Мазыйка. Приговорённый город

Глава 21. Прощай, любимый город

По приезде в Мазыйку дамы Кравчук отправились на почту, Лёня сошёл у школы, Антон уехал возвращать машину и работать в артель. Новиков же сразу направился к Игнатьеву.

— Как прокатились? — светски спросил чекист, размешивая чай в стаканчике.

— Отлично, — ответил Новиков, вынимая из кармана открытки и сложенные листочки. — Вот, нашёл под обивкой дивана Оксаны Ткач. — Кстати, не подскажете, как её мебель оказалась у Кравчуков?

— По распределению, — спокойно ответил Игнатьев. — Они встали на учёт как нуждающиеся, у них же отец умер. А имущество Ткач за неимением наследников было национализировано.

— И что, Кравчуки — сама неимущая семья в городе?

Игнатьев в ответ только повёл бровями.

— У нас вот тоже дивана нет, — буркнул Новиков, усаживаясь за стол.

— Он вам нужен? Вы собираетесь здесь задержаться? — кротко спросил Игнатьев.

— Нет, но хотелось бы проводить время с комфортом, — вздохнул Новиков.

В общем-то, он и на жёсткой койке нормально спал, и на качественном диване Ткач. И спина ничуточки не болела.

— Комфорт — это идол, — произнёс Игнатьев, пересаживаясь со своего начальственного места на стул напротив Новикова. — Чрезмерный комфорт разлагает. Как и излишества в еде.

Так. Откуда он прознал, что Новиков в Кулибине устроил чуть ли не пирушку, пусть и всего на несколько персон? Хотя что за вопрос.

Зато имелся другой вопрос, немного поинтереснее.

— А Кравчуки после папаши точно ничего нелегального не унаследовали? — спросил Новиков, потирая руки и делая вид, что готов заняться найденными открытками.

Игнатьев в ответ промолчал. Понятно. Он подозревал, а скорее, даже точно знал, что где-то у Кравчуков была припрятана банка с деньжатами покойного папаши. Только вот ухватить их за эту банку чекист так и не сумел. Теперь стыдится. Ну, пусть немножко постыдится. Ему, может, полезно.

— Так, что тут у нас, — произнёс Игнатьев, кончиками пальцев разворачивая один из листочков.

Новиков же так же осторожно взялся за открытку. Пару минут оба молча читали.

— У меня любовная записка, — сказал Игнатьев, расправляя листочек. — От Лёни Ивашкевича Оксане Ткач. Приторно, но ей, видимо, нравилось.

— Ну да. Раз она их сохранила и даже прятала, — согласился Новиков. — А у меня странная депеша. Какая-то Маша Иванова пишет некоей Кате Петровой, что собирается уезжать из Мазыйки. Вот. Завод уже перенесли, а на нём две тысячи рабочих было. Теперь в городе из пятнадцати тысяч осталось всего восемь. Улицы такие-то уже расселены. Колхоз Знаменский полностью затоплен, скоро и Ленинский туда же отправится. Там было два коровника и столько-то пахотных земель. Людей из стольки-то домов уже выселили.

— Дайте-ка. — Игнатьев протянул руку, и Новиков передал ему открытку.

Обычная почтовая открытка, с бланком. На лицевой стороне — фотография Мазыйки.

— Таких адресов нет, — наконец произнёс Игнатьев. — Ни в Мазыйке, ни в Кулибине, куда она отправила открытку. То есть, там давно расселённый барак на окраине.

— Зато Кать Петровых и Маш Ивановых полно, — вздохнул Новиков.

Он и сам уже догадался, что эти открытки — никакая не переписка между подружками.

— Давайте дальше, — сказал Игнатьев, откладывая открытку.

Теперь Новикову досталось любовное письмецо, а Игнатьеву — открытка. Лёня в своём послании просто нацарапал пару приторных фраз да переписал стихотворение Пушкина про «чудное мгновение».

— А у меня новый список расселённых улиц, — произнёс Игнатьев, откладывая открытку, — численность населения на конкретную дату и учреждения, которые уже переехали. И указано, куда они переехали. И штат сотрудников посчитан.

— Кто отправитель?

— Всё та же Маша Иванова.

— Адреса те же? — уточнил Новиков.

— Да, — кивнул Игнатьев.

— В расселённом бараке, наверное, просто остались почтовые ящики, — медленно проговорил Новиков. — А почтальон… или в деле, или ему всё равно, куда открытки бросать.

