Ну, ты, Генка, и попал... Том I

Пролог. Временной портал

Я — Генка Орлов, мне шестнадцать лет. Живу я в Самаре с родителями и старшей сестрой. Той уже двадцать один год, но возраст, в котором, по моим понятиям, люди должны уже быть мудрыми, опытными, состоявшимися, Галина остаётся прежней капризной девчонкой, абсолютно не приспособленной к жизни. Собственно, меня бы это нисколько не касалось, если бы оно ни касалось меня напрямую. Но чтобы понять меня, надо начать рассказ с самого моего рождения.

Как говорится в иронических литературных произведениях, завёлся я совершенно случайно. Неожиданно для родителей. Уж как это так у взрослых получается на самом деле, я не знаю. Вернее, о самом процессе, как заводятся дети, я знаю, конечно, но вот как в этом случае родители умудряются оставаться в неведении — не понимаю.

В общем, избавиться от меня до родов у мамы не получилось, как она ни старалась. Об этом мне поведала сердобольная бабушка, ругая моих родителей и как бы беседуя сама с собой. Но сути это не меняет. Это стало моим первым крестом. Нежеланный ребёнок.

Маме было уже к моменту моего появления на свет тридцать шесть лет. Возраст не самый удачный для этого мероприятия, хотя кое-кто будет спорить. Статистика им в помощь, соотношение удачных родов с неудачными у старородящих пятьдесят на пятьдесят. И это при том, что в число старородящих включаются женщины от двадцати восьми лет, которые по сравнению с тридцатишестилетними — самые настоящие девочки.

Не знаю, по этой ли причине, но процесс шёл с переменным успехом, в самом конце вовсе сбившись на нулевую позицию для меня. Я склоняюсь больше как раз к тому, что поздняя беременность плюс нежелание родителей заполучить на старости лет «поскрёбыша» — тоже, кстати, одно из маминых любимых прозвищ относительно меня. Синюшный комочек, наконец-то появившийся на свет, никак не желал дышать и орать, как это ему полагалось. Врачам пришлось немало повозиться, прежде чем я соизволил открыть рот и слабо пискнуть. Рассказ об этом я также слышал неоднократно, правда, уже от мамы.

Когда меня принесли домой, разумеется, я никому не понравился. Хотя синюшность к тому времени более или менее пропала, но по телу расползлись какие-то болячки, некрасивые корочки — мать переносила меня на целый месяц. Отец, прослушав историю моего появления с помощью выдавливания полотенцами, сделал вывод, что этот ребёнок будет идиотом или уродом, короче — инвалидом. Это стало моим вторым крестом. Близкие меня не любили и брезговали мною.

Когда мне было полтора года, сестрица накормила меня вишней — надеюсь, из добрых побуждений. Но вот выплёвывать косточки я ещё не умел, поэтому у меня случилось отравление или как там такое состояние называется. Короче, загремел я в реанимацию. Оттуда привезли уже «мешок с говном» – так мама позднее комментировала эту ситуацию, посмеиваясь. Сидеть я мог только в подушках, напрочь разучившись ходить. Именно в таком состоянии моя любимая бабушка забрала меня к себе в деревню Тукшум Шигонского района, за что я ей всю дальнейшую жизнь был безмерно благодарен.

У бабушки я окреп, практически перестал отличаться в физическом развитии от своих сверстников. Насчёт ума хвалиться не буду, но думаю, что тут я бы кое-кому ещё и фору мог дать. Наверное, поэтому родители решили снова забрать меня в семью. Получилось почти как в той песенке: «Зачем я, бурёнка, тебя продаю? Корова такая нужна самому!» Мне тогда было уже почти шесть лет.

Родители искренне старались не показывать различий в отношении ко мне и к сестре. Но именно, что старались. На самом деле мне постоянно ставили в пример старшую сестру. А вот она сама меня ненавидела ярой ненавистью. А то! До моего возвращения в семью Галина была единственной любимой доченькой, а тут появился КТО-ТО, за которым частенько приходилось присматривать, пока родители были на работе: включать свет в туалете и наливать кипяток из чайника в чашку.

Галина не упускала случая, чтобы не продемонстрировать мне, кто в доме хозяин. Она обожала выключать в туалете свет, когда я находился там, и завывать страшным голосом за дверью, пугая меня; сыпать мне в чай соль вместо сахара; дырявить мои штаны, пачкать масляной краской рубашки. За испорченную одежду меня порой даже пороли, но доказать свою непричастность к этому я не умел. Почему-то родители всегда верили Гале, а не мне.

