной пастой. Раис напоследок сполоснул ноги и наполнил свой бурдюк. Лёлик свой сосуд наполнять отказался, на что Раис посулил воду ему не давать. Лёлик с превосходством хмыкнул и заявил, что с превеликим удовольствием обойдётся.

Пошли дальше. Улица, сделав зигзаг, вывела нас к перекрёстку. Тут уже народ имелся и в немалом количестве, причём все шли почему-то в одну сторону. Поразмыслив, мы решили не идти поперёк толпы и двинулись вместе со всеми.

Через пару поворотов перед нами предстала широкая улица, на которой происходило целенаправленное шествие жителей Рима: люди в большом количестве под шарканье и стуки обуви, многоголосицу и бодрые выкрики дружно шагали все как один к некоей неизвестной нам цели.

Всё это живо напомнило утренние часы перед почившей в бозе первомайской демонстрацией, когда народ валит по покинутой транспортом улице к месту сбора праздничных колонн и раздачи флагов, тележек, портретов и прочих аксессуаров официального ликования; и гремит через репродукторы бравурная музыка, также шуршат шаги и царит атмосфера приподнятости, вызванная во многом предвкушением грядущего и узаконенного красной датой обильного застолья.

— Э-э-эй!! — вдруг заорал диким голосом Раис и замахал отчаянно руками.

Мы поначалу решили было, что Раис узрел в толпе пропавшего Серёгу и, не мешкая, подаёт ему путеводные знаки, но тут перед нами шустро объявился настоящий адресат страстного Раисинового зова — уличный разносчик с лотком, полным печёных каштанов. Раис сунул ему деньги и принялся сгребать с лотка каштаны, быстро рассовывая их по карманам и за пазуху.

— Я же говорил! — завопил обличающе Лёлик. — Только б брюхо набить!… — после чего стал пихаться с Раисом локтями, помогая тому в опустошении лотка.

— Слушай, друг! — фамильярно спросил Боба у тщательно пробовавшего на зуб монету разносчика. — А чего у вас тут? Куда это народ валит?

Разносчик от этого невинного вопроса сначала чуть не подавился монетою, а, затем, уже уходя, с превосходством объяснил:

— В Цирке Максимусе игры!!…

— Точно! — воскликнул Джон и даже хлопнул себя по лбу. — Вчера же Валера говорил!…

— Постой! — озарённо предположил Боба. — А, может, Серёга как раз туда и попёр?

— В одних трусах, что ли? — усомнился Джон.

— А что? Климат позволяет… — пробормотал Боба.

За неимением лучшего ничего не оставалось, как приняться за практическое изучение данного предположения. Слегка потолкавшись, мы влились в людской поток и зашагали в общем направлении. Так мы шли довольно долго, но безрезультатно, уже и не радуясь возможности лицезреть римские древности в новёхоньком виде — тем более не так уж много архитектурных прелестей нам встречалось. В основном, Рим был застроен домами, вполне скучными на вид.

Каштаны кончились. Искомого объекта никак не наблюдалось.

— И где этот цирк? — простонал Раис, начиная страдать одышкой.

— Лёлик, глянь в книжку, — попросил Джон.

Лёлик на ходу достал энциклопедию, снял рюкзак и вручил его Бобе. Автомат он сунул мне. Затем налегке полистал книгу и зачитал:

— Большой цирк расположен между Палатинским и Авентинским холмами.

— И где это? — озадаченно спросил Боба.

Лёлик пожал плечами.

— Слушай, Лёлик, — сказал я, озарённый мыслью. — А в твоём путеводителе по древнему миру нет ли случаем карты этого самого Рима, в котором мы находимся.

Лёлик на миг задумался, потом быстро книгу перелистал, а когда дошёл до последних страниц, воскликнул:

— Точно! Есть карта!

— А чего раньше не нашёл? — сварливо пожурил его Раис.

— А я книжки с начала читаю, а не с конца! — с достоинством ответил Лёлик, после чего увлечённо стал обнаруженную карту изучать, бубня себе под нос: — Стало быть, ночевали на Субуре… Ага, вот она… А в Рим пришли вот так, по Тибуртинской дороге… Вот туточки были… И туточки… А вот, значит, Палатинский холм и Авентинский холм… А вот и Циркус Максимус…

— Ну и куда идти? — спросил Боба.

— А туда, куда все идут! — беззаботно сказал Лёлик, книгу захлопнул, взял её под мышку и пошёл себе налегке.

— Эй, друг! — напомнил я ему. — А не хочешь обратно свой багаж получить?

— Нет, — безмятежно ответил Лёлик.

Пришлось насильно всучивать нахалу его законную ношу.

Вскоре мы вместе с римским людом вышли в знакомые места, а именно на рынок, который вчера основательно изучили. Затем с толпой пересекли Священную дорогу — справа начинался Форум — обогнули дом весталок и пошли дальше узким переулком, в котором приходилось как следует толкаться с многочисленными попутчиками.

Справа торчал скалистый Капитолий, слева возвышался холм, застроенный зданиями, отличавшимися изысканностью форм и богатством отделки.

— Холм Палатинский, — объявил Лёлик.

