Римские вакации

Глава 14

В которой для героев начинается военный поход.

Пробудили меня чьи-то вкрадчивые, но между тем настойчивые прикосновения. С невнятными чертыханиями я разлепил глаза и повернулся. Эфеб робкого вида испуганно глядел на меня и, не переставая, теребил за плечо.

— Ну чего тебе? — хрипло поинтересовался я.

— Пора вставать, господин, скоро вам выступать, — уважительно прошептал паренёк. — Я умыться принёс.

— Который час? — спросил я, зевая судорожно.

Эфеб пожал плечами, а потом неуверенно ответил:

— Рассвело уже…

Я повернулся на спину, потянулся, покряхтел для порядка, затем со стенаниями слез с лежанки, перевалившись неуклюже через сонно завозившуюся девицу, нашёл разбросанную небрежно одежду, оделся до пояса. На столике стоял широкий таз. Эфеб с готовностью приподнял кувшин, полный воды. Я подставил руки под струю, стал плескать в лицо. Эфеб поливал крайне неудовлетворительно, то промахиваясь, то невпопад. Я строго посмотрел на него; пацан не будь дурак внимательно глазел на тугой девицын зад, вольнодумно повёрнутый всеми своими пышностями к нам.

— Чего уставился-то? Мал ещё, — для порядка прикрикнул я, растирая как следует шею.

Эфеб недогадливо уставился на меня, потом словоохотливо пояснил:

— Да вот, смотрю: вроде зажило всё. Её дней десять назад выпороли за то, что на хозяина в бане кувшин с кипятком опрокинула.

Я хмыкнул, представив подобные порядки у нас на Родине, и напоследок велел пацану вылить остатки воды мне на спину, отчего случилась на полу изрядная лужа. Затем я тщательно вытерся поданным полотенцем, завершил экипировку и, поглядев на прощание с некоторой даже ностальгией на разнеженно располагавшуюся барышню, вслед за пацаном вышел из комнаты.

Привели меня на небольшую терраску, выходившую в скромный садик, где находился стол с лавками, а так же несколько коллег. Рядком сидели Боба с Серёгой и то ли ели, запивая, то ли пили, закусывая; выглядели они при этом достаточно бодро и совершенно непринуждённо, что нельзя было сказать о зелёном как старорежимная трёшница Лёлике, притулившемся сбоку, и видом своим напоминавшем плюшевого мишку, страдающего аллергией на любезный его сердцу мёд. Он тёр под очками заплывшие глаза, стонал невнятно, кисло морщился и с трудом цедил из чаши молоко.

— Ну как?… — жизнерадостно поинтересовался у меня Серёга и добавил в рифму: — Все ништяк?

Я хотел ответить, но лишь раззевался на полчаса.

— Давай, махни мальца, оживёшь! — предложил Боба, бултыхая початой амфорой.

Я покачал головой, оглядел стол и, обнаружив ёмкость с водой, выхлебал из неё за раз чуток меньше литра, потом присел за стол. Есть особливо не хотелось, как это и бывает с недосыпу, но по инерции я взял с блюда кусок окорока, совместил с куском лепёшки, организовав сандвич, и стал лениво жевать, поглядывая в сад.

Лиловая тень от дома протянулась далеко, окутывая пыльные акации, выглядевшие оттого серо и расплывчато; лишь верхушки редко стоявших поодаль кипарисов были уже вызолочены солнечными лучами и радовали оптимистичной палитрою; между ними виднелся соседствующий холм, где среди густой тёмной зелени и синих теней розовели плоские крыши с торчавшими кое-где мраморными фигурами и вазообразными прибамбасами. Небо было затянуто сизой дымкой утреннего марева; не успевшие как следует разгуляться птицы щебетали приглушённо и вразнобой. Было достаточно свежо, отчего пришлось то и дело ёжиться.

Из дома послышались торопливые шаги и рассерженные крики:

— Так что ж сразу не сказал, что завтрак!…

На террасу поспешным скоком вынесся Раис, мгновенно оценил обстановку, плюхнулся на скамейку и одним ловким движением сгрёб все наличные миски и тарелки к себе.

— Ну как? — спросил Боба и у него.

— Всё путем, — невнятно ответил Раис, пытаясь откусить побольше.

На террасе появился ведомый рабом Джон. Шёл он с трудом двигая ногами и спотыкаясь, что было неудивительным, так как глаза наш коллега предпочитал держать закрытыми. Раб подвёл Джона к столу и отступил назад, с интересом исследователя наблюдая за его дальнейшими действиями. Джон на ощупь нашёл скамью, уселся, на миг разлепил глаза, посмотрел на нас как сомнамбула и, положив руки на столешницу, рухнул на них головой, захрапев тут же.