— Нет, не всё равно. Здесь только один штемпель. Мазыйский. — И Игнатьев показал Новикову открытку с печатью.

— То есть, здесь послание зарегистрировали, а потом? — Новиков поднял брови.

— А потом — в разведку с котом.

Новиков помолчал, затем спросил:

— Сами будете разговаривать с Герой? Или мне разрешается поприсутствовать?

— Да пожалуйста, — усмехнулся Игнатьев.

Новиков почти сразу понял, с чего чекист так раздобрился. Толку от разговора с Герой было примерно ноль. Она сходу начала кричать, что город рушится, что вокруг ураган, и что эти «паршивые открытки» просто в суматохе потерялись. Да и сама почта представляла собой центр торнадо, не меньше. Кругом торопливо сновали люди, валялись письма и газеты, кренились высоченные стопки журналов и отправлений.

— Кому нам всё это доставлять, когда адресаты укатили и не сказали, куда именно?! — истерично причитала Гера, указывая на стопу пыльных газет. — А потом придут претензии предъявлять, мол, им ничего не принесли! А у меня и почтальонов не осталось! Всем, видишь ли, хозяйства надо перевозить. А я тут сижу, как проклятая! По ночам эти поганые писульки на новые адреса пересылаю! Как будто мне делать больше нечего! А я, между прочим, вдова с ребёнком на руках!

— Ребёнку двадцать лет, — сухо вставил Игнатьев.

— И что?! В двадцать лет человек — больше не человек?! Он не может плакать по отцу?! — Гера картинно помассировала виски и сделала вид, что успокоилась. Протянула руку: — Давайте ваши открытки. Отправлю куда скажете.

— Не надо, — улыбнулся Игнатьев. — Мы сами отправим. Даже доставим, если понадобится.

— Зачем тогда приходили? — грубовато выдала Гера. — У меня и так нервы не в порядке. Видите, какой кавардак кругом?!

Новиков весь разговор сочувственно кивал. На всякий случай молча. Теперь же они с Игнатьевым попрощались и вышли из душного здания почты.

— Хорошая актриса, — признал Игнатьев. — Запереть бы её в одиночке на пару деньков без еды. Особенно без зефира в шоколаде.

Тут он косо глянул на Новикова.

— Так заприте, — пожал плечами Новиков, щурясь на июльское солнышко. — Что вам мешает?

— Она ничего не скажет. Слишком у них всё продумано. А я останусь кровавым палачом.

Новиков в ответ хмыкнул. Странно. Он думал, в это время про палачей режима и «гэбню» ещё не принято было говорить вслух.

— Хотя бы на записках почерк Лёнин? — тихо спросил Новиков.

Игнатьев молча кивнул.

Что получалось. Записки писал Лёня своей пассии Ткач. Она их сохранила. Наверное, из простой сентиментальности. Женщина всё-таки. Но почему не уничтожила, когда нашла нового кавалера? Может, просто забыла в суматохе? Или не питала особенных надежд на новый роман, поэтому и старые письма оставила. Чтобы хотя бы в старости их перечитать и пустить слезинку по молодости и любовным приключениям.

А открытки? Ясно же, что Маша Иванова и Катя Петрова — лица вымышленные. И никакие это не весточки подружке из затопляемого города, а своеобразные не то отчёты, не то передача информации. Численность населения, количество рабочих на предприятиях, какие улицы уже расселены, какие ещё нет, и всё рассортировано по датам.

Но что-то там не сходилось. Каике-то не те ассоциации.

— Можно мне ещё раз посмотреть на записки и открытки? — спросил Новиков.

— Пожалуйста, — охотно согласился Игнатьев.

Когда они вернулись в кабинет, Новиков аккуратно взял одну из записок и принюхался. Потом другую, третью. Одно и то же — стоило прикрыть глаза, немного потянуть носом, как перед мысленным взором тут же появлялась квартира Оксаны Ткач. Такая, какой они увидели её в тот свой визит. Богатая, элегантная.

А вот с открытками — другая история. Не те ассоциации.

— Опись имущества Ткач ещё у вас? — спросил Новиков, почёсывая нос, свербевший от бумажной пыли.

— Конкретнее, — просто сказал Игнатьев.

— Какие у неё были духи?

— Я вам и так скажу — «Красная Москва». Подарочный набор.

