Ну, ты, Генка, и попал... Том I

Чёрна Маза

Утром после завтрака я уселся в своём кабинете в кресло с чашкой липового чая. Неспешно просматривал старую газету, раздумывая о том, не подать ли и мне в местные СМИ какое-нибудь хитроумное объявление, чтобы мои одноклассники, если они тоже перенеслись в эту реальность, догадались и откликнулись. Почему-то я больше склонялся к тому, что они оказались живы и обитают где-то рядом.

Хотя на то, что остальные члены нашей компании полезли в воду, чтобы попытаться нас с Маринкой спасти, надежды у меня было мало. А вот девчонку мне было искренне жаль. Мысли о том, что она могла банально утонуть, я старался отгонять.

Мои размышления прервал осторожный стук в дверь. Глафира после моего «Да-да!» приоткрыла дверь, вошла на цыпочках в кабинет. Вид у неё был несколько обескураженный и чрезвычайно возбуждённый:

— Григорий Владимирович, до вас тут бабы целой ватагой домогаются, какую-то «чёрну мазу» волокут. Пущать ай нет?

— Любопытно, однако… что там за «чёрна маза», которую «бабы волокут»? Пущай, Глаша, пущай, милая! — благодушно разрешил я, отхлёбывал мелкими глоточками из фарфоровой чашки ароматный напиток.

Мне и в самом деле стало интересно взглянуть на эту «чёрну мазу», которая одним своим появлением взбудоражила это тоскливое болото. Вчерашние впечатления от Лизаветиного представления уже поулеглись, в селе снова воцарилась тишина и покой, как будто бы никаких свадеб вчера и не было. Поэтому я был очень даже рад новым впечатлениям.

Топот босых ног, крики, ругань, запах потных тел и лука вихрем ворвались в устоявшийся плотный студень тишины, царившей в особняке. Следом за шумом распахнулась дверь в кабинет, и толпа баб мощно выплюнула вперёд худющую грязную девчушку лет четырнадцати.

«Чёрна маза» от тычка Фроси-Однотити, кружа юлой, вылетела на середину комнаты, оступилась и плюхнулась в центре ковра, циркулем раскинув грязные босые ноги. Многочисленные разноцветные юбки взметнулись веером и медленно осели вокруг тоненькой талии яркими концентрическими кругами.

— Воровка! — басом констатировала Фрося-Однотитя, грозно потрясая кулачищем над гордо поднятой головкой «чёрной мазы». Правая полупудовая грудь Однотити утвердительно кивнула хозяйке, подтверждая её правоту. — Курей, паскуда, тибрит. Прям с-под носа и прёт. Чем тока цапат — не знамо.

— А ты видала? Ты сама-то это видала? — взвизгнула Чёрна Маза. — «Курей прёт»… — очень похоже, и оттого ужасно смешно, передразнила девчушка. И вдруг подскочила, будто осой ужаленная в неприличное место. — Сама ты паскуда! Сама воровка! А ну, вертай взад то, что не твоё!

Чёрна Маза в мгновение ока резко рванула с могучих Фросиных плеч пёструю цыганскую шаль. Однотитя закрутилась волчком, нелепо взмахивая руками, пытаясь ухватиться хотя б за край шали, которой она, видимо, решила возместить ущерб от украденных кур.

— Ой, люди добрыя, погляньте-ка… — Чёрна маза вдруг присела, зажав ладошкой рот и сделав страшные глаза. — Это чё ж такое деется-то, а? Это не цыгане ли, часом, у бабы титьку-то скрали? — тыча пальцем в пустое место, где у баб обычно находится вторая грудь, пропищала Чёрна Маза.

На секунду всех накрыла зловещая тишина… Однотитю, на днях мне об этом поведала Глаша, в детстве ужалила оса в сосок, и травмированная грудь так и не стала расти. Баба потому и замуж не смогла выйти. Кому ж уродка-то нужна?

