Перепрошит тобой

Глава 16

БЕРНАДЕТТ КРЕНШОУ



— Иисус, я же шутила насчет британского романтизма, — бормочу я, разглядывая пейзаж с черного хода дома. Слово «дом» рождает в сознании образы спальных районов, рядов коттеджей с тремя спальнями и двумя ванными, если повезет. Владения Фрэнка Штейна, судя по всему, способны вместить пару футбольных полей, не меньше.

Я щурюсь, прикрывая лицо от солнечных лучей, и направляюсь к аккуратному загону и конюшне, которые приметила с утра. Высокие сапоги, найденные в моей комнате, уверенно ступают по подстриженной траве. На губах расплывается усмешка. Интересно, как взбесится Фрэнк, когда узнает, что я вовсе не в комнате.

Но если он хотел, чтобы я там оставалась, так и надо было говорить. Отдавая приказы, нужно быть точным, иначе как же мне их выполнять? Именно это я всегда говорила бабуле. Я громко смеюсь, и смех уносится прохладным весенним ветерком вместе с воспоминанием о ее реакции на такие реплики. Что-то подсказывает мне, что Фрэнк будет столь же «восхищен», как и она… то есть никак.

Если бы он знал, что на самом деле преподнес мне мою самую заветную мечту на серебряном блюдечке, его бы, наверное, инсульт хватил. Ведь мечта каждой фанатки монстр-романса — закрутить интрижку со сверхъестественным существом.

Но я не была готова к жизни в особняке чудовища, и от этого мне еще сильнее хочется треснуть Обри по сиське за то, что она не сказала, какой именно он монстр.

Мое внимание привлекает симпатичный желтый цветок, покачивающийся на ветру посреди поля душистой травы.

Хотя бы можно осмотреть внешние постройки и заодно убедиться, что тут не происходит чего-нибудь крипового. Я глубоко вдыхаю, наполняя легкие ароматным воздухом. Уже несколько месяцев я буквально не касалась травы, и это ощущение просто потрясающе. Никакой вони бензина, никакого смога.

— К тому же этот парк выглядит куда круче, чем тот, что напротив Роуз-авеню, — бормочу себе под нос.

Могло быть и хуже.

Вдали я замечаю небольшое строение и направляюсь прямо к нему. Старая дверь теплицы скрипит от многолетнего неиспользования, когда я отодвигаю ее. Внутри пусто, стеклянные стены у земли покрыты буро-зелеными подтеками, в нос бьет запах земли, и я жалею, что у меня нет ни капли садоводческих способностей.

Я поднимаю взгляд на овальные и изогнутые стекла над головой, образующие купол, который я заприметила раньше, и сердце замирает от восторга. Уверена, когда-то это место было прекрасным.

Я выхожу обратно, и хмурюсь, услышав вдали то, что может быть только стуком копыт. У Фрэнка Штейна есть лошади!?

На губах появляется искренняя улыбка, по животу пробегает волнение. Я почти бегу сквозь высокую траву на звук. Я не садилась в седло с подросткового возраста, но лошадей все еще обожаю. Бабушка любила верховую езду не меньше меня. Это было единственное, что нас действительно объединяло: она настаивала, чтобы я сопровождала ее на все скачки, какие только можно. Это было нашим единственным по-настоящему общим увлечением.

Дедушка даже купил мне собственную лошадь и снабдил всем снаряжением, которое я только могла пожелать. Но со временем я поняла, что кататься на жокеях куда веселее, чем на лошадях.

Как только она застукала меня в сене больше чем с одним жокеем за неделю, мои увлечения верховой ездой канули в лету.

Я обхожу рощицу, загораживающую вид, и выхожу к большому полю с деревянным забором и загоном перед огромным строением, рядом с которым уложены как минимум три тюка сена. Но внимание мое приковывает не это, а сам конь.

У меня отвисает челюсть.

— Боже мой… ты просто красавец, — выдыхаю я. Восторг охватил меня, когда черный жеребец навострил уши, но не отпрянул.

Огромная лошадиная голова поворачивается ко мне, и я непроизвольно взвизгиваю, когда он грациозно взмахивает великолепным хвостом в ответ.

Очевидно, за ним прекрасно ухаживают. Это гигантское животное куда выше меня ростом, идеального размера для такого громилы, как Фрэнк Штейн, который точно выше двух метров. Грива лошади заплетена в косы с золотыми и серебряными бусинами, сверкающими на солнце, а темные «перья» на копытах выдают в нем, скорее всего, першерона³⁸.



