Ну, ты, Генка, и попал... Том I

Как хорошо живётся барам...

Утром следующего дня я почувствовал себя почти здоровым. Плечо всё ещё давало о себе знать, поэтому левую руку я подвязал полотенцем к шее, чтобы не напрягать её зря и лишний раз не тревожить рану.

Облачившись с помощью той же Маньки в атласный длинный халат, я попросил умыться. Девка хмыкнула, пожала удивлённо плечами, но спорить не стала. Её реакция навела меня на мысль о том, что бывший хозяин не был рьяным поклонником соблюдения личной гигиены. Если проще — неряхой он был отменным. Вон, даже на халате огромные жирные пятна, и на груди, и на пузе. А на подоле и вовсе… такое ощущение, что Плещеев руки вытирал собственным халатом после жирной курицы.

Манька приволокла бадью, хотела плеснуть туда воды, но я остановил её, попросив полить мне на руки. Так удобнее умываться, чем плескаться в бадье, как в болоте. Затем я указал ей на жирные пятна на халате. Девка снова хмыкнула, но уже слегка смутившись. Видимо, согласилась со мной, что одежда у барыча должна быть чистой.

На завтрак я попросил помочь мне выйти. А как бы мне узнать иначе, где в этом громадном доме столовая? Манька обрадовалась и подставила с готовностью мне локоть. Оперевшись на него, я дошёл до столовой. Почти не прибегая к артистизму пару раз останавливался, чтобы отдышаться. Видимо, при ранении граф Орлов, и в правду, потерял много крови.

Позавтракал я пареной репой и жареными куропатками. По вкусу дичь если и походила на привычную мне курицу, то с огромной натяжкой: мясо было суше, имело красный цвет, но было очень вкусным и ароматным. Повар у меня, по-видимому, великий мастер! И соус был изумительный. Это вам не майонез, сдобренный кетчупом… В соусе явно присутствовали грибные нотки, много зелени, неведомой мне по вкусу и запаху, и сладко-кислые ягоды насыщенного фиолетового цвета, похоже, жимолости.

Репу тоже я ел впервые. Её вкус мне даже сложно описать… Картошка? Нет, скорее, капуста. Хотя и для картошки, и для капусты слишком много сладости. И даже как будто бы лёгкий ореховый шлейф присутствует. Хотя, возможно, дело опять же в оригинальном соусе. Но в целом, вполне съедобно и вкусно, чёрт побери! Даже удивительно, почему в моём будущем-прошлом этот овощ практически забыт, только в пословицах и остался. Собственно, как и жимолость: её тоже в двадцать перво веке редко можно было видеть в садах, а сами ягоды на рынке и вовсе не найти.

Второй переменой на завтраке были пироги с грибами, капустой, мясом и калиной. Меня хватило только на один кусок грибного пирога и полкуска сладкого. Косточки ягод в виде сердечек в начинке так размякли, что их не надо было выбирать и выплёвывать. Изумительно! О чём я и возвестил вслух, заметив в дверях топчущегося мужика в белом длинном фартуке, решив, что это и есть повар. Тот очень обрадовался, хлопнул себя по ляжкам и, неимоверно счастливый, поскакал на кухню, готовить, наверное, уже обед.

— Барыч, к вам туточки посыльны, вона скока храмот принесли от соседских помещиков! Усе хочут лицезреть вашсиятельство. Верно, познакомиться жалають, о визитах, надоть понимать, соопчают, — прошептала Манька, наклонившись к самому моему уху и держа на серебряном подносе несколько конвертов.

Странная она какая-то… Постоянно касается меня: то волоски какие-то невидимые обирает, то поправляет воротник. Может, так и положено? Типа, обязанность у неё такая? Сейчас вот на ухо шептать вздумала, обжигая горячим дыханием мою шею и намеренно касаясь спины своими довольно объёмными выпуклостями грудей.

Я быстрым взглядом окинул присутствующих: лакея, меняющего блюда на столе, и даму, неизвестно чем занимающуюся в доме, но на данный момент грустно стоящую напротив меня около стола. Лицо лакея было каменным, без эмоций. Но в момент, когда Манька нашёптывала мне на ухо, он стрельнул-таки в её сторону острым быстрым взглядом с нескрываемой злобой. Значит, ему было не по душе столь панибратское обращение горничной с господином, и это вовсе не норма…

Дама же (или девица? Фиг их тут разберёшь… Но не подросток — это точно!) после этого стала ещё грустнее. Она опустила голову ещё ниже, теребя руками края кружевного платочка. Нет, это не горничная, но, если и прислуга, то более высокого ранга… Иначе к чему эти кружева на горловине скромного тёмного платья, по обшлагам рукавов?