Понятно, что страдания несчастной женщины по этому поводу были столь велики, что даже не поддавались описанию. А уж насмешки-то над собой бабища не терпела и вовсе и так наказывала своих обидчиков, что думать об этом было просто страшно. Одному слишком храброму насмешнику, говорят, Фрося в гневе ухо напрочь оторвала! И о том, что произойдёт сейчас, все только могли догадываться.

Глаза у Фроськи мигом побагровели, как у взбесившегося быка, выкатились из орбит, а рот раззявился в огромную, беззвучно хлопающую акулью пасть.

— А-а-а! Падла! — наконец взревела пришедшая в себя Однотитя и ломанулась всей своей необъятной массой на хрупенькую цыганочку. — За-дав-лю… как… во-шу-у… — и страшный монстр, растопырив руки и грузно топая ножищами, двинулся на обидчицу.

— Ай! — вскрикнула Чёрна Маза, воробышком подпрыгнула и, опершись одной ногой на чайный столик, легко перепорхнула над моей головой, спрятавшись за спинкой кресла.

Однотитя в своём ужасном праведном гневе, похоже, не успела проследить этого быстрого движения. Просто вот только что была наглая цыганка, прям вот тут, рядышком — и в мгновение ока волшебным образом вдруг исчезла. Однотитя так и замерла, стоя по середине кабинета с растопыренными руками, выпученными красными глазами и разинутым ртом.

— Так, — я, с трудом сдерживая всхлипы смеха, аккуратно поставил чашечку на столик. — Довольно. Вы все, — сделав круговой взмах рукой, я строго скомандовал, — вон отсюда. Финита ля комедия.

Фрося, всё ещё застывшая посередине зала в своей устрашающей позе, вдруг разом обмякла, звучно захлопнула рот и уронила вдоль необъятного тела громадные ручищи.

— Чаво? Кака-така «финИка медя»? Нешто ента хабалка — ваша знакомка? Тады, чего уж там, прощеванья просим, Грыгор Ладимрыч. Пошли мы… тады, — и, грузно развернувшись, Однотитя потопала на выход. Бабы неохотно побрели за ней.

Когда комната опустела, я поднялся со своего кресла и, заглянув за его спинку, протянул руку.

— Ну, красавица-куроловка, выходи! Рассказывай, кумушка, как же это ты умудряешься у баб моих из-под носа птицу воровать и куда её потом прячешь? Не бойся, лапушка, рассказывай всё без утайки, — стараясь говорить ласково, как только умею, я попытался расположить к себе девушку.

— А мне-то чего тебя бояться? Я никого не боюсь! Потому как и не виновата я ни в чём. И кур я никаких в жисть не крала! Если у этих растяп коршун или ястреб с-под носу цыплака уволок, надо сё на бедную цыганку валить? — девчонка, хлюпнув носом, стала старательно тереть грязными кулачками глаза и, вздрагивая узенькими плечиками, тоненько, жалобно подвывать.

Мне до коликов под ложечкой стало жаль этого хрупкого, беззащитного ребёнка. Вдруг страстно захотелось стать огромным, сильным и могучим, взять её, маленькую крошечку, в ладошки, поднести к своему лицу и нежно согревать своим дыханием… Такого удивительного чувства я ещё ни разу в своей жизни не испытывал. Хотя нет… Пожалуй, что-то подобное уже было там, на обрыве… Когда Маринка рассказывала мне о себе…

«Наверное, это физиологическое влечение к лицам противоположного пола, — придумалось объяснение этому феномену. — Я же в теле взрослого, половозрелого мужчины, женатого к тому же. Это нормально, что симпатичные девушки возбуждают в мужчинах такие чувства».

Подойдя к цыганке сзади, я осторожно коснулся кончиками пальцев по-детски острых ключиц. Девица затихла, словно впитывала в себя мужскую нежность… Но вдруг неожиданно она взвизгнула и в два прыжка отпрянула в сторону с испуганно вытаращенными глазами. Откуда-то появившееся белое пёрышко взметнулось над головой цыганки и, насмешливо планируя туда-сюда, стало медленно опускаться. Юбки цыганки заколыхались, завсхлипывали, словно под ними забился в истерике младенец… Потом неожиданно всё успокоилось, и из-под подола показалась куриная голова с окровавленным клювом.