— Точно! — подтвердил Боба. — Мы его вчера видели.

Вместе с говорливой толпой мы обогнули Палатин, у подножия которого тесно в ряд стояли какие-то лабазы из красного кирпича. Впереди показался склон ещё одного холма — Авентина. Между этими двумя холмами, тесно примыкая к склонам, имелось внушительное строение в виде крепостной стены с аркадой поверху. По его краям возвышались две квадратные башни с зубцами. Посередине располагались наглухо закрытые ворота.

— Однако, цирк закрыт, клоуны разбежались! — сострил Боба.

Толпа поднималась на Палатинский холм по широкой лестнице. Мы последовали за народом и выбрались на длинную, но узкую площадь, тянувшуюся вдоль сплошной одноэтажной аркады, которая была боковой стеною Цирка. В аркаде через равные промежутки имелись проходы, куда вливались людские потоки.

— Интересно, а билетеры есть?… — боязливо спросил Лёлик, и даже потрогал себя за уши, словно вспомнил некоторые эпизоды из своего детства.

Билетёров не оказалось, и мы благополучно были внесены толпою прямиком под арку одного из входов. Истёртые ступени вывели нас на узкую площадку, с которой можно было спуститься вниз, а можно было и свернуть в ту или иную сторону, чтобы попасть в зрительские ряды. Сидений, как таковых, не было — ряды сбегали к арене каменными уступами, на которых и располагалась публика.

Народу было уже предостаточно; во впечатлявшей своими размерами сильно вытянутой чаше Цирка безостановочно шевелилась людская масса; царил кругом, словно прибой, то опадая, то вздымаясь, громоподобный гул тысяч и тысяч голосов.

Вначале мы прогулялись по сиденьям в разных направлениях со слабою надеждою отыскать Серёгу, но в этом муравейнике шансы были столь невелики, что после пяти минут беспрерывного шастанья по крутым уступам рядов и препираний со зрителями мы посчитали более разумным угомониться и занять удобные и ещё свободные места. Такие места обнаружились ниже, невдалеке от самой арены, где располагались римляне сплошь в нарядных тогах — в отличие от верхних рядов, плотно забитых, судя по тёмным и рыжим одеждам, городской босотой.

Как раз там приноравливалась рассесться какая-то компания из утончённых юношей и барышень, разодетых пышно и цветасто, но Раис, вскрикнув дико, ринулся вниз горным архаровцем и успел-таки шлёпнуться на желанное сиденье, широко расставив при том руки, как наседка крылья, и боевито заорав, что места заняты согласно купленным билетам. Юноши, отличавшиеся заметной тщедушностью, попытались неуверенно приноровиться и вытолкать нахала взашей, но Раис сидел гранитной глыбою, да тут ещё и мы, подойдя, стали рассаживаться по-хозяйски.

Один из римлян сурово нахмурил брови и гневно вскричал:

— Пошли вон, варвары! Здесь места только для всадников!

— А мы и есть всадники, — не моргнув глазом, заявил Раис.

— И с чего это вы всадники?! — уязвленно воскликнул римлянин.

— Нам сам Цезарь это звание присвоил, — невинно заявил Боба. — Всадники, да и только!…

— Чапаевцы!… — уточнил Лёлик с наглой ухмылкою.

Римляне потоптались и пошли прочь с гордо поднятыми головами.

Джон обратился вслед барышням с предложением разместиться на наших коленях, но дождался от них лишь оскорблений по существу варварской своей сущности. Как человек интеллигентный, Джон не стал отвечать грубостью на грубость, а лишь обозвал их сволочами и мерзавками.

Определившись с местами, мы принялись изучать устройство Цирка Максимуса. Это сооружение внушало некий трепет своими громадными размерами, которые могли дать фору многим неординарным строениям нашего родного времени. Мы попробовали прикинуть вместимость сего сооружения и решили, что зрителей тут поместиться может никак не меньше ста тысяч.

Лёлик, неотрывно почитывавший свою содержательную книжку, проинформировал, что в долине между Авентином и Палатином ещё со времён самого возникновения Рима устраивались конные бега в честь уборки урожая. Тогда римляне довольствовались удобствами естественного ландшафта, размещаясь на травке склонов холмов. И лишь потом это место стали обустраивать, превратив впадину между холмами в арену, а на склонах соорудив зрительские ряды.

— А наше слово "цирк", — важно заявил в заключение Лёлик, — как вы, знатоки латыни, сами нынче понимаете, произошло от ихнего слова "circus", что значит "эллипс". А слово "арена" от "arena", то бишь "песок".

Арена, действительно, в изобилии покрытая жёлтым песком, имела сильно вытянутую форму; в длину она была никак не меньше половины километра. Посередине арены, много не доходя до краев, имелась каменная стенка не выше пояса, облицованная палевым травертином. Вся она была уставлена разнообразными колоннами, статуями, миниатюрными домиками навроде храмов. Особо выделялись два обелиска из розового гранита, на гранях которых ровными рядами вырезаны были иероглифы.

— Никак в Египте спёрли, римляне-то… — предположил Джон.