И вдруг однажды вечером сестра собралась погулять и позвала меня с собой. Боже, как я был этому рад! Наконец-то я смогу поиграть в компании взрослых детей! Своими друзьями я пока ещё обзавестись не мог — как-то так выходило, что влиться легко в коллектив у меня не получалось. Возможно, потому, что в посёлке, где прошло моё детство, людей было мало, к чужакам относились настороженно. И я как-то не научился легко знакомиться. Но ведь сейчас рядом со мной будет старшая сестра, уж она-то не даст меня в обиду.

Как же я ошибался!

Мама восприняла то, что гулять мы пойдём в этот раз вместе с сестрой, благосклонно. Только сказала на дорогу:

— Ты уж, Галочка, пригляди за Генкой. Он такой неуклюжий, лопух деревенский. Испортила его бабушка, избаловала… Научи его общаться с людьми.

Галя довольно кивнула, взяла меня за руку, что тоже было удивительно, и мы вышли во двор. Там уже собиралась компания любителей игры в «казаки-разбойники». Нас без разговоров приняли в одну команду — «разбойников» – и игра началась. Сначала мы носились всей толпой следом за самым активным и догадливым игроком. Затем Галка предложила нам разбиться на несколько групп: если даже одну обнаружат, то победы «казакам» это не принесёт. Им надо будет ещё найти и других членов команды. Её стратегию поддержали.

И вот мы втроём — Галка, я и ещё один мальчишка из чужого двора — побежали на заброшенную стройку. Забор вокруг стоял высокий, однако сестра нашла одну доску, которая была непрочно приколочена. Она, видимо, обнаружила её чуть раньше и отодвинула. Мы пролезли в эту щель. Лазить по кирпичам было трудно, но я терпел и изо всех сил старался не отставать от сестры. Мальчишка из другого двора скоро отстал, разнылся и ушёл домой. А меня Галина потащила куда-то выше.

Мы поднялись по лестнице и оказались на открытой площадке.

– Смотри, смотри! Там внизу дикобраз! — прошептала Галка.

У меня внутри даже что-то дрогнуло: дикобразов я пока ещё ни разу в жизни не видел. Я, волнуясь, сделал несколько неуверенных шагов к краю площадки, стал всматриваться в то, что находилось внизу. Никакого дикобраза я, само собой, не увидел. Тогда Галина обозвала меня трусом, крепко взяла за плечи и подвела почти к самому краю, стоя за моей спиной.

– Наклонись же! Дурак какой… Вон же он, вон! — Галя тыкала пальцем куда-то вниз, а я боялся подойти ещё ближе и наклониться.

И тогда Галина легонько подтолкнула меня в спину…

… Очнулся я в темноте — уже наступила ночь. Всё тело страшно болело, особенно ныла нога и голова. Я понял, что упал с площадки вниз. Постарался встать — ничего не получилось, зато такая сильная боль пронзила тело, что я застонал.

– Вон… Слышали? Там кто-то стонет! — голоса доносились откуда-то сверху.

Затем на меня упал свет фонарика. Тут я снова погрузился в темноту.

… Дальше была больница, несколько сложных операций. Нога в результате срослась, но хромота осталась. Что-то пошло не так. Врачи сказали, что если бы меня к ним привезли раньше хотя бы часа на три, возможно, нога восстановилась бы полностью. Но вышло так, как вышло.

Кстати, родители даже не спрашивали моей версии случившегося. Галина же рассказала им свою историю: играли, потом Генка заныл, что устал, и она отправила его домой, там идти-то до дома было пять метров. Бросить игру она не могла, потому что тогда бы подвела команду. Куда этот идиот почапал вместо дома, Галя не знала. А после игры она вернулась домой — было уже почти темно. Тогда-то и начались поиски.

На стройку никто из поисковиков идти не хотел — Галина всем внушила, что Генка трус и слабак, никогда и ни за что на стройку не пойдёт. И только уже почти отчаявшись меня найти, отец решил-таки осмотреть заброшку. Таким образом я был найден и практически спасён от смерти, потому что врачи ещё говорили, что я потерял много крови. Это стало третьим крестом в моей судьбе. Хромота.