Молоденький петушок, от клюва которого под ноги девушки тянулась тонкая бечёвка, вдохнул, наконец-то, свежего воздуха, настороженно огляделся кругом, покосил глазом на портрет графа, висящей над камином и клюнул пятнышко на ковре. Затем он, осмелев, клюнул пятнышко подальше, ещё подальше…

Цыганка непроизвольно попятилась, а цыплёнок, наоборот, рванулся вперёд и взлетел на камин. Бечёвка от клюва петушка и до самых завязок юбки цыганки натянулась, и тут… подол задорно задрался, разом обнажив и загорелые стройные девичьи ножки, и всё остальное… до самого пупа! А там было, на что посмотреть!

Но моё внимание привлекли не только девичьи прелести, хотя и от них оторвать взор мне было непросто, ой как непросто… Только почти сразу же мой интерес переключился на трёх дохлых курёнков, которые грустно покачивались на нитях вдоль крепких загорелых ног цыганки, задрав кверху посиневшие клювики. Рядом с цыплаками болтались ещё четыре или пять верёвочек с самодельными рыболовными крючками из шипов боярышника, на концах которых извивались жирненькие дождевые червяки.

— Ничего себе, оборудованьице… Да ты просто Ньютон! Ловить кур на рыболовную снасть и прятать улов под юбку — до этого же нужно было додуматься! И, главное, со стороны ничего не понятно: идёт себе девица, за ней по травке незаметно «бежит» червячок. Цыплёнок клюёт наживку, ты дёргаешь тот конец верёвки, что у пояса, подсекая птичку, и подтягиваешь его повыше, пряча «улов» под пышным подолом…

Цыганка чиркнула чем-то острым по бечёвке, отчего юбки разом опали.

— А вот и додумалась! Тоже мне, делов-то… А они… За одного задрипанного курёнка готовы были насмерть пришибить бедную цыганку. И, если бы не ваше сиятельство, валяться бы моему бездыханному изуродованному телу на просёлочной дороженьке… вороньЮ на радость да курам на смех, — цыганка снова опустила голову в ладошки, пытаясь вызвать у меня новую волну жалости.

– Это всё здорово, милая… Только что-то подобное я уже когда-то слышал. Рассказывала мне как-то одна знакомая девушка о том, как они с сестрой хотели проучить вздорную соседку, что жила в доме рядом с жилищем их бабушки, – я говорил и не сводил глаз с лица цыганки. – Вот они тогда тоже у неё цыплят ловили на рыболовные крючки…

Цыганка замерла, внимательно вглядываясь в моё лицо:

– А я слышала от одного парня историю о том, как он в детстве плавал по реке внутри деревянной бочки – хотел совершить кругосветное путешествие, – почти шёпотом поделилась цыганка со мной воспоминанием.

– Но их вместе с другом поймал дед Митяй, который рыбачил на Теренгульке. Он тогда сильно разозлился, увидев в воде свою любимую бочку, отшлёпал сорванцов раньше, чем доставил их родителям, – это уже добавил я.

– Генка? – одними губами произнесла цыганка.

– Маринка, – радостно шепнул я.

Цыганка кинулась мне в объятья, обвила руками мою шею и уткнулась лицом в халат, задев неудачно рану на плече. Я застонал, Маринка отпряла:

– Ой… Ты ранен?

– Да… Сражался на дуэли, представляешь?

– На дуэли? Ты??? – глаза девушки готовы были вылезти из орбит от удивления.

– Ну, не совсем я, а граф Григорий Владимирович Орлов, в теле которого я сейчас пребываю.