Ряды в своём начале возвышались над ареною не очень высоко — меньше, чем на два метра; перед рядами установлена была крепкая железная решётка с острыми наконечниками.

Справа арену ограничивало сооружение, которое мы уже видели снаружи. С внутренней стороны над воротами, которые всё так же были заперты, устроен был широкий балкон с черепичным навесом, опиравшимся на тонкие колонны.

Рядом с воротами имелись двенадцать отгородок с дверцами в сторону арены. Лёлик пояснил, что это стартовые места для колесниц; после сигнала дверцы открываются и колесницы выезжают все разом.

С другой стороны арену охватывали полукругом зрительские места. Посерёдке там были ещё одни ворота, также закрытые.

На противоположной стороне выпирало из рядов по центру строение парадного вида с обширным балконом, прикрытым от солнца роскошным мраморным многоколонным портиком. Там сидели сплошь мужики в сенаторских тогах и дамы в нарядах, пёстрых как крылья тропических бабочек.

— А это чего за домишко? — поинтересовался Раис. — Вот бы нам на тот балкончик.

— Это, наверное, ложа для особо знатных. Вип-трибуна, понимаешь… — предположил Джон. — Так что нас туда явно не пустят.

— Да-а! — протянул Раис. — Надо бы нам тоже знатными становиться…

Ряды напротив вип-ложи прерывались ещё одним строением — уже без архитектурных излишеств — кубообразным и приземистым. В его высоком цоколе, выходившем прямо на арену, устроен был целый ряд разнокалиберных ворот и дверей. Под плоской крышей, на которой имелось немало залезших туда ушлых зрителей, зияли узкие окна. Из них, несмотря на многоголосый ни на миг не прекращавшийся гул, доносился разнообразный звериный рёв.

— А это что за хлев? — озаботился Раис.

— Хозпостройка, — сказал Лёлик. — Надо же где-то зверей держать да всяких гладиаторов.

Дальнейшему изучению Большого Цирка помешало появление бойкого разносчика. Раис бодрыми криками и упругим подпрыгиванием принудил того бегом кинуться к нам, после чего в нашем распоряжении оказалась гора свежих лепёшек с завёрнутыми в них тонкими как дождевые червяки прокопчёнными до крепкой твёрдости колбасками, политыми каким-то острым соусом.

— Ну римляне, ну пройдохи! — восхитился Боба. — Они, оказывается, и хот-доги первые придумали.

Раис разделил яства по-честному, то есть, дал нам по паре лепёшек, а себе взял что осталось в количестве шести штук.

Мы принялись подкрепляться.

Раис, как всегда явив здоровый аппетит, опередил всех нас в процессе приёма пищи, после чего, почмокав задумчиво, покритиковал:

— Однако, кормят гольным перцем, а квасу не носят!… — откупорил бурдюк и попил изрядно и со вкусом.

Впереди сидевший коренастый римлянин, походивший на прапорщика в отставке, обернулся на заманчивое бульканье и то ли потребовал, то ли попросил:

— Эй, варвар, дай попить!

Раис с достоинством посмотрел на беспардонного нахала как кочет на козявку, подумал и назначил цену:

— Глоток — сестерций.

Римлянин рассерженно хмыкнул и заявил:

— Откуда вы такие выжиги взялись? Хуже иудеев!…

Раис открыл было рот, желая поставить на место латинского антисемита, но тут Лёлик сунулся ненавязчиво забирать у него бурдюк. Раис бурдюк отдёрнул и легко переключился в адрес Лёлика, устроив базарный хай с пожеланиями не хапать чужого, а попить из своего сосуда, который, между прочим, совершенно пуст из-за лености и глупости его владельца. Лёлик насупился, попытался требовательно гундеть, но крыть было нечем.

Мы по очереди начали прикладываться к вместилищу живительной влаги, наперебой хваля Раиса за предусмотрительность. Лёлик алчно поглядывал на переходивший из рук в руки бурдюк и всё пытался как бы невзначай включиться в процесс, но Раис следил зорко и тут же сии попытки пресекал негодующим криком.

А день складывался не менее жарким, чем вчерашний. Солнце поднималось всё выше и выше; блеклое небо разнагишалось совершенно, не соизволив прикрыться хотя бы мизерным облачным лоскутиком, отчего Цирк всё более начинал напоминать раскалённую сковородку.

Добрый Боба, попив, подмигнул Лёлику украдкой, потом нарочито всмотрелся в сторону и воскликнул:

— Гляньте, а вон пирожки продают!

Раис вскочил, начал внимательно озираться, приложив ладошку в виде козырька. Боба быстро сунул бурдюк Лёлику; тот стал жадно пить, захлёбываясь и фыркая как тюлень. Раис на звуки с подозрением оглянулся, но Лёлик уже успел вернуть бурдюк Бобе и сидел с видом измученного жаждой горемыки.

Раис бурдюк забрал, завязал его крепко, поглядел на Лёлика со злорадством и торжествующе посулил:

— А вот тебе фигулю на рогуле!…

Лёлик презрительно хмыкнул и отвернулся, пробормотав что-то про то, что один бурдюк другой бурдюк бережёт.