— Вот ведь, — посмотрел на страдальца Раис. — Укатали, значит, сивку-бурку всякие горки. А все потому, что кушает мало.

Появился на террасе, громыхая неуважительно, краснолицый матёрый легионер, сходу отрывисто прохрипевший:

— Антоний послал спросить: какие доспехи приготовить?

— Нам чужого не надо, в своём повоюем, — убедительно сказал Раис, трогая свою каску, потом посмотрел строго на воина и добавил сурово: — Иди себе, любезный. Не видишь, мы кушаем.

Воин хмыкнул, повернулся на каблуках и ушёл. Но ненадолго. Вскоре он вновь появился, чтобы торжественно объявить:

— Пора!

Сразу стало как-то неуютно, словно перед дальнею поездкою, когда преследует ощущение, что забыто нечто важное, без чего не обойтись, хотя всё и проверено уже неоднократно и с особой тщательностью.

Мы зашевелились, стали вставать, двигая скамьями и наполняя утренний относительный покой какой-то бестолковой суетой и шумом. Растолкав напоследок никак не желавшего просыпаться Джона и подождав, пока он навьючится, мы проследовали за легионером на крыльцо.

Во дворе, звякая оружием и шумно переговариваясь, толпились местные воины; поодаль у ограды стояли привязанные лошади. У крыльца лениво стоял боец в начищенных доспехах, с медвежьей шкурой на плечах, держа на плече длинный выкрашенный в красный цвет шест, увенчанный серебряным орлом-аквиллой. На поперечной перекладине болталось прямоугольное полотнище из малиновой ткани с ещё одним небрежно вышитым орлом с лаврами на башке.

— Это ещё что за знамя полковое?… — брюзгливо проворчал мрачный Джон.

— Ну, как настроение? — раздался сзади знакомый наглый баритон.

Антоний был при полном параде: в панцире из позолоченной чешуи с львиными свирепыми мордами на выпуклой груди, в алом с узорами плаще, скреплённом круглой фибулой с самоцветами, в сапожках белой кожи, с широким мечом в нарядных ножнах на боку, за рукоять которого он держался крепко. Предплечья его мускулистых обнажённых рук были тесно увиты множеством разнокалиберных браслетов из хорошего золота, лучисто сверкавших на солнце.

Антоний с удовольствием оглядел дворовое собрание и сказал:

— Мои преторианцы. Личная, так сказать, гвардия.

— Что-то их маловато, — покритиковал Лёлик.

— А это только конные, а ещё пеших целая когорта. Они раньше в порт ушли, небось, уж на корабли грузятся, — с достоинством ответствовал Антоний, расправил плечи и вдруг с воодушевлением завопил как горлопан-агитатор: — Да разве с такими молодцами не справимся с Помпеем?!

Ближние к крыльцу преторианцы услышали вопрос и с ленцой заорали приветствия своему командиру. Знаменосец подтянулся и лихо отсалютовал Антонию орлом на палке.

— Мой личный штандарт! — хвастливо заметил Антоний.

— А у нас герб лучше! — неожиданно брякнул Боба.

— Это почему же? — поджав губы, спросил Антоний.

Боба сурово усмехнулся и горделиво доложил:

— Орёл у нас с двумя головами!

Антоний пожал плечами, отвернулся, ещё раз оглядел своих гвардейцев и зычно крикнул:

— По коням!

Преторианцы забегали, стали отвязывать лошадей, запрыгивать на них ловко, выстраиваться в колонну. К крыльцу подвели под уздцы несколько лошадей. Они были статными, бодрыми и весьма энергичными: гнули шеи, всхрапывали дружно, то и дело взыгрывали.

— Экие савраски бедовые… — опасливо пробормотал Лёлик.

Лошадиные спины были покрыты цветастыми попонами, на которых вместо сёдел имелись овечьи шкуры, закреплённые на конской груди кожаными ремнями. Стремян, разумеется, не было.

— Прошу на коней, да поедем, — пригласил Антоний, сбежал по ступенькам, запрыгнул на вороного красавца, потянул узду; вороной с храпом заплясал.

— А, может, лучше пешком? — бледно предложил Раис.

— Пешком далеко не уйдёшь! — пробормотал Джон, с кислым видом разглядывая лошадей.