В школе я учился довольно неплохо. Мой физический недостаток тут сыграл на пользу: из-за него я не отвлекался от занятий в школе, от чтения — бегать-то по улице на равных с ровесниками не мог. С сестрой отношения стали и вовсе натянутыми, мы практически не общались. Да и родители особенно мне своей любовью не докучали.

Только бабушка постоянно навещала меня, забирала на каникулы к себе, пыталась возместить то, что не додавала мне семья. Она даже, видя мои успехи в школе, накопила деньжат и купила мне в подарок на четырнадцатилетие настоящий компьютер. Конечно, Галка пыталась отжать у меня «игрушку» по старшинству, но тут и бабушка, и я, проявили максимум настойчивости.

Бабуля даже пригрозила родителям, что если они допустят, что сестра отберёт у меня комп, то она приложит все силы, чтобы лишить их в отношении меня родительских прав, и заберёт насовсем к себе. Уж не знаю, просто пугала или на самом деле собиралась такое сделать, но угроза подействовала. Комп у меня не забирали, а Галине я строго настрого запретил его трогать, установив сложный пароль входа. Мне даже выделили свой стол из-за этого, пусть маленький, старый кухонный, но свой!

В общем, в свои шестнадцать я много времени проводил в Интернете, до фига забивая голову всякой исторической информацией. Даже одно время стал изучать старославянский и древнерусский язык, чтобы без особого труда разбирать опубликованные в Сети древние документы в подлиннике.

Сначала я занимался этим через силу, заставляя себя, а потом втянулся в это дело. Родаки и их знакомые постоянно удивлялись тому, что я редко посещаю молодёжные тусовки, практически всё свободное время провожу перед компом. А чему удивляться-то? Достаточно вспомнить про мою хромоту и посмотреть на мою физиономию — ответ на этот вопрос напрашивается сам собой.

Если все мои родственники обладают приятной внешностью, то я вобрал от каждого исключительно недостатки, причём выраженные в большей степени. Выходило примерно так: у отца были крупные уши, которые он прятал под волосами, у матери — кривоватые зубы, у тётки — блёклые пепельные волосы, которые она красила в самые неправдоподобные цвета, у дядьки — крупный нос «картошкой», у бабушки — тонкие, вытянутые в ниточку губы. Эти внешние недостатки, присутствуя в моих родаках по одному, их особо не портили. Но, сконцентрировавшись все вместе дружненько во мне одном, превращали меня в настоящее страшилище.

Если добавить ко всему этому угри, обильно рассыпанные по моему лицу, и кривые ноги, одна из которых короче другой, то сразу становилось понятно — девочки никогда не обратят внимания на меня, а парни найдут момент, чтобы больно уколоть и высмеять. И это всё было моим четвёртым крестом.

…Почему в тот памятный день в последних числах мая я решил всё-таки отойти от своих принципов и сходить вместе с группой одноклассников на Волгу с ночёвкой? Во-первых, дело было в том, что пловцом я был замечательным — сказалась детская практика — дом тукшумской бабушки стоял недалеко от речушки, в которой я начал плескаться, ещё будучи младенцем. Во-вторых — Маринка. Она мне нравилась просто жутко. Хотя надеяться на взаимность с моими-то данными было бы смешно… Но мне было приятно просто находиться рядом с ней.

Мы собирались вечером. Планировалось поставить палатки на берегу реки, порыбачить, наварить ухи и там же заночевать. В темноте я не так сильно комплексовал, да и мои умения пловца могли положительно выделить меня среди других пацанов.

Побросав в рюкзак запасную одежду, несколько банок консервов на случай, если рыбалка будет неудачной, картошки и хлеба, я выдвинулся к своим одноклассникам на оговоренное место. Родители были уже в курсе и даже обрадовались тому, что я, наконец-то, оторву свою пятую точку от компьютерного кресла и «пробздюсь».

Компания собиралась небольшая. Кроме меня на рыбалку отправлялись ещё четверо. Сашка Корягин с Наташкой Мосиной с самого пятого класса начали симпатизировать друг другу, поэтому эта поездка была для них делом обычным. А вот с Глебом Чухониным и Маринкой Плахиной всё было, как принято сейчас говорить, сложно. Иначе сказать, их отношения находились на самом начальном этапе, поскольку Маринка только недавно переехала в наш город и была в классе новенькой.