— Хорошо, что слонов сегодня не будет!… — послышалось сзади.

Там сидели два упитанных пожилых римлянина в тогах и громко беседовали.

— Тебя ведь в Риме не было, — говорил один другому, — когда Помпей на играх слонов выпустил… Его тогда второй раз консулом избрали, он и решил народ позабавить.

— Я тогда на Сицилии был по делам, — сказал другой.

— Слонов на арену выпустили, — продолжил первый. — Двадцать штук. С ними африканцы начали биться. Копьями их кололи, огнём жгли. А слоны сбесились, бросились в разные стороны, ограду поломали да в первые ряды полезли. Много народу подавили… Я еле убежал.

— Цезарь-то, говорят, хочет ров выкопать вокруг арены, — сказал другой.

— Так колесницы начнут туда падать, — предположил первый.

Боба повернулся к собеседникам и вежливо спросил:

— А не подскажете, чего представление не начинается?

Римляне посмотрели на него, а заодно и на всю нашу компанию внимательно. Потом один лаконично ответил:

— Помпу ждём.

— Пожар, что ли? — удивился Раис и тревожно стал глядеть по сторонам.

— Чего ждём? — переспросил уточняюще Боба.

— Помпу. Процессию торжественную… называется она так… — ответили по очереди римляне.

— Слушай, — озарённо пробормотал Джон. — Так это получается, что отсюда выражение взялось "идти с помпой"…

— А где она, эта помпа, задерживается? — ещё разок спросил Боба у римлян.

— Да с Капитолия уже поди вышла, — ответили те туманно.

Боба подумал и обратился уже к Лёлику:

— Слышь, Лёлик, глянь в книжку. Чего там про эту помпу пишут.

Лёлик полистал страницы, а потом поведал:

— Помпа — это торжественная процессия перед играми. Начиналась она на Капитолии, где забирала священные изображения богов, затем спускалась на Форум, пересекала Велабр и через ворота Помпы… так эти ворота и называются… вступала в Цирк и обходила арену кругом. Устроитель игр ехал на колеснице как триумфатор…

Лёлик не успел дочитать, как с балкона над воротами заревели хрипато и пронзительно трубы; народ заволновался, зашумел.

Ворота степенно отворились, и под фанфары въехала на арену нарядная колесница, запряжённая парой белоснежных лошадей, которых под уздцы вели два мужика в голубых туниках.

Лёлик вытащил из рюкзака свой театральный бинокль и стал обозревать процессию. Раис достал фотоаппарат и приготовился чего-нибудь запечатлеть.

В колеснице стоял долговязый субъект с венком на голове, в пурпурной тоге, высоко подняв белый жезл. Сзади субъекта стоял ещё один мужик в голубой тунике и держал над его головой золотой венок.

Народ шумнул ещё вольготнее; раздались рукоплескания, прорезались крики: "Цезарь, Цезарь!".

— Эге, никак самый главный пожаловал, — смекнул догадливо Раис.

— Значит, и Серёга тут, — сделал смелое предположение Боба.

Я отнял у Лёлика не без усилий бинокль и посмотрел на историческую личность. Увеличение было слабеньким, потому особых деталей разглядеть не удалось.

За колесницей шли толпой какие-то люди в белых тогах; за ними, выстроившись в некое подобие колонны, шагало человек пятьдесят музыкантов, громко, но нескладно исполнявших на разнообразных духовых инструментах нечто среднее между бравурным маршем и торжественной мессой.

Далее шествовали в большом количестве колонной по четыре как солдаты на марше дюжие мужики в нарядных пурпурных туниках без рукавов, позволявшие обозреть накаченные бицепсы, трицепсы и прочую мускулатуру. Зрители при их виде особенно рьяно закричали, засвистели, захлопали. Здоровяки в ответ степенно махали руками.

— Никак гладиаторы… — пробормотал Лёлик и отобрал у меня бинокль назад.

— Ты глянь, — толкнул его в бок Боба. — Серёги там нет?

— Откуда он там возьмётся, — проронил Лёлик.

— Да кто его знает… — пробормотал Боба. — Может, уже и в гладиаторы затесался…

За гладиаторами шли служители культа в тогах, с накидками на головах. Они размахивали длинными жезлами и предметами, очень похожими на кадила — тем более из них шёл сизый дым. Дюжие мужики тащили на богато украшенных носилках изваяния местных богов.

Далее ехали три двухколёсные повозки, отделанные слоновой костью и серебром. Каждую везла четверня золотисто-рыжих лошадей, которыми управляли подростки в коротких белых туниках, шедшие рядом с вожжами в руках. На каждой повозке имелось нечто вроде открытой беседки, состоявшей из тонких колонн, на которых держалась круглая золочёная рельефная крыша. В одной беседке располагалась бронзовая фигура совы, в другой красовался бронзовый павлин с раскинутым хвостом, в третьей виднелся вертикально торчавший сноп позолоченных изогнутых коротких копий — как мы коллегиально решили — вольное изображение молний громовержца Юпитера.

Процессию замыкала ещё одна группа жрецов. Они разбрасывали по арене лепестки цветов, зачёрпывая их из больших круглых мисок.