— Слышь, надо их научить сёдла да стремена делать, — предложил Серёга.

— Нельзя, — безапелляционно сказал Лёлик, нервно поправляя очки.

— Это почему? — усомнился Серёга.

— Потому что сёдла и стремена в средние века изобрели. А если сейчас изобретут, то вся история по-другому пойдёт, — заявил Лёлик.

— Ну и ладно, — легкомысленно сказал Серёга.

— А вдруг в этой новой истории мы не должны родиться, — строго сказал Лёлик. — Ты вот только заикнешься, и тут же, бац, и мы исчезнем.

— Тогда нет, я не согласный, — боязливо сказал Серёга.

— Эй, давайте, чего ждём? — требовательно поторопил Антоний.

Я оглядел компанию скакунов и, понимая неизбежное, подошёл осторожно к серой в яблоках кобыле. Лошадь покосилась круглым агатовым глазом, звякнула удилами. Я лёгко похлопал по атласной грациозного изгиба шее, принял из рук коновода повод, подвёл коняшку к крыльцу, закинул уздечку, и, вспоминая из каникулярно-деревенского детства навыки общения с пузатыми сивками-каурками, кое-как взгромоздился верхом, чуть не свалившись, когда лошадь решила слегка взыграть.

Со стороны преторианцев послышались неуважительные смешки.

— Ну вы!… — укоризненно воскликнул Антоний в наш адрес.

Коллеги зашевелились, стали разбирать лошадей, подводить их, следуя моему примеру, к крыльцу. Лёлик громко жаловался на общее недомогание, но, узрев, что остались лишь две лошади, а одна из них — огромный рыжий жеребец, сноровисто спустился и захапал лошадь поменьше.

В дураках оказался больше всех сомневавшийся Раис. После общих нетерпеливых окриков он подошёл к жеребцу, неуверенно обошёл вокруг, затем неожиданно сорвался с места и попытался с разбега проявить чудеса гимнастической ловкости, но конь испуганно шарахнулся, и джигит с проклятьями рухнул наземь.

Преторианцы обидно захохотали.

Антоний скривился как от лимона, кивнул двум здоровякам, которые живо подхватили Раиса под микитки и безо всяких церемоний закинули брюхом на конский хребет. Побагровев от натуги, Раис кое-как перекинул ногу и выпрямился; потом поправил сползшую на нос каску и посмотрел вниз как с обрыва, после чего ойкнул и приник к конской шее, судорожно обхватив её обеими руками.

Вперёд выехали знаменосец со штандартом и пара трубачей; за ними лихо загарцевал Антоний, оглядываясь на нас. Я осторожно потянул повод и слегка поддал коняшке пятками по бокам, пристраиваясь сзади полководца. Коллеги бестолковой кучей потянулись следом. Антоний посмотрел косо и, отвернувшись, гикнул. Кавалькада тронулась.

Не успели мы выехать за ворота, как Антоний пустил вороного рысью; зарысили и наши аргамаки. Следом, не давая притормозить, следовала под кастаньетный стук копыт стройная колонна преторианцев.

Я не могу сказать — долго ли длился путь, но субъективное время растянулось как гуттаперчевый мальчик, и всё моё внимание было приковано к тому, как бы половчее охватить ногами конские бока, чтобы подлетать пониже и приземляться помягче, поскольку попона не умаляла твердыню конского хребта. Лишь краешком сознания удавалось уловить происходивший маршрут.

Поначалу мы спустились с Палатинского холма, потом ехали по каким-то улицам, часто сворачивая. Копыта звонко клацали по каменным плитам, встречный народ разбегался к стенам зданий. Затем мы миновали парадный вход в Большой Цирк, оставшийся слева. Потом оказались на берегу Тибра, поехали вдоль и, наконец, выехали на длинную пристань, застроенную по одну сторону каменными лабазами. Здесь тряская рысь сменилась на гуманный шаг.

Вдоль пристани стояли в ряд пузатые одномачтовые посудины неуклюжих очертаний. Несмотря на ранний час, вокруг них кипела работа. Полуголые рабы под приглядом надсмотрщиков таскали по узким сходням мешки, ящики, корзины, огромные амфоры.

В конце пристани толпился народ — преимущественно в белых тогах. Там же восседала знакомая плешивая личность.

Мы подъехали и с облегчением спешились. Раис снова чего-то не рассчитал и едва не завалился на задницу. Подбежали прыткие молодчики, подхватили под уздцы наших коней, по пологим сходням стали заводить на палубу близ стоявшего судна. Следом потянулись со своими лошадьми и преторианцы.

