Мазыйка. Приговорённый город

Глава 9. Ещё одно послание с того света

— Вырезки Кравчука о космосе, — медленно проговорил Новиков. — Там же не только про планеты и кометы?

— Не только, — после паузы сказал Игнатьев.

— Что там? — устало спросил Новиков. — Явки, пароли, шифровки?

— Шифры, — отчего-то смилостивился чекист. — Он якобы всякие координаты и цифры в таблицы записывал. На самом деле это шифровки. Нам такие уже пересылали.

— Поэтому он был под наблюдением?

Игнатьев не ответил. Однако стало ясно, что бывшего главу города подозревали в связях с иностранной резидентурой, поэтому держали «на карандаше». А он сбежал. Хотя нет, не совсем так. Его удачно спрятали. На том свете.

— Что тут можно нашпионить? — непонимающе спросил Новиков. — Город-то идёт под затопление.

Игнатьев только пожал плечами. Вот опять он не говорит всего, что знает. Но для тех, кто работает против иностранных разведок, это, наверное, нормально. Только вот такое нежелание выдавать факты мешает Новикову и Игнатьеву работать вместе. А придётся.

— Как думаете, он специально обвинял Ткач в шпионаже? — спросил Новиков. — Отводил от себя подозрение?

— Кто знает, — снова не захотел делиться информацией Игнатьев.

— Нет, тут что-то не сходится, — покачал головой Новиков. — Где это письмо пролежало несколько месяцев? Откуда оно вообще взялось?

И тут Новиков прикусил язык. Потому что в который раз проявил, скажем так, недальновидность. Ладно, тупость. Кто у нас супруга Кравчука? Заведующая почтой. Вот письмо там и провалялось столько, сколько нужно. А как оно теперь всплыло?

— Она говорит, что он просил отправить это письмо, если с ним что-то случится, — подсказал Игнатьев.

— Понятно. Зарегистрировала, а теперь отправила куда следовало. — Новиков помолчал. — Верная жена. Понятливая.

Дальше оба молчали. Новиков смотрел в окно, за которым до сих пор размахивали зелёными ветвями деревья и пели летние птички. Скоро тут одни рыбы останутся.

— Как думаете, он участвовал, или только хранил? — коротко спросил Новиков.

— Скорее, второе.

— А установить, чьи именно шифровки, не получилось, — констатировал Новиков.

— У них дома был проходной двор, — хмуро процедил Игнатьев. — Там кто только не ошивался.

— Может, навестим товарища Ткач? — наконец предложил Новиков. — Послушаем, что она скажет.

— Послушаем, — согласился Игнатьев.

Хорошо, что универмаг располагался здесь же, на главной площади города, за бывшими торговыми рядами, ныне превращёнными во множество контор и магазинчиков. Нашлась там и парикмахерская и бывшая фотомастерская, от которой теперь, правда, оставалась лишь заколоченная дверь, большая витрина да покосившаяся вывеска.

В универмаге привычно толпился народ. Как будто обычный уездный город — люди встали пораньше, чтобы перед работой успеть ухватить дефицитного товара. С другой стороны, некоторые ведь уже в отпусках, потому что когда ещё перевозить дом на другое место.

И витрины с прилавками на месте, и не сказать, чтобы полки пустовали. Да, город уже приговорён, но жить-то хочется.

Новиков и Игнатьев поднялись на верхний этаж, прошли за двойные двери и оказались в просторном помещении. Ещё несколько дверей и секретарский стол. И чем-то рассерженные люди.

— Послушайте, когда уже приедет директор? Как мне принимать товар без её подписи? — причитал невысокий лысеющий мужчинка в очках, размахивая листами.

— Нет, погодите, я первый, — возмущался другой, повыше и покрупнее. — Мне, между прочим, ещё вчера вечером товар пришёл, а принять без резолюции не можем.

— А пересортицу кто обратно отправлять будет? Я? — И дама в ярком зелёном платье упёрла руки в бока.

Между тем секретарша, молоденькая блондинка, невозмутимо куда-то звонила, заткнув одно ухо. Набрала номер и молчала, глядя вверх и, очевидно, слушая протяжные гудки.

Игнатьев подошёл и молча показал ей удостоверение. Приёмная мигом опустела. Все заведующие отделами сразу же забыли и про приёмку, и про пересортицу.

— На месте ли товарищ Ткач? — вежливо поинтересовался Игнатьев, убирая «корочку».

— Нет, — испуганно замотала головой девица, бросив телефонную трубку обратно на аппарат. — Со вчера её нет. Как ушла вечером, так и всё. Я ей с утра названиваю — не отвечает!