Новиков задумчиво кивнул. Он помнил этот запах — пудровый, пряный. Пожалуй, аромат Оксане Ткач подходил. Она была женщиной яркой, привлекательной, не лишённой изюминки.

Но открытки пахли по-другому. Аромат больше похож на цветочно-древесный. И насыщенный. Будто открытки недавно держали рядом с духами. Причём запах знакомый. Но чей?

Ида Кашина духами отчего-то не пользовалась. Остаются Кравчуки. Тут Новиков отругал себя за невнимательность. Потому что Игнатьев сходу вспомнил, какими духами пользовалась Ткач. А вот Новиков не потрудился разузнать, что за ароматы предпочитали мать и дочь Кравчук.

— «Незнакомка» и «Пани Валевска», — подсказала Игнатьев, подпирая подбородок рукой.

Понятнее не стало. Новиков и в своём времени в дамских туалетах экспертом не был, а теперь и говорить нечего.

— Вы разбираетесь в духах? — просто спросил Новиков.

— Если честно, не очень, — поёрзал на стуле Игнатьев. — Как-то достал для одной знакомой «Каменный цветок», но там другой запах.

«Интересно, почему эта знакомая перестала пользоваться духами», — подумал Новиков. Вслух сказал:

— Да, тут нужна консультация от женщины. У вас есть подходящие сотрудницы?

— В Горисполкоме остались женщины, — произнёс Игнатьев и поднял телефонную трубку.

Увы, от местных дам толку не было вообще. Они путано и муторно пытались объяснить, чем пахли разные духи. Но по запаху от открытки ни одна сориентироваться не смогла. Разве что девушка-студентка, что устроилась уборщицей на каникулы, сказала, что духи «Незнакомка» продаются в красивой упаковке с кружевами.

Кажется, Новиков видел похожую коробочку в доме Кравчуков. Только вот чья она? Матери или дочери? Кто завязан на сборе данных о городе и их передаче? Если отталкиваться от почты и открыток, зарегистрированных только один раз, то с этим могли справиться обе. И зачем вообще ставить на карточки штампы?

Наверное, для вида. Если вдруг попадут не в те руки.

А «те руки»? Кому они принадлежат? Кому предназначались эти шифрованные послания? И как они попали в обивку дивана Ткач? Она их там прятала. От кого? Зачем? По чьей-то просьбе? Или они попали к ней случайно, и она решила поиграть в шантаж?

Самый очевидный вариант — новый ухажёр попросил их спрятать. Может, она вообще не знала, что это за открытки. А он тогда кто? Резидент? Или тоже случайный свидетель?

От этих вопросов голова шла кругом. Новиков помассировал виски, уши и глаза.

— Я отправлю всё это на исследование. — Игнатьев собрал со стола записки и открытки. — Может, что полезное отыщется.

Новиков понял, что далее ему предоставлялось свободное время. Он коротко попрощался и вышел на улицу. Похоже, старое здание местного КГБ решили не восстанавливать, чтобы не переводить ресурсы на строения, которым предстоит оказаться на дне реки. Так что оставшиеся дни Мазыйки Игнатьеву предстояло провести в пустых кабинетах Горисполкома.

А вот чем предстояло заниматься Новикову? Как-то всё не сходилось и не клеилось. Хотя одна идея, ранее витавшая в воздухе как лёгкий пар, теперь полностью оформилась. Новиков подумал, что ему, чтобы вернуться в своё время, придётся раскрыть это дело с убийствами, шпионажем и готовящейся диверсией. Наверняка Вася именно для этого его сюда закинул.

Но есть и хорошая новость. Если всё так, то Вася точно знал, что делал, когда опрокидывал их лодку посреди водохранилища. Стало быть, он чётко уверен, что Новиков и Антон справятся. А значит, надо быть пободрее и повеселее. Когда нет сомнений, что твоё дело выгорит, и работается легче.

Пусть и в чужом времени, и в чужом городе.

Новиков уже привычно потолкался по магазинам, а дома наварил перловки с мясными консервами. Не забыл купить для Антона шоколадных конфет. Да и для себя, чего уж там.

Однако Антон ужинать не явился. То ли много работы в артели, то ли отправился на свидание с Эммочкой. Лучше бы первое. Потому что второе грозило неприятностями. Причём всем.

Новиков же решил отложить трапезу на потом. Есть не очень-то хотелось, а вот проветриться не мешало.