Чётко печатая шаг, подошёл к нам крупногабаритный громила в доспехах побогаче, чем у прочих витязей, но победнее, чем у самого Антония. В качестве приветствия он врезал себе кулаком по груди, отчего явственно послышался гулкий звук, и браво доложил:

— Погрузка заканчивается!

Антоний благосклонно кивнул и громилу нам отрекомендовал:

— А это мой центурион. Преторианцами командует, — затем представил уже нас, небрежно указав пальцем: — Ну а это те самые!… Хэ-хэ… Союзники!…

Центурион криво ухмыльнулся, бесцеремонно пяля водянистые зенки, в которых чётко читалось полное отсутствие сложных мыслей и наличие вопиющей самоуверенности. Его бритая голова, с трудом ворочавшаяся на короткой толстой шее, была сплюснута в районе мозга, а порченую оспой ряху с крючковатым перебитым носом нестерпимо хотелось именовать рожей каторжанина.

— А кличут его Дыробой! — с удовольствием сообщил Антоний. — Потому что он тяжёлым парфянским копьем с одного удара насквозь прошибает воина в доспехах.

Центурион нагло хехекнул и даже демонстративно как дешёвый культурист напряг похожие на брёвна руки.

— Не видел ты ещё наших дыроколов… — презрительно, но тихонько пробормотал Лёлик, поправляя автомат.

Мы подошли к Цезарю, сидевшему на низком креслице в окружении свиты. Цезарь с милой улыбкой поднялся навстречу.

— Всем здравствовать! — поприветствовал он и приятно поинтересовался: — Как дела у союзников? Все ли было ладно?

Джон милостиво покивал и похвалил оказанный сервис.

Цезарь взял под руку Антония и повернул его к реке.

— Ну, значит, сейчас погрузитесь и вперёд, — Цезарь пожевал губами и вдруг сорвался на патетику, воскликнув: — В твоих руках судьба Великого Рима!

Антонию это дело понравилось: он заухмылялся и вытянулся во фрунт; впрочем, Цезарь тут же продолжил вполне обыденно:

— Помпея, главное, захвати — или мёртвым, или живым, если не получится. Ну ты понял, о чём я говорю? Ну и неплохо бы казну их пощипать. Говорят, у них там, у жрецов ихних, золота невпроворот, а нам надо легионам заплатить ещё за испанскую кампанию. Да и Клеопатру не забудь!

— Ага! — осклабился Антоний. — Говорят, она всякие штучки знает!…

— Ну ты даёшь! — закачал удручённо головой Цезарь.

Из-за его плеча вылезла засаленная физиономия невесть откуда взявшегося Брута и прокартавила назидательно:

— Она нам нужна в целях политических!

— Вот именно! — поднял палец Цезарь. — Ну да ладно. Потом разберемся. Ты там особо не рассусоливай. Одним словом: пришёл, увидел, победил! Во как!… — после чего осторожно зыркнул на Раиса, но тот и не думал уличать кого-либо в махровом плагиате, так как занят был осторожным разминанием натруженного в процессе верховой езды седалища.

Цезарь махнул платочком; сбоку хрипло рявкнули саженные тубы, им отозвались звонкие корны и писклявые флейты.

— Ну, пора! — воскликнул Цезарь и полез обниматься, а с Антонием даже и облобызался троекратно.

— Эй, эй! — закричал тревожно Лёлик. — Я не понял: а войска где, где легионы? Я вам не нанимался воевать не числом, а умением!

— Это чего же?! — следом всполошился Раис. — Мы это одни должны ваших помпеянцев побеждать?! Не пойдёт! Нет на то моего согласия!…

Антоний опешил от такого напора, но Цезарь, заулыбавшись, заторопился пояснить:

— Войско есть. Большое. Оно сейчас в Остии на морские корабли грузится.

— А это что за Остия такая? — недоверчиво спросил Раис.

— А это порт у нас в устье Тибра. В Тибр морские суда заплыть не могут. Осадка не позволяет. Вы туда приплывёте, а оттуда общим флотом и попрёте.

— Ну ладно… — пробурчал Раис. — Поверим…

Ещё разок помахав улыбавшемуся как добрый дядюшка Цезарю, мы направились к кораблям. Из толпы официальных лиц нарисовались мужики в белых туниках, державшие на правом плече перевязанные верёвками связки тонких прямых прутьев, из которых торчали небольшие топорики. Они быстро забежали вперёд Антония и церемонно зашагали, размахивая руками как старательные новобранцы на плацу.

