Перепрошит тобой

Глава 23

БЕРНАДЕТТ КРЕНШОУ



— Ни единого электронного устройства во всем особняке? Это шутка что ли, — вздыхаю я, захлопывая ящик стола, который обыскивала. Резкий щелчок дерева отдается эхом в пустой библиотеке. Я обыскиваю особняк уже три дня и все так же далека от того, чтобы найти что-то хотя бы отдаленно похожее на то, что мне нужно.

Все помещение заставлено темными ореховыми стеллажами, заполненными старыми книгами, но ни в одном из них нет ничего даже отдаленно похожего на то, что мне необходимо. На верхних полках красуются обширные коллекции сочетающихся друг с другом, расставленных по цветам энциклопедий, а затем ярды за ярдами изысканных коллекционных книг на любую тему в этом мире.

Я бывала в достаточном количестве богатых домов, чтобы знать: книги на уровне глаз обычно отражают подлинные интересы владельцев, но я серьезно сомневаюсь, что любимые темы Фрэнка — это история дверных ручек и уход за газоном.

Хотя, что я знаю? Мужчина ходит так, словно у него в заднице жарятся корн-доги⁵¹, и разбрасывается приказами направо и налево на любого, кто осмелится к нему приблизиться.

Но зато какая задница.

Я прячу шпильку, которую использовала как отмычку, обратно в пучок волос на макушке и окидываю взглядом комнату, которую глупо оставила на потом.

Вся моя идея состояла в том, чтобы найти в кабинете Фрэнка старый ноутбук, может, даже доисторический компьютер, если повезет, и связаться с Обри, а потом взять ее на слабо, чтобы она спросила у влюбленного в нее по уши вампира, что такое Фрэнк. Короче, воспользоваться нашей дружбой по полной программе.

Чем дольше я здесь, тем сильнее меня одолевает навязчивая потребность знать правду. До такой степени, что это чувство будто разъедает кожу.

Обычно, когда меня так клинит, у меня под рукой весь интернет и куча баз данных, за доступ к которым многие бы душу продали. Но сейчас? У меня нет ничего.

Кроме пустого особняка.

Проведав сегодня утром Брома, который удостоил меня лишь тем, что уткнулся мордой в бочку с яблоками, я начала свой поиск. Потом мы с Эдгаром валялись в постели до завтрака, после чего я принялась рыскать на чердаке и раздобыла старую коробку, полную шпилек, которые очень пригодились.

Чердак был покрыт слоем пыли толщиной в дюйм, но там стояло несколько украшенных сундуков с какими-то старыми врачебными записками о растениях и больше ничем. Затем я спустилась на кухню, но не нашла там ничего интересного — только забитый холодильник и шкафы с обычными кухонными принадлежностями.

Может, он и вправду врач? Или, может, поэтому она в тот день назвала его Франкенштейном, и это просто крутая игра слов?

В который раз с момента моего первого похищения — вчера было второе, после того как Фрэнк умчал нас на Броме, — я ругаю себя за то, что не изучила как следует Фрэнка Штейна.

Если бы только у меня было устройство с доступом в интернет…

Я полагала, что найду какую-нибудь электронику, которую Фрэнк и остальные к настоящему времени сочтут бесполезной, но все пусто. Я проверила каждую комнату, но пока что единственная информация, которую я добыла, — это то, насколько тщательно здесь работает горничная.

И она, должно быть, лучшая в своем деле, потому что здесь нет ни пылинки, кухня всегда чиста и забита свежими продуктами. Ужин появляется около семи вечера каждый день, как по часам. Я подкарауливала и почти сорвала дверную ручку в попытках поймать того, кто так хорошо поддерживает порядок в этом месте, но пока что коридор каждый раз оказывался пуст.

Каждый уголок и щель лишены даже намека на грязь, и нигде нет электроники.

Несчастливая морщина залегла между моих бровей и не исчезала последний час. Я просто осматриваю все с еще большим подозрением.

Кто вообще держит целый городок отрезанным от остальной страны? Хотя, если подумать, будь я богата и пытайся спрятать кучу сверхъестественных, я поступила бы именно так. Но это все равно не отвечает ни на один из моих вопросов. А их, вопросов-то, накапливается все больше.

Взгляд ползет от одной стороны большой роскошной библиотеки к другой, пока я сижу перед старым столом, который только что обыскала, — голым, без единой вещи, как и все остальные ящики во всех остальных комнатах.

Кожа большого кресла с изогнутой спинкой, в котором я сижу, поскрипывает, когда я откидываюсь и смотрю в потолок. Какая пустая трата времени.