Поэтому он просто вышел из дома и побрёл по сумеречным июльским улицам. День понемногу укорачивался, вечера становились свежее. Солнце заходило, оставляя золотистыми лишь верхушки берёз да крыши домов. Плавило стёкла окон, искрясь и расходясь во все стороны веерами оранжевых лучей.

Людей на улицах было немного, но все куда-то спешили. Тащили сумки, коробки, ящики, везли тележки. И разговоры — сплошь о переездах. Кто куда собирается, кто будет перевозить дом, а кто выбрал компенсацию. Обмен новыми адресами, обещания писать.

Новиков свернул на незнакомую улицу, где пока ещё тянулись ввысь столбы с проводами. Видимо, тут ещё не все разъехались. И точно — понемногу стали загораться огни окон в симпатичных двухэтажных домах.

Женщина в фартуке и косынке вышла полить мальвы в палисаднике.

Новиков прошёл чуть дальше и оказался у спуска к воде. Там, как по набережной, прогуливались ещё не уехавшие жители Мазыйки.

Над водой носились с криками чайки. Заходящее солнце подсвечивало их крылья и грудки, так что птицы казались розово-оранжевыми, почти сказочными.

На бревне устроилась небольшая компания с гитарой. Один наигрывал, а другие хором нараспев выводили мелодию «Вечера на рейде»:

— Прощай, любимый город! Уходим завтра в море…

Кто-то не выдержал и заплакал. Женщины утирали слезинки платочками.

Новиков же просто стоял поодаль, слушал распев и смотрел, как вода бликовала золотом на летнем закате. Кое-где из воды были ещё видны коньки крыш и дымовые трубы.

Солнце садилось в поднимающуюся воду. Прекрасный город Мазыйка переживал свой закат.

Новиков понял, что и сам сейчас в который раз расчувствуется. Поэтому собрался, засунул руки в карманы и направился обратно в приговорённый город.

Антон ужинать так и не пришёл, поэтому Новиков трапезничал в одиночестве. Не гордом, скорее, унылом.

Утром его унылое одиночество разогнал звонок в дверь. Новиков открыл, и порог переступил Игнатьев.

— Доброе утро, — вежливо поздоровался Новиков. — Позавтракаете со мной?

— Спасибо, сыт.

— Давайте хотя бы чаю? — предложил Новиков.

От чаю с конфетами чекист не отказался, что Новиков воспринял как хороший знак.

— Есть новости? — спросил Новиков, у которого от любопытства разве что руки не дрожали.

— Есть, — кивнул Игнатьев, принимая чашку. — Провели сравнение почерков на открытках с нашими фигурантами. Есть совпадение.

— Кто? — спросил Новиков, усаживаясь за стол напротив.

— Эмма Кравчук. — И Игнатьев отпил чаю.

Новиков молчал, прокручивая в голове разные варианты. Он и раньше подозревал Эмму в связях с резидентами, так что не очень-то удивился.

Допустим, она, работая на почте, могла собрать нужные данные, состряпать липовые открытки с несуществующими адресами. Как они попали к Ткач?

— А духи? — на всякий случай уточнил Новиков.

— Да, и тут вы были правы, — признал Игнатьев. — Духи такие же, как у неё. «Незнакомка». Совпадают по составу. Причём история-то странная — на открытках очень чёткие отпечатки Эммы. Как будто она сначала нанесла духи на пальцы, потом схватилась за открытки.

— Да, чудно. — Новиков пережёвывал шоколадную конфету. — Может, хотела придать правдоподобия? Вроде как их отправляла девушка Маша, значит, могла и духами напшикать. Девицы ведь так иногда делают?

— Делают, — кивнул Игнатьев. — Может, Эмма убила Ткач из-за этих карточек?

— Тогда она перевернула бы всю квартиру, чтобы их найти.

— Верно. Но ведь Ткач всё-таки ограбили, забрали часть украшений. И это странно. Эмма вряд ли бы позарилась на цацки, когда у Ткач хранились её шифровки.

— Вы правы, — вздохнул Новиков. — Что-то тут не сходится. Причём во всей истории, от начала и до конца.

— Так давайте попробуем свести концы с концами. — Игнатьев отставил чашку. — Мы сейчас едем на обыск в новую квартиру Кравчуков. Желаете присоединиться?

— Разумеется! — воскликнул Новиков.