— А это ещё кто? — удивился Серёга.

— Ликторы, — пояснил Лёлик.

— Ты чего, Лёлик, совсем?… — воскликнул недослышавший Серёга. — Какие тут, на фиг, лекторы могут быть! Кому тут лекции читать?

— Я говорю, ликторы, деревня! — в свою очередь повысил голос Лёлик.

Разговор их на том прекратился, так как пришло время взбираться по шатким сходням на палубу одного из кораблей, где нас встретил бойкий коренастый мужик, представившийся капитаном. Толпившиеся на палубе преторианцы по команде Дыробоя отсалютовали мечами. Антоний покивал небрежно.

Вслед за капитаном мы прошли на корму, где имелась надстройка с резными дверцами. На ней сооружён был навес, под который выходил конец рулевого весла. Штурвала не наблюдалось.

Антоний залез по лестничке на надстройку, окинул окоём орлиным взором и махнул рукой капитану.

Тут же забегали по палубе полуголые, в белых холщовых юбочках, смуглые матросы; вытащили на пристань, гремя цепями, сходни; со стуком обрушились на палубу канаты швартовых. В борту, обращённом к пристани, высунулись из люков вёсла, оттолкнулись от облепленной мокрыми ракушками каменной стенки. Судно заскользило плавно, разворачиваясь. Уже все борта ощетинились вёслами, враз вспенившими тёмную воду под размеренные удары барабана, забухавшего где-то под палубой. Следом за нашим кораблём потянулись ещё четыре посудины.

Судно лёгко двигалось, подгоняемое усилиями гребцов и неслабым течением. Проплыли слева заросшие низкими деревьями холмы, какие-то длинные каменные строения под плоскими крышами, пляжик, у которого на мелководье плескалась стайка голопузых детей; показались заросшие кустарником живописные развалины. Город остался позади.

Потянулись пасторальные пейзажи, состоявшие из низких холмов, поросших виноградниками, в меру плоских долин и густых рощ, быстро наскучившие своим однообразием. Антоний слез вниз и скрылся в надстройке. Коллеги, пообвыкнув с обстановкой, занялись кто чем. Джон расположился на месте ушедшего Антония и стоял там, усмехаясь криво и теребя кортик, с видом гордым и победительным, словно адмирал Нельсон. Лёлик с Бобой поочерёдно заглядывали за борт и живо жалели об отсутствии спиннингов, закидушек, мормышек и прочей рыбацкой снасти. Раис зашнырял по кораблю в поисках кашеваров с целью завязывания полезных знакомств. Мудрее всех поступил Серёга, пристроившийся в уютном закутке между бортом и надстройкой и закемаривший там сладко.

Я поначалу, присев у борта, разглядывал открывавшиеся виды, но от равномерного плеска вёсел и шелеста воды потянуло в сон. Я прилёг, подложив под голову рюкзак, свернулся калачиком и безмятежно задремал…

Пробудили меня крики, стук вёсел и железный звон. Судно находилось в порту, приставая к свободному участку каменной пристани, протянувшейся вдоль пологого берега. Здесь имелось множество кораблей — куда как более габаритных, чем наш. Одни корабли стояли у пристани, другие на фарватере. Сама пристань была сплошь заполнена людьми — преимущественно в воинских доспехах.

Я встал и подошёл к коллегам, толпившимся у борта.

— Стало быть, Остия, — правильно понял Раис. — Не обманул плешивый!…

На высоко поднимавшемся холме имелся городок: тесно стояли инсулы, кое-где виднелись храмы, вздымались закруглённые стены амфитеатра.

— А там что, море-океан? — риторически спросил Серёга.

Дальше по течению река делала поворот и скрывалась за грядой каменистых холмов с притулившейся наверху высокой кривобокой башней. Оттуда доносились тяжкие органные вздохи прибоя; свежий ветер приносил солёные запахи моря; чайки, крича противно, летали низко.

На палубе, подгоняемые командами Дыробоя, стали собираться преторианцы. Ликторы уже стояли наизготовку.

Серёга посмотрел на них, прищурившись, и спросил:

— Слышь, Лёлик, а зачем эти… чудики нужны?

— Положено так, — ответил Лёлик. — Сопровождают должностных лиц. Их приказы исполняют. Ну и приговоры приводят в исполнение.

— Это какие такие приговоры? — набычился Серёга.