Публика первоначально живо и напористо горланила, приветствуя процессию. Но процессия, державшая путь вокруг арены, явно не торопилась, выступая торжественно и благочинно. Потому вскоре радостный напор бодрых криков начал явно сдавать свои позиции. Процессия остановилась возле вип-ложи. Цезарь слез с колесницы и вошёл в открытую для него неприметную дверцу в цоколе строения. С ним проследовали и сопровождавшие его колесницу люди в тогах.

Остальная процессия продолжила путь по арене. Большая часть зрителей горланить перестала, а остальные продолжали голосить нехотя и без огонька, словно выполняли скучную, но необходимую работу.

Вторая остановка произошла у, как её назвал Лёлик, хозпостройки. Уже гладиаторы покинули процессию и вереницей вошли внутрь. Остатки процессии всё-таки обогнули арену целиком — уже при вполне обыденном гуле трибун. Наконец, через те же ворота Помпы последний жрец покинул Цирк. Ворота после этого тут же закрылись.

На вип-балконе появился Цезарь, помахал рукой народу, который ещё разок разразился овациями и бравыми хоровыми воплями. Цезарь вытащил откуда-то кусок белой ткани, плавно махнул им и уселся. Снова взревели трубы.

Почти тут же распахнулись одни из ворот в цоколе хозяйственного сооружения, и оттуда порскнуло целое стадо перепуганных оленей. Рога их были увиты алыми ленточками, развевавшимися совершенно по-праздничному.

Вслед за животными высыпали негры в одних белых набедренниках. Их шоколадные тела перекрещивались ремнями, на которых болтались колчан со стрелами и короткий кинжал в ножнах. Каждый негр в одной руке держал небольшой заковыристо изогнутый лук, а другой рукой с трудом удерживал пару рвущихся с поводков поджарых собак.

— Ага! — с видом знатока откомментировал Лёлик. — На всех играх сначала по расписанию звериная травля происходит. А охотнички эти зовутся бестиариями.

Под вспыхнувший рёв трибун собаки были спущены — широко разевая пасти, они кинулись за оленями, норовя вцепиться в них. Олени в панике разбежались по всей арене. Негры изготовили луки и устроили скорострельную пальбу по бегущим мишеням. Стрелы, мелькая чёрными штрихами, вонзались в животных, заставляя их спотыкаться и падать; наваливались собаки, с остервенением рвали ещё живое мясо, после чего кидались за недобитыми животными.

Растворились другие ворота, и оттуда выскочили вереницей кабаны-секачи. Первыми изменения в составе участников представления обнаружили собаки. Они оставили в покое недотравленных травоядных и стали облаивать новую дичь.

Акустика Цирка была на высоте, и звуки с арены различались хорошо и чётко, несмотря на царивший гам, производимый трибунами.

Кабаны поначалу сбились в кучу, но потом как-то синхронно кинулись на собак. Большинство друзей человека успело разбежаться, но парочке не повезло. Одну собаку втоптали в песок арены, другую так саданули кривыми клыками, что та улетела как тряпичная далеко в сторону и грянулась на песок с разорванным боком.

Лучники перегруппировались и, стараясь держаться от кабанов на безопасном расстоянии, принялись метать в них стрелы. Секачи являли поразительную живучесть и продолжали бегать, даже будучи щедро утыканные стрелами.

В это время из ворот, косолапя и переваливаясь, вывалились четыре бурых медведя. Они нервно подёргались, затем три из них поспешили к ближайшей оленьей туше, а один поначалу попытался закогтить суматошно пробегавшего мимо последнего уцелевшего оленя, но это ему не удалось. Тогда медведь принюхался и вдруг целеустремлённо и на удивление стремительно понёсся к одному из лучников. Тот с завидной сноровкой пустил в медведя стрелу, которая зверя не остановила, бросил лук, в два прыжка подскочил к разделительной стенке и сиганул через неё рыбкой. Медведь от такой хитрости опешил, затормозил, встал на задние лапы, завертел башкой. Тут же вокруг него устроили бесноватый хоровод подскочившие собаки. Медведь быстро опустился на все четыре лапы, завертелся волчком, пытаясь отразить нападение.

Выскочили на арену новые бестиарии — мужики, вооружённые длинными копьями. Первым делом они направились к агрессивному медведю, окружили его со всех сторон, стали издали махать руками, подзадоривая. Медведь совсем рассвирепел, заревел грозно на весь Цирк, снова вздёрнулся на задние лапы, и махая передними, закосолапил к самому вертлявому копьеносцу. Тот с ловким коварством подставил копьё, воткнув его оконечностью древка в песок и подперев ногой. Медведь со всей дури напоролся на выставленное остриё; копьё глубоко вошло ему в брюхо. Зверь повалился на бок, начал кататься, цепляясь лапами за древко. Подбежали прочие копьеносцы и в несколько ударов оборвали его мучения.

Затем они подступили к пировавшим медведям, принялись тыкать в них копьями, раззадоривая. Сюда же подскочили и собаки, стали истошно лаять и хватать медведей сзади. Те начали суматошно метаться, норовя дать отпор.