Но Глеб, считая себя супер-красавцем, решил во что бы то ни стало охмурить симпатичную и умненькую девочку, не теряя времени. Кстати, это именно из-за неё я и согласился пойти на эту рыбалку. Но, как видите, для меня девочка заведомо не предусматривалась. Я был нужен лишь в качестве опытного спасателя на всякий случай и добытчика рыбы, поскольку парни строили планы потратить своё время не на рыбалку, а на общение с девчатами.

На берегу мы сразу же установили три палатки (одна была моя), развели костёр. Мы были не на самой Волге, а в заливе, окружённом обрывистыми берегами и скалой, возвышающейся чуть поодаль, поэтому вода тут уже прогрелась знатно. Естественно, что все решили сначала искупаться.

Маринка оказалась довольно крутой пловчихой и сразу же поплыла на глубину: то ли хотела похвастаться перед всеми, то ли просто так получилось. Сначала Чухонин следовал за ней. Но потом вдруг развернулся и поплыл назад. Я понял, что он струсил. Оставлять Плахину одну на глубине было нельзя, и я ринулся за ней.

Догнал я её быстро и, убедившись, что с ней всё в порядке, она вовсе не устала и не нервничает, хотел было уже повернуть к берегу, но она вдруг предложила:

— Поплыли к скале?

Наверное, ей всё-таки захотелось немного передохнуть — скала располагалась значительно ближе, чем берег.

— А давай, — согласился я.

Добравшись до выступающего из воды камня, мы выкарабкались на уступ и уселись передохнуть. Наши копошились около костра, безуспешно пытаясь его разжечь. Вот ведь криворукие-то, одно слово – маменькины сынки.

Чухонин, рассмотрев нас на скале, помахал нам рукой: мол, плывите назад. Мы помахали ему в ответ.

– А почему ты хромаешь? – спросила меня Маринка.

– Бандитская пуля, – привычно ответил я.

Не скажу, что этот вопрос меня как-то коробил, но ведь большинство людей интересуются вовсе не с целью помочь там или просто посочувствовать, а лишь из праздного любопытства. Поэтому мой небольшой жизненный опыт научил меня некоторой скрытности. Маринка же оказалась совсем другой. Она меня поняла:

– Не хочешь рассказывать, потому что тебе до сих пор больно об этом вспоминать… Я понимаю. Знаешь, у меня в семье… тоже не всё гладко. Отчим, будь он проклят, постоянно распускает руки. Однажды дошло до такого… – Маринка судорожно сглотнула и на минуту замолчала. – Короче, повезло мне – мать с работы пришла раньше времени. Там суд был потом, его посадили. А нам пришлось переехать, потому что после этого случая в меня пальцем только ленивый не тыкал. Хотя… Мать, приняв вроде бы мою сторону, постоянно так меня и попрекает, что я, мол, сама и спровоцировала всё, что вот теперь из-за меня она одинока, лишилась такого замечательного мужа. Иногда я её просто ненавижу…

Вот как, значит… А на вид – такая уверенная в себе красавица, у которой всё в жизни чики-пики. Как говорила моя бабушка: «В каждой избушке – свои погремушки». После таких откровений я сразу почувствовал в Маринке родственную душу. И рассказал ей свою историю уже без утайки. И про сестру, и про мать с отцом, и про бабушку. Маринка оживилась:

– Ой, а я тоже часто у бабушки в деревне гощу! Там так здорово! Как же похожи наши судьбы – просто удивительно!

Мы ещё немного поболтали, вспоминая детство, но тут с берега одноклассники стали во всю глотку орать, чтобы мы возвращались. Соскучились типа, блин… Но ведь возвращаться всё равно так и так надо, факт. Поэтому мы без особого энтузиазма, но спустились в воду, собираясь плыть «на большую землю».

И тут вдруг неожиданно поднялся ветер. Просто вихрь настоящий! Огромная волна накрыла Маринку — она с головой ушла под воду. Я без раздумий нырнул за ней, стараясь в тёмной воде разглядеть девушку. Понятно, что я ничего там не увидел, но…

… меня вдруг закрутило и куда-то потянуло…

— Водоворот… Это конец… — были мои последние мысли в этой жизни.

Я скорее почувствовал, чем различил в темноте, как меня затянуло в пещеру под скалой, ударило несколько раз о каменные стены и выбросило на гальку. Воды вокруг не было, я смог глубоко вздохнуть и... потерял сознание.