— А вишь у них розги да топоры? — с ленцой указал Лёлик. — Вот ты чего-то не так сделаешь, а Антоний вынесет тебе приговор по самое не балуйся. А ликторы сначала тебя выпорют, а потом башку отрубят.

Серёга помрачнел, пересчитал чудиков, а потом заявил боевито:

— Ничего!… Их всего двенадцать. Одной очередью сниму.

Вышел на палубу Антоний. Матросы, закончив швартовку, приняли сходни. Ликторы, старательно топая, сошли с корабля первыми. За ними на пристань спустился Антоний, а потом и мы.

Вся пристань была заполнена толпившимися с некоторой бестолковостью легионерами, без особой спешки грузившимися на суда.

Протолкавшись сквозь толпу, торопливо вышла к нам группа вояк командного вида. Их доспехи блестели выпуклыми бляхами, плащи пламенели багровым цветом. Каждый из них бодро шарахнул себя кулаком в грудь, что здесь было сродни отданию воинской чести, приветствуя своего босса, а заодно и нас.

Впереди стоял громоздкий мужик с лицом прирождённого вояки, не обременённого богатым внутренним миром.

— Ну как погрузка? — спросил у него добродушно Антоний. — Заканчиваем?

— Так точно! — гаркнул мужик, а потом добавил совершенно противоположное: — Легионеров скоро погрузим, а конницу ещё и не начинали.

— Как не начинали!? — воскликнул Антоний. — Мы ж отплывать уже должны!

— Опаздываем маленько, — добродушно ответил мужик и стеснительно осклабился, показывая значительное отсутствие зубов.

— Та-а-ак… — мрачно и многообещающе протянул Антоний, но потом подумал, успокоился и скомандовал: — Чтоб ускорили! Завтра на рассвете отплывём.

— А это кто? — непочтительно спросил мужик, указав узловатым пальцем на нас.

— Союзники, — с некоторой иронией в голосе ответил Антоний. — Цезарь приказал взять с собой. Вроде, оружие у них там какое-то могучее.

Мужик оглядел нас внимательно и уничижительно хмыкнул:

— Это какое такое оружие? Уж не в штанах ли его варвары прячут?…

Стоявшие за ним вояки загоготали.

— Да хоть бы и в штанах… — мрачно пробормотал Джон и посмотрел на весельчаков как на редких ничтожеств.

Раис мрачно надулся, поправил каску, толкнул Антония в бок и в свою очередь спросил:

— А эти кто?

Антоний от толчка дёрнулся, сморщился, но ругаться не стал, а нервно зачесался и пояснил:

— Это легат легиона. Квинт Педий. Мой заместитель… А эти… — он указал на прочих, — военные трибуны, командиры, стало быть, когорт.

Подбежал одетый в синюю тунику без рукавов запыхавшийся дядька с блестевшей от пота лысиной и носом, напоминавшим перезрелый баклажан — как формой, так и лиловым оттенком, что, как известно, свойственно закоренелым пьяницам.

Демонстрируя радость, он ещё издали закричал:

— Хозяин! Наконец-то! Заждались, родимый! На твоём корабле всё готово!

— Хорошо… — довольно пробурчал Антоний.

— А это ещё кто? — войдя в раж, вопросил хозяйственно Раис и снова попытался было Антония пихнуть в бок, но тот, уже наученный, вовремя отскочил и уже с безопасного расстояния ответил:

— Это мой вилик походный. Начальник над рабами.

— А ты что, Антоша, с собой рабов в поход набрал? — удивился Боба.

— А как же? — в свою очередь удивился Антоний. — Как же без рабов-то обходиться? — потом повернулся к легату и наказал строго: — Значит, чтоб завтра по утру отплыть!

Легат агакнул, ещё разок саданул себя в грудь и торопливо удалился, на ходу начиная кричать на грузившихся легионеров, отчего те бестолково забегали, усугубляя сумятицу и неразбериху. За ним в кильватере поспешили военные трибуны, также крича на легионеров и даже толкая их.

Антоний с удовлетворением поглядел вслед энергичным распорядителям, а потом произнёс:

— Ладно, пошли на мой корабль.

Мы направились вдоль пристани. Ликторы топали впереди в колонну по два. Легионеры почтительно расступались, пропуская своего военачальника и при том глазея на нас как на занятную экзотику. Мы старались держаться солидно и достойно и, чтоб не отвлекаться по мелочам, разглядывали густо стоявшие разномастные, неуклюжей формы корабли, щедро размалёванные по деревянным бортам яркими разноцветными узорами, отчего посудины походили на пасхальные яйца.