Однако, думаю, надо Маньку ставить на место. Горничная должна понимать границы дозволенного.

— Манька, иди, займись чем-нибудь. Поменяй мне постель, что ли, а то она вся в пятнах от свёклы, — бросил я через плечо прислуге.

Манька хихикнула в кулачок.

— Что тебя так развеселило? — строго осведомился я.

Примерно таким тоном ставила на место наша математичка в прошлом-будущем балбесов, не желающих писать и решать длинные уравнения.

— Чудно уж больно вы балакаете, вашсиятельство… Наши все, даже из господ, иначе молвят, — пояснила своё поведение девка, нелепо делая ударение в слове «иначе» на первый слог.

Вот, ещё одна беда… Говорю я, видите, не так! Ну, я бы поспорил, только вряд ли победа будет за мной. Да, увлекаясь стариной, я изучал древнерусский язык, даже частично старославянский. Но я же не учился специально говору древнерусскому, не было такой задачи. Для меня важнее было освоить перевод. Однако сейчас надо как-то пояснить дворовым, почему мой говор отличается от привычного их слуху…

— Ничего смешного в том не вижу. Господа местные всю жизнь прожили в деревнях безвылазно, даже книг особо не читали. А я большую часть жизни заграницей прожил, среди людей культурных да образованных. Ясно?

Та понимающе кивнула, удовлетворившись моим пояснением. Потом, повернувшись на пятках, неторопливо и с достоинством (если такое возможно в её-то положении прислуги) решила-таки выполнить моё приказание. Уходя, девка гордо зыркнула в сторону лакея. Тот уже успел взять себя в руки и снова напустил на морду лица непробиваемое выражение каменной отрешённости.

После завтрака я обратился к даме, всё ещё стоявшей около стола:

— Вы что-то хотели мне сказать, любезная?

Та вздрогнула, словно не ожидая услышать от меня этих слов. Затем стала осторожно говорить, тщательно подбирая выражения:

— Простите великодушно, Григорий Владимирович, но я… Да, я имею к вам некоторую просьбу. Раньше, при господине Плещееве, я выполняла в доме… в общем, я была гувернанткой двум его сыновьям. Но, уезжая, он не дал мне никаких указаний следовать за ними. Я спрашивала, но он только махнул рукой: «Как сама знаешь!» А я… куда мне теперь? Наверное, вы должны распорядиться на мой счёт. Я же… ваша крепостная, хоть и образованная.

Слово «крепостная» далось девушке с трудом, как будто бы она не привыкла к этому своему положению. Может быть, у неё есть какая-то тайна в биографии? Я видел кино, вроде бы «Петербургские тайны», где незаконнорожденная дочь помещика, по документам крепостная, получила прекрасное образование благодаря заботе отца, но после его смерти перешла к другому уже в качестве той самой крепостной. Ну, может, я что-то путаю — тогда не так внимательно смотрел, как надо бы было. Но смысл этой ситуации уловил.

Я задумчиво смотрел на неё. Тётка эта мне определённо нравилась: этакая «железная леди». Очень смущало то, что она крепостная. Ну и ладно: лучше будет стараться. А я чуть позже найду ей применение. Я уже даже почти придумал, как можно использовать эту домашнюю училку.

— Как тебя величать-то, милая? — так, вроде бы, добрые помещики разговаривали со своими подчинёнными.

Дама, судя по выражению её лица, даже обрадовалась, что я не прогнал её сразу же прочь:

— Глафирой меня кличут, ваше сиятельство.

— Так вот, Глаша, пока для тебя работы у меня нет. Пока! Но очень скоро будет, и много. Так что можешь отдохнуть немного, а потом я тебе объясню, чем ты дальше будешь заниматься.

— А мне столоваться где прикажете — на кухне?

Видимо, это тоже для всех окружающих очень важно. И да, она же весь завтрак простояла около стола, видимо, ожидая, что я позволю ей сесть и разделить трапезу со мной. Наверное, гувернантки едят рядом с детьми за общим столом… Или как? Не помню точно, блин!