Игнатьев обернулся и коротко глянул на Новикова. Очевидно, им предстояло нанести визит заведующей прямо домой.

— Скажите, — снова повернулся к секретарше Игнатьев. — Спрашивал ли вчера кто-нибудь товарища Ткач? Может, по телефону?

— Д-да, — заикнувшись, произнесла девица. — Какой-то мужской голос. Прямо под закрытие. Сказал, что по вопросу складов… или чего-то такое. В общем, я перевела звонок, они там вроде поговорили, а потом она и ушла.

— Как она выглядела? — продолжал спрашивать чекист. — Хмурилась? Нервничала?

— Совсем нет, — протянула девица, будто что-то припоминая. — Наоборот, как будто радовалась. Даже улыбалась и песенку какую-то напевала, когда уходила. Я ей говорю — там ещё люди за подписями придут, а она — мол, всё завтра.

— Понятно. Спасибо. До свидания. — Игнатьев изобразил улыбку, и они с Новиковым отправились прочь от директорского кабинета.

Выходило, что кто-то вызвал завмага с места под конец рабочего дня. Она ушла и больше на связь не выходила. Наводило на мысли. Причём на нехорошие, особенно если вспомнить странные откровения Кравчука в письме.

Оказалось, Ткач жила совсем рядом с центром города, в добротной «сталинке» с просторными квартирами. Вообще люди в Мазыйке устроились весьма неплохо для пятидесятых. Или большие частные дома, или отдельные квартиры. Коммуналок Новиков здесь ещё не встречал, но ведь они с Антоном только что прибыли. Как он там, интересно. И ведь не позвонишь же.

Следом за Игнатьевым Новиков прошёл через просторный цветущий палисадник. Даже парковки нет. А на что она здесь: все или пешком ходили, или на общественном транспорте ездили, личных машин-то почти ни у кого не было.

Дом внутри оказался очень похож на тот, куда Игнатьев определил самого Новикова. Подъезд с высокими потолками и широкой лестницей. Шаги отдаются эхом. Кованые перила, большие лестничные клетки, двойные двери на площадках.

Судя по тому, что у каждой двери имелся всего один звонок, каждую квартиру занимала лишь одна семья. Чем же жил этот город, раз тут так заботились о гражданах.

Задать этот вопрос Новиков решил позже, а пока они с Игнатьевым прислушивались к трели звонка. И тишине за дверью.

— Она замужем? — тихо спросил Новиков.

— Вдова, — шёпотом ответил Игнатьев. — Война.

— Дети, родители?

— Детей нет, родители умерли, — покачал головой Игнатьев.

Новиков молча посочувствовал женщине у которой, очевидно, оставался лишь один интерес в жизни — работа. Оттого, наверное, и завела романчик с Кравчуком. Как недавно думал Новиков о городе — приговор вынесен, а жить-то хочется. Вот и Ткач, похоже, боролась с подступающей старостью и одиночеством, заполняя жизнь бесконечным оборотом вещей и любовником. И ещё помогала местным дефицитные вещицы доставать. Они её за это презирали, но в глаза только льстили.

Кроме того, оставался ещё вопрос относительно её участия в шпионских играх, на которое намекал Кравчук в своём письме.

— Не открывает, — произнёс Игнатьев, отстраняясь от двери.

— Слесаря вызываем? — уныло спросил Новиков, осматриваясь. — Понятые, наверное, понадобятся. Отсюда ещё не все уехали?

Игнатьев вновь смерил его холодным взглядом. Так, — протянул про себя Новиков. Он что, опять вляпался? Понятых в этом городке, что ли, не считали обязательным звать? А как двери вскрывали?

— Сами справимся, — вдруг произнёс Игнатьев и достал из внутреннего кармана что-то вроде школьной готовальни.

Игнатьев повёл бровью и коротко кивнул за плечо, как бы давая Новикову понять, что ему предстояло «стоять на стрёме». Хотя на самом деле чекист просто не хотел, чтобы Новиков видел процесс вскрывания замков.

А этим искусством Игнатьев владел на приличном уровне. Он справился с задачей за полминуты, Новиков даже не успел лестницы толком осмотреть.

— Что мы напишем в отчёте? — шёпотом спросил Новиков, когда Игнатьев убрал инструменты.

— Что дверь была открыта, — произнёс чекист, заводя руку под полу пиджака.

Он осторожно, кончиками пальцев, потянул створку на себя, она послушно отошла. Ткач отчего-то не позаботилась о том, чтобы запереться ещё и на цепочку, хотя таковая имелась. Игнатьев бесшумно переступил порог, бегло осмотрелся. Квартира встретила душной тишиной и какими-то резкими ароматами, вроде ярких духов.