Взгляд цепляется за блик в дальнем углу комнаты, и я замираю. Неужели это…

Я отталкиваюсь от стола, встаю на ноги, поправляя очки на носу, и щурюсь в сторону возмутительной видеокамеры.

— Старушка Хаббард⁵², — бормочу я, узнавая в крошечном устройстве высокие технологии, и ругаюсь. Электроника в этом месте все-таки есть.

Я просто предположила, раз все выглядит так старомодно, что никакой слежки тут быть не может. Дура я, наверное. Не то чтобы это имело значение: с Микаэлем и его командой они могут наблюдать за особняком откуда угодно, и я не смогу добраться до этой техники своими жадными ручонками, что, вероятно, именно то, чего они и добивались, привозя меня сюда.

Интересно, было ли это частью коварного плана Фрэнка.

Я знаю, что он должен быть где-то здесь. В доме стоит мертвая тишина, и я сегодня не слышала машин на подъездной дороге. Сомневаюсь, что он снова уедет, рискуя тем, что я выйду на улицу проведать Брома.

Я направляюсь к большим лакированным деревянным дверям библиотеки, решая начать снова с его спальни, и сворачиваю в длинный коридор, который, как я знаю, ведет к лестнице в передней части дома.

Ноги в носках легко ступают по мраморному полу, по пути я разглядываю элегантные стены мшисто-зеленого цвета и огромную люстру перед изогнутыми ступенями.

Есть только один путь в главное крыло — подняться через два огромных лестничных пролета. Я стону, даже когда раздражение грозит вырваться наружу, и мысленно отмечаю, что при первой же возможности выскажу Фрэнку все, что думаю об отсутствии лифта.

Сейчас я пойду и ебну Фрэнка Штейна так, что он вернет мне мой ноутбук. Или пусть идет нахуй со своей сделкой.

Как только, блядь, доберусь до вершины этих ступеней и найду этого здоровенного ублюдка.

ФРЭНК Н. ШТЕЙН



— Она прокляла меня, — бормочу я себе под нос, уставившись в белый потолок ванной. Ирония в том, что обсуждаемая особа вовсе не ведьма, а человек, не ускользает от меня, особенно когда я с момента своего существования активно избегал проклятий от ведьм.

Я провожу рукой по волосам, разбрызгивая капли по краю большой мраморной ванны на ножках, выполненной на заказ специально для моих габаритов. Она заполнена почти до краев теплой водой, в которой я пытаюсь вымотать и унять телесные позывы, но мощный стояк, преследующий меня с тех пор, как я узнал, что она моя пара, никуда не девается, что бы я ни делал.

Я сжимаю толстый, болезненно пульсирующий член и стону. Проведя в подземной электрической камере больше времени, чем когда-либо, я наконец почувствовал, что мои силы усмирились достаточно, чтобы я мог появиться наверху, не вызывая очередную грозу или, что хуже, отключение электричества во всей деревне.

Я почти полностью истощил свой энергетический запас, настолько, что на восстановление после таких усилий уйдут дни. Это должно дать мне немного времени, чтобы понять, как предотвратить формирование связи.

Только бы мой хер мыслил так же. Пока что, сколько бы раз я ни доводил себя до оргазма, он не унимается. Не помогает и то, что я не могу изгнать Бернадетт из своих мыслей, словно она пожирает меня изнутри. Мысли о ней кружатся в калейдоскопе, складываясь в образ рыжеволосого демона хаоса в человеческом обличье.

С тех пор как она появилась на моей орбите, проблемы посыпались одна за другой. Самый что ни на есть ад с того момента, как я узнал о ее существовании, и он вылился в несколько ситуаций, когда она была на волоске от смерти. Я и сам подумывал убить ее, а теперь понимаю, что не терплю самой мысли, хотя до сих пор не было никого и ничего, что могло бы остановить меня.

Я отнял бесчисленное количество человеческих жизней, и все ради того, чтобы уберечь это место от человечества. А теперь я словно готов вручить одной из них дело всей своей жизни на блюдечке с голубой каемочкой.

Где-то между тем, как я нашел свою пару под крылом заклятого врага, и тем, как почти убил ее переохлаждением, мои инстинкты перешли в режим перегрузки, и теперь я действую исключительно на автомате. Мой мозг заторможен и отупел от усталости.

То, как она дрожала в моих руках той ночью, ища утешения, хотя я дал ей все причины не доверять мне, — это почти добило меня, и теперь я желаю ее с силой, которую никогда не испытывал.