— Триеры и галеоны, — авторитетно заявил Боба, выписывавший как-то один год журнал "Катера и яхты".

Корабли внушали уважение своими размерами, достигая в длину метров до ста, отличались при том не слишком практичными обводами и были обременены множеством декоративных элементов в виде лихо изогнутого носа и не менее вычурной кормы, резьбы на бортах, деревянных скульптур всяческих наяд и тритонов. Некоторые корабли имели на палубе непонятные башенки, похожие на крепостные, какие-то столбы с громоздкими гнёздами наверху и отводными перекладинами как у деревенских "журавлей" и что-то вроде перекидных лестниц, поднятых вертикально вверх и прикреплённых к высоким столбам. В бортах кораблей понизу имелись квадратные отверстия для вёсел, расположенные в два, в три, а то и в четыре яруса. У многих плавсредств впереди торчали тяжёлые брёвна таранов с медными набалдашниками в виде бараньих или кабаньих голов.

Мы подошли к самому большому кораблю, борта которого были облицованы бронзовыми пластинами, и по дощатому трапу поднялись на палубу. Там нас встретил приветствиями капитан корабля — средних лет крепыш с массивной золотой цепью на бычьей шее, называемый по-местному триерархом. Тут же стояли тесной кучкой гражданские лица — по всему рабы Антония. Все они нестройно прокричали здравицу.

Мы подошли к кормовой надстройке размером с пару садовых домиков. На её крышу, огороженную деревянными перильцами, вела узкая лестница. Рядом с надстройкой над палубой натянут был полог из отбеленной парусины, дававший замечательную тень.

Антоний строго посмотрел по сторонам, а затем в сопровождении рабов удалился внутрь надстройки.

Мы свалили своё имущество к стенке, огляделись, походили по кораблю. Сунулись в надстройку, но прямо на входе вилик-баклажан отважно преградил нам путь и твёрдо заявил, что хозяину мешать ни в коем случае нельзя, так как он занимается составлением диспозиций на случай боевых действий, что и подтвердил донёсшийся из глубин помещения заливистый храп.

Мы вышли обратно на палубу. На корабль вовсю грузились преторианцы. Делать было нечего. Дневная жара угнетала. Боба предложил устроить экскурсию в город, но никто его не поддержал. Тем не менее, сидеть сиднем и стоять строем совсем не хотелось. Решили сходить искупаться. Прибрав на всякий случай амуницию, спустились на пристань и прошли в её конец — благоразумно держа путь вверх по течению — там слезли на пологий берег и несколько дальше обнаружили песчаную косу и отмель, где плескались голышом местные дети.

Мы свалили на песок рюкзаки и вооружение, разнагишались и полезли в воду. При виде нас дети поначалу разбежались, но потом, осмелев, стали подбираться поближе, возбуждённо переговариваясь и разглядывая нас из-за всех сил.

Мы вволю побултыхались в хорошо прогретой воде чайного цвета, повалялись на горячем мелком песке. Солнце между тем потихоньку склонялось к горизонту. Мы оделись и вернулись на пристань.

Погрузка на корабли шла своим чередом. По сходням друг за другом топали легионеры, заводили под уздцы нервничавших лошадей и пристраивали их в деревянные загоны, устроенные прямо на палубах. Процессом руководили центурионы, повадками и манерами напоминавшие нахрапистых сержантов. Свои трости они часто и энергично использовали в качестве подкрепляющих аргументов.

Некоторые суда, под завязку загруженные, медленно отчаливали и пристраивались на фарватере, где уже кучковалось немалое количество кораблей. Вместо них пришвартовывались другие.

Мы побродили по пристани и вернулись на свой корабль. Захотелось есть и пить. Вода обнаружилась в дубовой низкой бочке, привязанной канатом к мачте. Насчёт еды было сложнее. Раис пробежался по кораблю, вернулся и с мрачным видом стал жаловаться на то, что никаких кухонь в походе не полагается, а еда выдаётся сухим пайком и состоит из вяленого мяса да сухарей, и что он так не договаривался. Но тут весьма кстати нарисовался раб с известием о том, что Антоний предлагает нам разделить с ним трапезу.