— Боже мой, какой же ты красавец, — воркую я, медленно приближаясь, чтобы не спугнуть его, и подхожу к большому металлическому забору, чтобы разглядеть получше.

— О господи. Ты, должно быть, самый прекрасный конь, которого я видела в жизни, — выдыхаю я с легким смешком, наблюдая, как его круп³⁹ подрагивает от сдерживаемой мощи. Я повидала много лошадей, но он потрясающий.

— Привет, — говорю я, когда он осторожно приближается, останавливаясь в нескольких шагах от забора.

Лошадь огромна, настолько, что она гораздо выше небольшого загона и запросто может испугаться, перепрыгнуть его, пораниться или, что хуже, поранить меня.

Конь фыркает и мотает головой, и солнечные лучи вспыхивают в его черной, как ночь, гриве, делая ее мягкой, словно бархат. Я улыбаюсь и протягиваю руку, позволяя ему понюхать ладонь, а жеребец демонстрирует все повадки воспитанной и прекрасно выдрессированной лошади.

Он такой огромный, что я уверена, если доберусь до телефона, без труда найду его на скачках в северном Аскоте⁴⁰. Если я вообще когда-нибудь снова доберусь до своего телефона

— Привет, красавчик, — зову я, подходя вплотную к металлической ограде. Вокруг только шелест травы на ветру да короткие выдохи лошади, когда воздух входит и выходит из ее ноздрей. — Боже, ты же просто гигант, не так ли? — я прихожу к выводу, что это наверняка першерон. Или, может, даже какая-то разновидность шайра⁴¹, судя по высоте.

Он низко склоняет массивную голову, уши настороженно направлены вперед, и медленно идет ко мне, явно желая изучить незнакомку поближе.

Я-то знаю, что трогать незнакомое животное не стоит, но он выглядит таким ласковым, словно сошел со страниц сказки, что я без колебаний протягиваю руку, когда он просовывает огромную морду через прутья. Пусть понюхает вдоволь.

Он шумно фыркает мне в волосы, издавая довольный звук, и я смеюсь, когда он нежно тычется носом в мою щеку — его ноздри, кажется, размером с мою голову.

Затем следует мокрый поцелуй, и громадный зверь ведет себя скорее как щенок, а не как лошадь.

— Как у Фрэнка Штейна оказался такой милашка, как ты, а? — спрашиваю я, почесывая его густую гриву и подбородок. Он снова фыркает и тычется в меня своей большой головой.

Он так весело хлещет в воздухе хвостом и радостно ржет, что, сама не заметив как, я полностью теряю счет времени, играя, пожалуй, с самой огромной лошадью на свете.

— Какого хрена ты творишь?! — раздается крик издалека.

Холодок страха пробегает по мне, я поправляю очки и, выглядывая из-за лошадиной головы, вижу Фрэнка Штейна, бегущего по грунтовой дорожке к загону у конюшни, в белой рубашке и черных брюках, будто только что вылез из офиса.

Боже, этот парень вообще когда-нибудь отдыхает?

— Что? — спрашиваю я, чувствуя, как на автомате начинаю хмуриться.

— Вон оттуда! — орет он, лицо его перекошено яростью, и он все бежит, не сбавляя шаг.

Я сжимаю руки на лошади, до его живота я едва достаю, но успеваю еще раз погладить его и хлопнуть по боку.

— Ладно-ладно, иду я, — я вздыхаю. — Успокойся, не то супердизайнерские трусы в жопу забьются.

Зная Фрэнка, он, наверное, уже придумал, чем меня занять, и просто взбесился, не найдя меня в комнате.

— Беги, черт тебя подери! — орет он.

По спине скользит волна тепла, солнце все еще приятно припекает, и я морщусь.

— Прости, что разочаровала, Фрэнк, но я не бегаю, — отвечаю я спокойно, подходя к ограде.

— Черт бы тебя побрал, женщина, хоть раз в жизни послушайся! — рычит он.

Вот брюзга. Ладно, вернусь сюда завтра, когда он остынет.

Я оборачиваюсь, чтобы попрощаться с лошадью, и сердце делает сальто в груди от увиденного.

С губ срывается крик, и я отскакиваю назад.

— Он горит! — визжу я, хотя это звучит абсурдно, потому что лошадь не просто горит, она пылает.

Его грива — сплошное пламя, языки огня лижут копыта там, где раньше была шерсть, а из глазниц и ноздрей вырываются вспышки.

— Ебануться… — выдыхаю я. Сверхъестественный конь!