Игнатьев обернулся и коротко дёрнул головой, приглашая Новикова следовать за ним. Майор тоже вошёл, аккуратно прикрыл дверь, стараясь не оставлять на ней отпечатков.

Игнатьев неслышно ступал по пёстрой дорожке прихожей, вытягивая шею и заглядывая в большие дверные проёмы.

«Да по этой квартире на велосипеде можно ездить», — подумал Новиков, рассматривая широкий коридор, что-то вроде холла или гостиной с большим круглым столом, резной мебелью, картинами в богатых рамах и фикусами в кадках.

— Есть кто дома? — громко произнёс Игнатьев, занимая выгодную позицию с прикрытой спиной и путями отхода. — Хозяйка! У вас дверь открыта!

Ответа не было. Только тикали огромные напольные часы.

— Оксана Максимовна! — опять позвал Игнатьев.

Снова тишина.

Игнатьев кивнул Новикову в сторону. Тот прошёл за угол, заглянул в кухню. Там нашёлся богатый резной буфет, полный разномастной посуды, газовая плита с баллоном, холодильник, даже подвесные шкафы. Громадная такая кухня, размером с однушку в хрущёвке, которые теперь уже, наверное, начали проектировать.

Потом Новиков исследовал ванную, тоже просторную. Да тут бы сауна с бассейнчиком поместилась. Зеркало, отряд баночек и тюбиков на полочке. Новиков присмотрелся. Крема-то импортные. Ну, это понятно — дама умела доставать дефицитные вещи.

Стук по косяку, и Новиков подпрыгнул. Привычно занёс руку на бок, туда, где обычно носил кобуру. Которой теперь, увы, с собой не имелось. Игнатьев это заметил, но так ничего и не сказал. Только вновь коротко кивнул.

Он уже шагал нормально, не боясь, что кто-то услышит.

Провёл Новикова через гостиную в спальню с коврами, большим шкафом и овальным зеркалом трюмо. Кровать с горой подушек и шёлковым покрывалом. И массивная дверь, к ручке которой привязана натянутая верёвка.

Новиков провёл рукой по лицу. Хозяйка квартиры нашлась за дверью, в полуметре от пола, уже синяя. Висела, запрокинув голову на бок.

— Смотри, переодеться успела, — прошептал Новиков, окидывая взглядом красный шёлковый халат на трупе. Под ним виднелась кружевная комбинация с чулками.

Ну не Кравчука же она ждала. Он ведь ко вчерашнему вечеру сам уже богу душу отдал. Наверняка же знала.

От звука телефонного звонка подскочили уже вдвоём, причём оба сразу потянулись к кобуре. Увы, у Новикова, в отличие от чекиста, её не было. Игнатьев плюнул и ругнулся. Прошёл куда-то, снял трубку, и судя по звуку, просто бросил её рядом с аппаратом. Наверное, ещё и провод на всякий случай выдернул.

А Новиков заметил кое-что интересное на столике у зеркала. Листок бумаги, исписанный красивым, но дрожащим почерком.

Когда вернулся Игнатьев, майор взглядом указал ему на трюмо. Вместе они встали у записки, чтобы прочитать, что Оксана Максимовна Ткач брала на себя вину за гибель её давнего любовника Кравчука Б.

Якобы он угрожал раскрыть её пособничество деятельности группы иностранных разведчиков на территории СССР. Кроме того, он уже отправил донос о её спекуляциях в КГБ. Поэтому она вызвала его запиской к реке, а там столкнула с лестницы и утопила. Теперь ей грозит высшая мера, но приговор в исполнение приводит она сама, чтобы не видеть осуждения дорогих ей людей. В конце записки Ткач просила прощения у отца и матери. Подпись, число.

— Ерунда какая-то, — на автомате произнёс Новиков, дочитав записку.

— Почему? — спокойно спросил Игнатьев.

— Нарядилась и повесилась? — скептически спросил Новиков. Он подошёл к покойнице. У неё по лицу тушь растеклась. Стало быть, перед смертью Ткач плакала.

Новиков встал прямо перед телом и обернулся. В поле зрения попало зеркало трюмо.

— Женщина не стала бы вешаться, глядя на своё отражение, — наконец произнёс Новиков. — Тем более такая красивая.

— Логично, — повёл бровями Игнатьев. — Что ещё?

Так. Он, оказывается, сделал ровно те же самые выводы, что и Новиков, просто благоразумно о них умолчал, предоставив «коллеге» право показать себя в расследовании. Что же у него на уме, у этого чекиста.