— Это было ошибкой, — говорю я сам себе, не зная, на какую именно часть недавних событий я ссылаюсь, пока член снова начинает сочиться предэякулятом.

Похоть, невиданная доселе, атакует меня, и я проклинаю свою несдержанность. Я должен быть сильнее этого, а не красться по собственному дому, избегая человека, пара она мне или нет.

Такими темпами я не смогу находиться с ней в одной комнате, не набросившись на нее, как сексуально озабоченный зверь, не способный сосредоточиться ни на чем, кроме самки.

До того как Бернадетт ворвалась в мой мир, я годами еженедельно навещал нимф — самых соблазнительных магических созданий из известных. Их тела созданы для того, чтобы дарить и принимать наслаждение такими способами, которые сломали бы человека, но одна мысль о прикосновении к их перламутровой коже снова заставляет все мое тело чесаться.

Я хочу лишь одну женщину.

Вынужденная ночевка вместе во время грозы, должно быть, укрепила связь, усилив мою потребность и желание к ней. Это единственное объяснение.

Я никогда не испытывал подобных мучений.

Я стону и сжимаю переносицу. Даже во время связи с Анной я не реагировал так. Я жду, что боль от ее смерти отзовется во мне каким-то отзвуком, но его нет. Прошло так много времени, что в памяти остались лишь ее сдержанные улыбки и выдающиеся способности анатома.

Хотя Анна работала под моим началом в Лондоне еще до того, как слово «наука» приобрело нынешний смысл, она была абсолютно блестящей. Умнейший специалист в своей области и воплощение достоинств всех женщин. Ей посчастливилось родиться у богатых родителей, которые обеспечили ее необходимыми учителями для углубленного образования с юных лет.

Она сыграла ключевую роль в создании первых сывороток, используемых до сих пор во многих лечебных процедурах, но, к сожалению, умерла до того, как бессмертие, дарованное нашей связью, закрепилось.

Отречение от всех людей стало неизбежным исходом разрушения и опустошения, последовавшего после известия о ее смерти в больнице, что и привело меня к нынешнему затруднительному положению. Быть связанным с одной из них.

Губа кривится в отвращении и вода выплескивается через край, когда я протягиваю руку за гелем для душа с приставного столика. Вполне в духе Одетт — угадать именно то, чего я поклялся никогда не делать, и вынудить меня нарушить слово.

И вот он я, верный своему слову, за сотни лет не допустивший ни единого инцидента с людьми, а теперь крадущийся по собственному дому, стаскиваю у ничего не подозревающей смертной ее гель для душа, как последний мерзавец.

Я открываю бутылочку, и аромат цветков апельсина, наполняющий воздух, заставляет член подпрыгнуть, а все тело замереть.

— Ммм, — громко стону я, глаза почти закатываются от удовольствия, пока я ладонью другой руки сжимаю твердый хер.

Содрогаясь, я раздуваю ноздри и швыряю бутылку на пол. Я не позволю себе опуститься до этого. До бессмысленного зверя, трахающего свою руку под запах ее мыла.

Я провожу ладонями по лицу и с силой зажимаю переносицу.

Раздражение ядовитыми иглами впивается в меня. Я должен выдержать это. Я должен выдержать ее.

Смущенный грубой силой влечения к ней, я чувствую, как мои пальцы жаждут прикоснуться к ней, а уста — вкусить ее. Ее сладкую запретную плоть, самую сладкую из всех, что я когда-либо пробовал.

Я был глупцом, решив прикоснуться к ней в ту первую ночь, с тех пор она терзает меня.

Член пульсирует, напоминая о текущей ситуации, и я понимаю, что схожу с ума от потребности в ней. Я реально в заднице. Что хуже — она уже победила, сама того не зная.

Едва эта мысль проносится в голове, как объект моих мучений и разочарований влетает в ванную, со сморщенным и злым выражением лица. Я хмурюсь, глядя на ее ноги в носках, сжимаю пальцы на краю ванны и осматриваю ее наряд.

Сомневаюсь, что у этой женщины есть хоть один практичный предмет одежды, — мысль приходит, пока я разглядываю ее зеленые леггинсы, греховно облегающие изгибы икр, бедер и задницы, и я сглатываю, видя, как белая короткая майка обнажает часть персиковой кожи мягкого живота, к которому так и хочется прикоснуться.

Она окидывает взглядом ванную, и я быстро двигаюсь, чтобы схватить полотенце и набросить его на бедра, скрывая свою проблему. Она замечает движение, ее зеленые глаза расширяются, когда она наконец находит меня в углу комнаты. Челюсть отвисает, а лицо озаряется восторгом.