Зрителям успела наскучить вся эта кутерьма; послышались крики с требованиями быстрее заканчивать. Бестиарии послушались и завалили медведей как сноровистые мясники, показав полное преимущество отточенного железа перед когтями и клыками.

Лучники к тому времени расправились со всеми кабанами, кроме одного, да и тот уже еле двигался. Один из копьеносцев походя ткнул его копьём в бок, отчего кабан повалился замертво, словно только этого и ждал. Зрители зааплодировали одобрительно, но без огонька.

На том данный раунд избиения делегатов животного мира закончился. Бестиарии раскланялись, разобрали собак на поводки и удалились.

Появились коренастые типы в чёрных одеждах. Одни из них стали утаскивать с арены убиенных зверей, коллективно цепляя туши длинными палками с железными крюками, другие засыпали кровавые пятна свежим песком, тут же его разравнивая.

Выскочили на арену какие-то шуты гороховые, стали скакать, кривляться, жонглировать, ходить на ходулях, гоняться друг за другом, веселя зрителей, пока служители прибирали арену. Публика вела себя как на провинциальном футбольном матче — развязно и с некоторой долей эпатажа: неумеренно кричала, свистела невпопад, швырялась в скоморохов огрызками.

Служители в чёрном доделали свои дела; снова загремели трубы, возвещая начало второго акта представления.

Выпустили на арену огромного быка незнакомой породы с изогнутыми лирою рогами, с гладкой синего отлива шкурой, туго обтягивавшей перекатывавшиеся бугры мышц. Бык тяжёлым скоком побегал туда-сюда, остановился, раздул могучую шею и заревел совсем не по-коровьи.

— Никак тур, — предположил Лёлик.

— Кто? — переспросил Боба.

— Тур. Древний бык, — разъяснил Лёлик. — С первобытных времён в Европе и Азии проживал. Ещё в средние века туры в Беловежской пуще водились.

— А потом куда делись? — спросил Боба.

— Ну так охотились на них, охотились и извели всех, — ответил Лёлик.

— Эх, Красной книги на них не было! — с сожалением молвил Боба.

— А теперь учёные наши даже и не знают — как они точно выглядели, — добавил Лёлик.

— Эге! — смекнул Раис и стал древнего быка усиленно фотографировать.

— И что это ты плёнку переводишь? — спросил его Лёлик не без сарказма.

— Ничего не перевожу! — буркнул Раис. — Назад вернёмся, фотки учёным продам за бабки немерянные, или, вообще, академиком попрошусь стать…

Лёлик издевательски захохотал, а потом спросил:

— А спросят: где фотки сделал, чего скажешь?

— Ну так и скажу… — неуверенно пробормотал Раис и задумался.

— То-то и оно! — торжествующе подытожил Лёлик. — Будешь академиком в дурдоме!

Шуты гороховые кинулись древнего быка дразнить, размахивая невесть откуда взявшимися яркими тряпками. Тур стал носиться за ними, норовя поддеть на рога. Но шуты всё время уворачивались, демонстрируя чудеса ловкости. А один и вовсе взял в руки ходулю, разбежался навстречу нёсшемуся как локомотив быку, упёр ходулю в землю и как прыгун с шестом ловко через него перемахнул.

Тем временем появился на арене крупный тигр. Шуты мигом разбежались и бочком-бочком с арены убрались.

Тигр похлопал себя по полосатым бокам гибким хвостом, помотал круглой башкой, зевнул широко, показав розовый мясистый язык и жёлтые клыки. Тур втянул воздух, попятился, остановился, широко расставил ноги, угрюмо склонил голову, выставляя рога.

Тигр как бы между прочим подошёл к туру поближе и попробовал зайти сбоку, но тур был начеку и завертелся за тигром как стрелка компаса за магнитом. Хищник принялся ходить кругами, пружиня на лапах и оскалившись злобно; тур, топчась на месте, исправно показывал ему рога. Внезапно тигр резко метнулся в обратную сторону, тут же легко взвился в воздух и упал на спину замешкавшемуся туру. Жуткий рёв заглушил на мгновение царивший на трибунах гвалт. Тур как мячик подпрыгнул на месте, взбрыкнул задом; тигр, не удержавшись, неуклюже полетел на песок. Тур метнулся следом, ударил рогами — полосатое тело взлетело в воздух и тяжело упало прямо под копыта разбушевавшемуся противнику, который не замедлил потоптаться по поверженному врагу под аккомпанемент торжествующего рёва.

Но торжествовать пришлось недолго. На арену выпустили льва. Лев деловито тряхнул густой чёрной гривой и, молча, скачками ринулся на тура. Тот, ослеплённый кровавым танцем, успел лишь повернуть недоумённую морду, как тут же был сбит с ног. Лев навалился на тура и в два приёма перегрыз ему горло. Тур задёргался в агонии и затих; под его полуоторванной головой песок быстро потемнел от крови.