Мозг наконец догоняет происходящее, я разворачиваюсь к металлической ограде, но в тот же миг Фрэнк перепрыгивает через нее, вставая между мной и гигантским пылающим жеребцом.

— Знаю. Назад, Бром, — рявкает он, хмурясь так, что между бровями его прорезается глубокая складка.

Я стою с разинутым ртом, наблюдая, как он широко раскидывает руки и заставляет животное встать на дыбы.

— Я говорил тебе оставаться в комнате, — говорит он, обрушивая свой гнев на меня.

Лошадь дико визжит, рассекая воздух копытами в сантиметрах от его лица. Фрэнк разворачивается ко мне спиной, защищая собой, и рычит:

— Почему ты никогда не слушаешь? Это все твоя вина!

Тем временем пылающий конь бешено носится по загону, повсюду оставляя крошечные очаги пожара там, где трава по глупости решила расти.

— Откуда я могла знать, что у тебя есть такая штука? — заявляю я в ярости, что он смеет злиться на меня, когда сам не предупредил о горящей лошади. Я с изумлением наблюдаю, как жеребец снова скачет по кругу, его грива и копыта все еще пылают, но теперь пламя не охватывает все тело, как раньше.

Гигантское существо переходит на рысь и направляется к нам, по пути затухая, и снова опускает голову.

— Даже не вздумай, — резко бросает Фрэнк, и я на мгновение прихожу в замешательство, потому что он обращается не ко мне, а к лошади.

Внезапно он изрыгает поток ругательств и упирает свои большие ручищи в бока.

Жеребец громко ржет и тычетcя мордой в плечо Фрэнка, явно желая снова приблизиться ко мне, но Фрэнк останавливает его. Большое животное фыркает, и в воздухе повисает сильный запах серы, а я с изумлением наблюдаю, как его грива возвращается в нормальное состояние, короткая черная шерсть становится бархатистой, как сатин.

— Ну конечно, тебе ж блядь надо было подружиться с самой ядовитой женщиной на планете, — усмехается Фрэнк.

— Что он такое? Как у тебя оказалась такая лошадь? — спрашиваю я, пропуская оскорбление мимо ушей и поворачиваясь к нему, зная, что не уйду без ответов. Не тогда, когда существуют такие штуки.

— Он не мой, — обрывает он раздраженным тоном.

— Тогда чей он?

— Это не твое дело, ясно? — говорит он, втискиваясь между нами, когда большой жеребец пытается ринуться ко мне.

Я гневно хмурюсь, топаю ногой по земле и скрещиваю руки на груди.

— Не мое дело? Он только что горел! Я не уйду отсюда, пока не получу ответы, Фрэнк. Существуют ли еще такие?

Его плечи напрягаются и вздымаются, когда он отталкивает жеребца, и я на мгновение поражаюсь его силе.

— Ради всего святого, думаешь, его держали бы в секрете, будь их больше?

— Ладно, как его зовут?

— Его зовут Бром Бонс⁴².

Боже мой, не может быть.

— И он просто так, случайно, живет за твоим домом? — спрашиваю я, изображая в воздухе кавычки.

— Что находится за моим домом — не твое дело.

— Можно ли быть более грубым? Алло, я уже несколько месяцев знаю, что сверхъестественные существа реальны, и ничего не разболтала. Я только что узнала, что существуют горящие лошади, и я что, офигела? Нет, не офигела, так что остынь, — говорю я.

Бром тихо пофыркивает, словно подчеркивая мою правоту, обходит большое тело Фрэнка и прижимает свою огромную голову к моей груди, требуя ласки, едва не сбивая меня с ног.

— Неважно. А теперь пошли, — он делает нетерпеливый жест рукой в сторону ворот. — Здесь небезопасно. Бром обычно никого не любит, и тебе еще повезло, что ты жива. — Он начинает отталкивать огромного жеребца.

Отряхиваясь, я делаю несколько шагов к воротам, но оборачиваюсь, услышав за своей спиной шум возни. Раздается громкое ворчание Фрэнка. Бром пришел в ярость и снова пытается прорваться через него ко мне.

— Ему что, прокатиться охота? — спрашиваю я, и меня пронзает тревога, оттого что буквально искры гнева вспыхивают во взгляде Фрэнка при моих словах, в то время как Бром начинает пританцовывать и ржать.

— Неужели ты не можешь заткнуться хотя бы на пять гребаных минут, женщина! — рычит он. — И нет, никуда мы не поедем «прокатиться».