— Ну, ну, ну… Боже мой, какой у тебя большой член, — выдыхает она, ее губы расплываются в широкой улыбке.

Она упирает руки в те самые великолепные бедра.

Я стискиваю зубы, мои ноздри раздуваются, я не в силах вымолвить ни слова, лишь наблюдаю и жду, что она сделает дальше.

Хотя вся моя энергия должна была быть исчерпана за последние дни, тонкие нити силы сталкиваются и сливаются внутри, подготавливаясь к брачной связи. Блядь.

Я заставляю себя сохранить спокойное выражение лица, собирая остатки самообладания, хотя одно лишь ее присутствие рушит мой контроль к чертовой матери.

Жар желания взрывается внутри, пальцы впиваются в чугун, и металл поддается, сгибаясь, как жестяная банка, — а она лишь ухмыляется, даже не подозревая, насколько близко подошла к опасности.

Я близок к тому, чтобы достичь предела и взять то, что тело и мозг распознают как свое. Мою пару.

— Язык проглотил? — спрашивает она, ее взгляд приклеен к тому месту, где мой член напрягся над водой.

— Дверь была заперта, — огрызаюсь я.

— Ключевое слово здесь была, — усмехается она, закусывая нижнюю губу и глядя на меня сверху вниз.

Я хмурюсь, гадая, что она имеет в виду, пока до меня не доходит, что она взломала замок, а я по глупости приказал Микаэлю прекратить наблюдение несколько дней назад, не желая, чтобы кто-либо стал свидетелем того, что может произойти в ближайшие дни. Не допустить, чтобы кто-либо увидел, как связь пар возьмет верх, — жизненно важно.

Знай я в Нью-Йорке, что она моя пара, я бы никогда не позволил ей приехать сюда. Гули смотрят на меня как на своего лидера, и многим будет не важно, что она человек, но есть и те, кто считают людей недостойным видом. Проклятым короткой жизнью и еще более коротким интеллектом. Но я бессилен противиться ей, а Бернадетт ни в чем не обделена.

— Замки в этом доме — смех один, но ведь для этого ты и привез меня сюда, не так ли? Особняк практически пуст, — продолжает она, скрещивая руки на груди и наконец встречаясь со мной взглядом.

— Вон, — удается мне выговорить, заставляя себя медленно вдыхать и выдыхать через рот, пока похоть затуманивает мозг, приглушая логику, которая твердит, что ей нужно уйти.

— Похоже, у тебя там трудности, большой мальчик. Не нужна ли помощь с этим?

Слова, сорвавшиеся с ее губ, звучат практически как мурлыканье, и я не могу не заметить, как глубокий зеленый цвет глаз заволакивает желание, пока она покусывает нижнюю губу. Бернадетт смотрит на мое тело так, словно хочет его.

Она более коварна и желанна, чем любая сирена, суккуб или нимфа, а я беззащитен перед ее чарами.

Оранжевый цвет вспыхивает в голове быстрой вспышкой света, что пронзает череп, в то время как ее пухлые алые губы растягиваются в сладкой улыбке.

Эти полные губы насмехаются надо мной, мятежный взгляд бросает мне вызов, чтобы я укротил ее дерзость. Рычание вырывается из моей груди, когда она приближается, словно не в силах удержаться от соблазна увидеть больше.

— Ты не можешь винить меня за то, что я смотрю, Фрэнк, — говорит она, ее губы складываются в упрямую линию, и разочарование проступает на лице, но она смело смотрит на меня.

Я вижу, как она закусывает губу, мучая нежную плоть, и намек на уязвимость, которого не было мгновение назад, появляется в ее взгляде, посылая внутрь меня волну нежелательной нежности.

Я отвергал ее, тогда как поддаться порыву могло бы стать решением всех моих проблем.

Трахнуть ее — значит обуздать свои эмоции и положить конец этой одержимости. Если это так, я вытрахаю улыбку с ее лица и заставлю ее умолять о большем.

О да, я заставлю ее умолять и заставлю ее чувствовать это всепоглощающее желание так же, как и я, пока оно не разобьет ее на части. Образы ее, распростертой передо мной, растрепанной и разрушенной от злоупотреблений, которым я подверг ее прекрасное тело, легко приходят на ум.

Решение принято.

Я поднимаюсь из ванны, с наслаждением отмечая, как ее улыбка исчезает, оставляя ротик в мягком знаке удивления, в который я скоро вгоню свой член.