Появились два негра в малиновых набедренниках. Прикрываясь круглыми щитами и выставив копья с длинными кинжальными лезвиями, они стали осторожно подходить ко льву, который, не теряя времени, выдирал из бездыханной туши внушительные куски и быстро пожирал их. Заметив новую напасть, хищник хлестнул хвостом, взревел утробно и кинулся на ближайшего человека. Выставленное навстречу копьё вонзилось льву в грудь и переломилось; негр упал навзничь, пытаясь прикрыться щитом. Лев впился ему в плечо, но тут же получил от второго бестиария жалящий удар прямо под челюсть, отчего задёргался и отдал концы.

Трибуны зарукоплескали.

Негр, удачно воспользовавшийся копьём, помог вылезти своему пострадавшему компаньону из-под поверженного царя зверей; пострадавший был довольно плох и передвигался с трудом, зажимая рваную рану, из которой обильно текла кровь. Бестиарии ушли.

Вскоре из тёмного зёва открытых ворот на арену стали выскакивать звери, попарно скованные длинными цепями: лев и тигр, кабан и медведь, леопард и пантера, медведь и тигр.

Их подгоняли люди с одними факелами в руках; они бесстрашно приближались к зверям, тыкали огнём в морды, заставляя отпрыгивать. Звери наперебой ревели, метались из стороны в сторону; цепи натягивались, звери упирались, мешали друг другу, огрызались, постепенно впадали в окончательную ярость и начинали драться между собой. В конце концов факельщики умелым обращением с огнём стравили всех зверей.

Зрителям зрелище пришлось по душе. Одобрительные крики мешались с рёвом грызшихся зверей. Раис тут же начал предлагать спор на предмет кто кого "сборет": то ли лев тигра, то ли леопард пантеру, но никто из нас не откликнулся.

Вскоре появились первые победители. Медведь без особого труда задрал кабана, хитро подпрыгнув и обрушившись на него всей массой сверху. Пантера в стремительной потасовке загрызла леопарда, после чего стала вылизывать повреждённую лапу, то и дело припадая к земле и огрызаясь на бестиариев.

Лев и тигр, сцепившись в один клубок, долго катались по арене, поднимая клубы пыли, из-за которой мало что было видно. Но, наконец, лев оседлал тигра сверху, впился ему в загривок, одновременно раздирая когтями полосатую шкуру. Тигр ещё пытался сопротивляться, потом завалился на бок, помахал лапами и затих. Лев победно взревел, но затем осел бессильно, поскольку и сам от полученных ран истекал кровью.

Дольше всех бились медведь с тигром. Медведь присел на задние лапы и молотил перед собой передними как заправский боксёр, а тигр, прижав уши и разинув пасть до невозможности, всё пытался в мелькавшие лапы вцепиться. В один момент тигр сунулся вперёд нерасчётливо и получил оглушительный удар по морде, отчего зашатался как пьяный, тряся башкой. Медведь же, вместо того, чтобы закрепить успех, встал на четыре лапы и заревел торжествующе. Тигр же молниеносно скользнул снизу и впился медведю в шею. Дальнейшее уже было делом техники. Медведь ещё пытался как-то тигра зацепить когтями, но тот, упёршись широко расставленными лапами и напряжённо дёргая хвостом, тянул вниз и вбок и вскоре повалил медведя на песок, на котором тут же образовалось тёмное пятно от крови.

Когда последняя звериная схватка закончилась, бестиарии-факельщики, стоявшие доселе праздными наблюдателями, свои факелы откинули, вытащили узкие длинные кинжалы, висевшие на поясах, и затеяли схватки со зверями-победителями.

Делали это они таким манером: пара бестиариев всячески зверя отвлекала, пользуясь тем, что маневр у того из-за цепи с пристёгнутым на другом конце поверженным оппонентом был ограничен, а третий бестиарий, улучив момент, прыгал сбоку и закалывал зверя одним ударом под лопатку.

Зрители каждому удачному удару рукоплескали.

Промашка вышла только со львом, который, как казалось, был настолько плох от полученных ран, что его даже и не стали отвлекать. Один из бестиариев, красуясь, помахал трибунам, изготовил кинжал и с некоторой ленцой попытался подкрасться сбоку, но лев с внезапной стремительностью кинулся на него, сбил с ног и в один страшный миг загрыз. Несчастный лишь раз дёрнул ногами и замер.

Трибуны произошедшему человекоубийству зарукоплескали намного энергичней, продемонстрировав местные нравы.

Для льва это был последний всплеск жизненных сил; он покачнулся и упал. Прочие бестиарии потыкали его кинжалами, но тот уже и не шелохнулся.

Снова появилась бригада уборщиков в чёрном, а с ними шуты гороховые, принявшиеся уже знакомо развлекать публику.

Служители сноровисто прибирались, цепляя звериные трупы крюками и утаскивая их с арены. Столь же деловито подцепили и уволокли труп убитого львом бестиария. Для того чтобы прибрать тушу тура, вывели упряжку лошадей.

Наконец, арена была приведена в должный порядок; последний шут, напоследок показав задницу, скрылся. Торжественно взвыли трубы, и на арену вышла процессия. Впереди шёл толстый важный дядька в белой тоге и алом плаще, за ним в шеренгу по двое шествовали гладиаторы в доспехах, но без оружия. Оружие охапками тащили позади них рабы.