Я по-киношному склонил голову, представляясь. Маринка, наконец по достоинству оценив комичность ситуации, звонко рассмеялась. Мы с бывшей одноклассницей переместились подальше от дверей к окну, чтобы никто из любопытных не смог слышать наш разговор. Я шёпотом попросил девушку рассказать о своих приключениях. Так же тихо она стала говорить полушёпотом:

– Тогда, на обрыве... Когда тебя накрыло волной, а потом и меня следом, завертело так сильно... Ну, думаю, теперь всё, конец, дыхание задержала, чтобы водой лёгкие не разорвало. Но когда я стала терять сознание от недостатка кислорода, меня утянуло в пещеру под скалой, завертело и выбросило куда-то на гальку. Дальше – провал в памяти. Очнулась уже в цыганском таборе. Оказалось, что меня, вернее, Мирелу, в тело которой я попала, хотели отдать замуж за нелюбимого.

– И поди ещё в другой табор, да? – спросил я.

– Не угадал. В деревне Симбирской губернии живёт цыган-купец Санко Вишневский. Зажиточно живёт, там у него не просто лавка, но ещё и собственный конезавод имеется. Дочь у него почти моя ровесница, в гимназии учится, и сын малолетний.

– Да ладно! Цыгане же вроде народ свободный, о чём ты говоришь? Какой купец? – не поверил я.

– А такой. Ты мало читал историю про этот народ. Сначала 21 декабря 1783 года вышел Указ Екатерины II, причисливший цыган к крестьянскому сословию. А потом и вовсе им позволили приписываться к любому сословию, кроме дворян. Так и стали появляться мещане и купцы среди оседлых цыган, проявивших сноровку в торговле и коневодстве. Санко как раз оказался из таких, предпринимательской жилкой. Но, как на грех, жена у него умерла при родах – мальчика Вишневским очень хотелось, наследника. Вот и решил Санко молодой женой обзавестись. Обещал за меня трёх рысаков нашему барону отдать. И по фиг, что он вдвое старше меня, что падчерица будет со мной одного возраста!

– Да уж... Не позавидуешь Миреле.

– Вот и я про то же. А тут, в родном таборе, у меня, то есть у Мирелы, якобы возлюбленный уже был, не помню, как его зовут, да это и неважно. И цыганка Мирела бросилась в реку, чтобы покончить с собой. Но вода, как решили цыгане, не приняла её, и волны выбросили строптивицу на берег. Подбежавшие цыгане подняли Мирелу и отнесли к своим. Ну, а дальше ты и сам знаешь:видимо, та Мирела, настоящая, на самом деле погибла, поэтому моя душа и переместилась в её тело… Хотя это сейчас тоже неважно. И вот представь себе: я очнулась, народ вокруг меня хлопочет, разговаривает со мной на незнакомом языке, а я никого не понимаю. Только сильно хочу пить. Набралась смелости и попросила воды по-русски.

Они засуетились, нашли какую-то тётку, которая понимает по-нашему, стала я с ней разговаривать. В общем, притворилась, что после утопления ничего не помню. И язык свой забыла, а вот русский почему-то вспомнила. Ты знаешь, цыгане – те же дети! Они поверили. У них там все в сказки верят, в чудеса всякие, так что обмануть их было легко.

Несколько дней меня не трогали. А потом снова взялись за старое – замуж им меня выдать опять захотелось. По фиг, что я их язык не понимаю, обычаев не соблюдаю. «Муж научит всему», – моя переводчица успокаивает. А мне вот как-то совсем замуж не охота. Да и в цыганском таборе, отстань они от меня с этим замужеством, жить среди абсолютно чужих по духу людей совсем не светит. Вот я и решилась сбежать от них.

Сначала по лесу пряталась. Они, конечно, искали меня. Но я от них на дерево взобралась – не заметили. Да они ж думали, что я слаба очень – я старалась виду не показывать, что уже пришла в себя. А потом, когда они ушли, махнув на поиски рукой, я и вовсе речушку какую-то переплыла и в этот посёлочек попала. Есть сильно хотелось. Вот и придумала, как цыплят у местных жителей наворовать. Но спалилась

Маринка засмеялась.

– И хорошо, что спалилась. А то бы пошла дальше, в другие села, и мы бы с тобой не встретились, – прервал я рассказ Маринки.