— Сейчас иди на кухню. Скажи, пусть тебя там кормят наравне со всеми. А чуть позже я решу, что с тобой делать.

Дама обрадовалась и, сделав поспешно реверанс, побежала «столоваться». Проголодалась. Лакей проводил Глашу почти довольным взглядом, если подрагивание уголка губ можно считать за проявление эмоций его каменного лица, и стал убирать со стола грязную посуду. Я довольно вздохнул, промокнул салфеткой рот и встал. Хорошо живётся господам! Даже убирать за собой после завтрака ничего не нужно. Хотя без интернета, надо отметить, здесь слегка и скучновато.

До обеда я просмотрел почту. Действительно, помещик Селезнёв и вдовствующая графиня Волконская выразили желание навестить меня в моём доме, а дворянин Ивановский приглашает меня на охоту в ближайшее воскресенье. Я захотел тут же отписаться на все послания, отговорившись плохим самочувствием после ранения — не было пока желания знакомиться с этой сельской знатью. А если уж совсем честно — я натурально боялся всех этих встреч. Но, понимая, что не смогу справиться самостоятельно с написанием писем, позвал к себе в кабинет Глафиру.

Реакция девушки меня успокоила и вселила надежду, что всё будет хорошо. Глафира эта мне определённо нравилась всё больше и больше: минимум ненужных вопросов, спокойна, рассудительна, исполнительна, доброжелательна.

— Глаша, надо бы письма ответные написать, а меня что-то слабость одолела… Будь добра, отпиши им всем, что я рад их вниманию, но в связи с плохим самочувствием не имею возможности принять их у себя, а также навестить их.

Глафира молча кивнула, уселась за секретер и стала писать, аккуратно выводя красивые буквы с вензелями. Иногда она на минуту задумывалась, видимо, подбирая нужные слова, потом, кивнув сама своим мыслям, снова приступала к выписыванию закорючек и завиточков.

Понаблюдав за процессом минут пять, я понял, что на всё это у училки уйдёт не меньше часа или даже двух, поэтому решил заняться чем-то более важным, нежели пустое наблюдение.

Сначала я пошарил по ящикам письменного стола. Жаль, бывший хозяин практически всё забрал, оставив лишь самое ненужное. Но мне всё-таки удалось отыскать стопку старых газет — пресса хранилась бережно, аккуратно сложенная. Плещеев, видимо, просто забыл забрать газеты впопыхах, так торопился смыться.

Завалившись на заправленную кровать (мне можно, я пока всё-таки числюсь больным), стал просматривать СМИ. Интересное чтиво, надо вам сказать! Одни только объявления чего стоят. Наряду с продажами домов и скотины имеются такие, в которых выставлены мужики холостые и женатые вместе с бабами и детьми, а то и поврозь. Тут так и значилось: «поштучно». Офигеть! Ну да, знал я об этом и раньше. Но знать — одно, а видеть собственными глазами — совсем другое.

Странно, закон о запрете продаж крепостных отдельно от семьи и без земли, уже был выпущен в конце семнадцатого века. Но, похоже, скрытые сделки-таки имели место быть. Всё по пословице «До Бога высоко, а до царя далеко». Крестьяне как продавались, так и продолжают продаваться, и вместе, и поврозь.

А одна объява меня так просто заставила вскочить с места и нарезать по комнате пару кругов в возмущении. Если заменить «яти» на привычную нам «е», текст гласил:

«Во 12 части, вЪ прежде бывшихЪ богадельняхЪ у живущаго офицера продается девка по 10 году, знающая кружева плесть, белье шить, гладить, крахмалить и Госпожу одевать. ПритомЪ девка имеюща талiю и лице прiятное». (Фото объявления можно посмотреть в разделе «Иллюстрации»)

Нет, ну это как вам такое? Девчонке всего десять лет от роду, а некий офицер уже успел наиграться ею и теперь торгует, отмечая наличие у неё талии и приятного лица. Офигеть, какой добропорядочный господин! Педофил самый настоящий. И ведь клюнет какой-нибудь отморозок, купит. А что потом?

Отбросив газету в сторону, я стал думать. Понятно, что крепостные сейчас и за людей-то не считаются, тем паче дети-сироты. Покупай и используй «товар» по собственному разумению. Но почему общественное мнение так лояльно к подобным «господам»?