Процессия неспешно обошла вокруг арены под активные вопли зрителей и остановилась посередине у разделительной стенки.

К важному дядьке подошёл раб, державший в руках два серебряных горшка. Дядька неспешно сунул руку в один горшок, достал оттуда что-то в виде таблички, потом залез в другой горшок, достал оттуда такую же табличку, изучил их и громогласно хорошо поставленным баритоном известил:

— Первая пара! Фракиец Стикс!…

Подошёл к распорядителю важным шагом один гладиатор. Зрители зарукоплескали, заголосили жизнерадостно.

— … против самнита Муррана!

Вышел вразвалочку, махая рукой трибунам, другой гладиатор. Публика ещё пуще завопила, словно приветствовала долгожданных спортивных звёзд.

— Что это, иностранцы, что ли, выступают? — спросил Боба.

— Да нет, какие тут иностранцы… — ответил Лёлик. — Просто у римлян такой обычай: как какое племя победят, так тут же и гладиаторов таким образом обзывают. Как раз с самнитов всё это пошло, как их изничтожили лет триста назад…

— Ишь ты! — покачал головой Боба. — Столько лет прошло, а всё помнят!… Какие злопамятные!…

Доспехи гладиаторов были разными. Тот, которого назвали фракийцем, имел на правой руке железный нарукавник, ноги его выше колена были тесно переплетены кожаными ремнями, голени прикрывали высокие железные поножи. На голове у него надет был шлем в виде металлической шапочки с широкими полями. На шлеме торчал султан из перьев. В левой руке гладиатор держал маленький круглый щит.

Доспехи самнита состояли из шлема с высоким гребнем и полностью прикрывавшей лицо маской, отчего тот походил на хоккейного вратаря, поножей — отчего-то только на левой ноге, нарукавника из железных полос на правой руке и большого продолговатого щита, сильно выгнутого по горизонтали.

В убранстве гладиаторов было кое-что общее. На каждом имелся широкий усеянный металлическими заклёпками пояс, из-под которого, прикрывая чресла, торчал кусок холщовой ткани, собранный так, что его треугольные концы свисали спереди и по бокам. Мускулистые торсы гладиаторов никакой защиты не имели.

— Что это у них доспехи какие-то странные, — отметил Боба. — Руки, ноги защищены, а живот голый, ничем не закрытый.

— Это специально, — пояснил Лёлик. — Ежели в руку, ногу ранят, то гладиатор жив останется, а биться не сможет. А тут если в живот саданут, то мало не покажется. И кровищи много. А римляне это любят.

Распорядитель повернулся к толпившимся сзади него рабам с оружием, выбрал короткий широкий меч и вручил его самниту; фракиец получил какой-то кривой ятаган, изгибавшийся чуть ли не под прямым углом.

Гладиаторы дружно воздели оружие над головами, отчего трибуны с новым пылом зарукоплескали.

Распорядитель снова залез в два горшка, вытащил новые таблички и провозгласил:

— Вторая пара! Ретиарий Германикс против гопломаха Спикула!

— А это ещё кто такие… — пробормотал Боба.

Ретиарий, что по-латински означало "рыбак", был явно налегке. Он не имел щита и не был обременён доспехами — в придачу к стандартному широкому поясу и юбке, которая у него была подоткнута, отчего походила на подгузник, имелся лишь на левой руке кожаный рукав и железный наплечник, высоко поднимавшийся изогнутым краем над плечом вверх, прикрывая голову. Ретиарий красовался мускулистым телом, то и дело принимая картинные позы.

Гопломах не в пример своему сопернику, был экипирован как следует. Он имел шлем без гребня, но зато с забралом, полностью закрывавшим лицо, массивные поножи и непременный железный нарукавник на правой рабочей руке. Ко всему у гладиатора был громоздкий прямоугольный щит — по видимости, весьма тяжёлый, отчего гопломах предпочитал не держать его на весу, а ставил у ноги на землю.

Распорядитель вручил ретиарию длинный трезубец и обыкновенную сеть, приспособленную на длинную верёвку. Гопломаху достался прямой меч с круглым эфесом.

— Ага! — громко воскликнул Боба. — Я этих чудил видел в кино про Спартака!

Римляне, сидевшие перед нами, оглянулись и с подозрением на нас посмотрели, и было отчего, поскольку восстание упомянутого мятежного гладиатора для них являлось событием, закончившимся совсем недавно.

Распорядитель неспешно продолжал комплектовать пары. Зрители всё ленивей их приветствовали, более предпочитая шуметь о чём-то своём. По рядам засновали шустрые субъекты, предлагавшие делать ставки на того или иного участника гладиаторских поединков.

Стало скучно. Вода в бурдюке закончилась. Солнце жарило. Я подпёр голову руками и попытался вздремнуть, что, на удивление, мне удалось. Я даже увидел сон в тему. Будто смотрю на стадионе родного города футбольный матч между нашей командой и сборищем сплошь негров в одних набедренных повязках. Наш нападающий красиво прошёл в штрафную площадку и заколотил мяч в девятку. А вратарь соперников выхватил откуда-то двуручный меч и, размахивая им над головой, кинулся за беднягой форвардом…