Ладно, едем дальше.

Новиков окинул взглядом верёвку, сдавившую шею Оксане Ткач. Обычная, воде бельевой. Как тонкий канат.

— Надо бы ногти осмотреть, — пробормотал Новиков, приглядываясь к красному маникюру погибшей. — Если она сама вязала узлы, там остались ворсинки.

— Осмотрим, — кивнул Игнатьев. И замолчал. Так. Стало быть, он заметил ещё какие-то несоответствия, теперь ждёт, ухватит ли их Новиков.

— Кольцо на месте, — произнёс майор, продолжая осматривать руки Ткач. — Серьги тоже. Следов взлома нет. Значит, если она была не одна, то пустила своего… хм… визитёра сама. Следов драки нет. Если напал, то неожиданно, скорее всего, со спины, но тут надо хорошенько шею рассмотреть. Если душили, она, скорее всего, царапалась.

Игнатьев только молча кивнул. Значит, оставались ещё зацепки.

— Следов обыска нет, по крайней мере, на первый взгляд, — проговорил Новиков, осматривая спальню, оставленную в полном порядке. — Но тут надо спрашивать тех, кто бывал в доме. Родители, вы говорите…

И тут до Новикова дошло. Он быстро подошёл к трюмо, снова посмотрел на записку.

— Она просит прощения у родителей, — произнёс Новиков, обернувшись к Игнатьеву. — Вы же сказали, они умерли.

— Отец погиб на войне, ушёл добровольцем, — кивнул Игнатьев. — Мать у неё была герой труда, зампред в одном из колхозов. Лет пять назад померла.

— А она у них прощения просит, — тихо проговорил Новиков. — С чего вдруг?

— Совесть? — кисло спросил Игнатьев.

Стало понятно, что он в это не верил. Как, впрочем, и сам Новиков. Нет, человек перед лицом смерти, конечно, может и раскаяться, и начать просить прощения абсолютно у всех, кого когда-то обидел.

— Надо бы токсикологию провести, — задумчиво произнёс Новиков и, похоже, в который раз попал впросак. Стыдиться надоело, и он просто пояснил: — Если её, скажем, опоили, то в крови должны остаться следы.

Игнатьев только привычно повёл бровями. Эта его манера общаться без слов, да ещё с оттенком пренебрежительного снисхождения, жутко раздражала. Но это вооружённый чекист с военным опытом и доступом к разным интересным средствам вроде сыворотки правды. Раздражает он, смешит, печалит — не важно. Главное не раздражать и не печалить его.

— Какое сегодня число? — вдруг спросил Новиков, припомнив ещё одну странность в записке.

— Девятое июля, — подсказал Игнатьев, и Новикову показалось, что в его интонации мелькнуло небольшое замешательство. Он разве этого несоответствия не заметил? — Там дата другая, — пояснил Новиков. — Восьмое августа.

Игнатьев быстро наклонился к записке, Новиков встал рядом. Действительно, рядом с подписью Ткач стояла дата — восьмое августа тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года.

— Ну, в восьмое, это допустим, укладывается, — сосредоточенно проговорил Игнатьев. — Если она писала вчера.

— Но сейчас июль. А год верный.

Игнатьев задумчиво потёр нос. Впервые железное самообладание чуть отступило, и промелькнул обычный человек, столкнувшийся с чем-то необъяснимым.

— Если её опоили, могла и перепутать, — пришёл на помощь Новиков, стараясь не выдавать голосом или интонациями самодовольства от того, что заметил упущенную чекистом деталь.

— Могла, — согласился Игнатьев. — Мы это проверим.

Замеченные детали у обоих закончились. Так что Игнатьев отправился вызывать коллег по телефону, а Новиков с его разрешения быстро осмотрел хоромы бывшей заведующей универмагом.

Странно, но фотография мужа нашлась всего одна и маленькая — красноармеец в форме. Большие портреты обоих родителей, да и про себя Ткач не забывала. Ну чисто портфолио артистки — цветные сочные изображения с разных ракурсов, с жестами, в красивых позах. И всё в кольцах да серьгах.

— Они не из бывших? — как бы между прочим спросил Новиков.

— А что? — подошёл ближе Игнатьев.

— Вся в золоте, — кивнул на один из портретов Новиков. — Фамильное или покупное?

— Покупное, — словно нехотя пояснил Игнатьев. — Мать у неё честная была.

В этот момент на лестничной клетке послышался шум, и Игнатьев быстро выпроводил Новикова из квартиры.