Мы проследовали за рабом в надстройку, где оказалось немало помещений. Нас отвели в самое дальнее и самое просторное. Там было хоть и по-простому, но мило и удобно. Вокруг всё сплошь было деревянным, но из дерева благородного, резного и тщательно отполированного, так что огоньки светильников со слюдяными колпачками многократно отражались в шоколадной глубине стен. У окна, прикрытого решетчатыми ставнями, находилось ложе с высокой спинкой и изогнутыми подлокотниками, заваленное подушками и покрывалами. К нему придвинут был низкий столик на фигурных ножках, на котором разбросаны были круглые кожаные пеналы, восковые таблички и пергаментные свитки.

У стены имелся круглый стол, окруженный ложами без спинок — как и полагается в порядочных римских домах. Антоний уже возлегал на одном из лож, меланхолично лакомясь виноградом из большой серебряной вазы.

Мы без ложной скромности стали устраиваться на других ложах. Раис шмякнулся по соседству с Антонием и стал жадно пихать в рот виноград целыми гроздьями. Антоний посмотрел на него недружелюбно и начал рассказывать про то, что мы уже в походе, а в походе разносолов не будет, паёк скуден и потому уместно воздержание в еде. Раис ойкнул и принялся уничтожать виноград ещё быстрее.

Но тут появились рабы и несколько опровергли слова своего хозяина, так как набор доставленных ими кушаний был мил и разнообразен. Поданы были варёные яйца в окружении зелени и мелкой солёной рыбёшки, жареные цыплята, сыр, мягкие пшеничные хлебцы, ветчина, финики и орехи. В качестве напитка присутствовало сладкое вино.

Неторопливо откушав и осушив пару амфор, устроили беседу. Антоний оказался изрядным хвастуном и принялся расписывать свои прошлые боевые заслуги, плавно перейдя на заслуги предстоящие в кампании нынешней, на что Лёлик, перебив его менторски, стал громогласно разворачивать собственный стратегический план батального сражения по небезызвестному принципу: " Eine Kolonne marschieren, zweite Kolonne marschieren…", используя при этом финиковые кости в качестве чапаевских картошек. Антоний пытался его перебить; коллеги также решили враз выговориться — короче, случились гам и суета.

Устав от шума, я встал и вышел на палубу.

Вечерело. Солнце клонилось к холмам, разливая медовое свечение. На воде блистала янтарная дорожка; в темневшем небе загорелись опаловыми переливами лёгкие облака. А с востока уже наступала ночь; там, среди неясно мерцавших звёзд, неспешно наливался металлическим блеском надкусанный диск Луны.

На пристани погрузочная суета стала заметно меньше. Большая часть кораблей уже отшвартовалась и теснилась в устье Тибра.

Постояв некоторое время у борта, я вернулся к коллегам.

Ненавязчиво появился капитан-триерарх, ошалело оглядел нашу компанию и почтительно испросил у Антония позволения отплыть от пристани и встать на якорь на реке.

— Плыви, любезный! — разрешил Лёлик наперёд настоящего командира.

Антоний от такого нахальства надулся, но ругаться не стал, а подтвердил своё согласие.

Капитан ушёл. Вскоре глухо забухал под палубой барабан; судно вздрогнуло, пол начал покачиваться.

После трапезы потянуло в сон. Я прилег на спину и, несмотря на продолжавшийся галдеж, задремал. Когда я проснулся, антураж в комнате был уже другим. Тускло горел один светильник, производя больше чёрных теней, чем освещения. Коллеги, вольготно развалившись на ложах, храпели через одного. Антония не было. Тяжкий дух казармы и дешёвой рюмочной до отказа наполнял помещение. От такого амбре я закашлялся, потом встал, прихватил с собой покрывало и пару подушек, и вышел наружу.

Вовсю царствовала ленивая южная ночь. Слегка ущербная Луна блистала в радужном ореоле, заливая окрестности призрачным свечением, устилая землю бархатной чернотой теней; щедрые россыпи крупных звёзд подрагивали в медленно остывавшем воздухе.

Наше судно стояло недалеко от берега в окружении других кораблей флотилии. Тёрпкие ароматы трав и цветов плыли в рождавшейся свежести, награждавшей приятной истомой. Стрекотали как заведённые цикады, из прибрежных кустов доносилось скромное пилиликанье; какие-то тени беззвучно скользили у холмов.

На башне, торчавшей на скале, горел тусклый огонёк, а с другой стороны, на западе ещё светились розовой пелёной далёкие облака, отражая лучи невидимого светила. Впереди смутно виднелось открытое пространство. Морская гладь слабо светилась, переливаясь как муаровая ткань.

Судно покачивалось медленно как детская люлька.

Я нашёл укромное место между стенкой надстройки и бортом, уложил подушки и, завернувшись в покрывало, блаженно уснул…