Кошмар на улице Зелёных драконов

Свиток 7 — Игра в вэйцы — 6

— Может… — осторожно сжал его запястье пришедший. — Может, ты потерпишь еще немного? Выберемся в Поднебесную. Там сразу так и не разберешь, кто, кого и почему зарезал.

— Трусливая душонка! — расхохотался узник, отпрянув — лезвие уперлось в ханьфу над замершим сердцем. — Как ты изменился за эти тридцать семь лет!

— Повод будет, — пришедший голову опустил, — там что—то случилось с храмом родовым. Колонна внезапно разрушилась, задавило священника у алтаря.

— Колонна… обрушилась? — глухо уточнил юноша в коричневом и, голову откинув, расхохотался язвительно.

Юноша в черном невозмутимо провел ладонью по лезвию, потом кровавую полосу провел по белоснежным прядям заледеневшим, от виска и вниз.

— Ты чего? — отшатнулся пленник.

Но ноги стоять не хотели, упал бы, если б тот за запястье его не ухватил.

Но юноша в черном рванул его к себе и, крепко прижав к груди, здоровой рукой — тот отчаянно дернулся, но сил в заледеневшем теле вырваться не хватило — стал быстро протирать его голову и волосы окровавленною рукою.

— Ты что делаешь! — возмутился схваченный. — Отпусти! Идиот!

— Совсем теоретическая магия выветрилась из твоих мозгов! — беззлобно усмехнулся пришедший, продолжая размазывать его кровью, с волосами почти закончив, шмякнул кровоточащей ладонью на лицо.

— Отпусти! Чокнутый! — отчаянно дернулся схваченный.

Тот его выпустил. Он упал. На спину.

Блеснули удлинившиеся зубы. Юноша в черном клыками появившимися в свое запястье впился. И сплюнул в лицо лежавшему веер кровавых брызг.

Тот хотел было рукавом заслониться, но сил не хватило поднять руки.

Пришедший упал на колени, подхватывая его руки онемевшие, переплетая пальцы со своими.

Глаза лежавшего закатились, взгляд потускневший застыл на круглой луне.

Пришедший торопливо содрал с него подаренные одежды. Припал губами к изодранным венам на запястье, кровавым веером сдунул, покрыл тело посиневшее.

Замерцали, зашипели, впитываясь в неподвижное тело умершего голубые искры. Медленно стала белой кожа. Потом стала розоветь. Разгладились, исчезли трещины—чешуйки уродливые на лице. Последними почернели белые—белые волосы умершего. Вздрогнув, тот глаза распахнул. Испуганно посмотрел на склонившегося, торопливо накинул ханьфу и запахнул полы одежд.

Тяжело дыша, юноша в черном осел на стег. Будто случайно, сознание теряя, ладонь с запястьем разодранным на грудь узнику положил. Тихо струилась, заполняя пространство голубыми искрами, теплая кровь. Растерянно смотрел очнувшийся пленник на него. Не сразу заметил спутавшиеся черные волосы. Не сразу понял, что почернели и его. Не сразу осознал, что далеко уже вокруг них замерзают алые кристаллы и алые цветы на снегу.

Шипя от боли и от холода, скинул с себя все свои одежды, закутал тело неподвижное. Сам, зубы немного удлинив, с трудом прокусил вену на сгибе локтя, торопливо стал плевать на разодранное запястье неподвижного юноше своей кровью.

Но раны нескоро сошлись того. Он пролежал неподвижно, головою на его коленях, почти до самого утра.

А когда глаза раскрыл, из—под прядей, прикрывших его лицо от холода, сквозь полоски заледеневших прядей — снова черных — еще долго смотрел на зарю и рассвет. И ничего больше не говорил. Да не говорил и второй.

Лишь когда поднялось, оторвавшись от ледяной равнины холодное местное солнце, затканное древними чарами — подарок от какого—то прежнего нападения демонов, навеки сокрывшего ото всех древнюю цветочную равнину — и он поднялся. Скинул, на плечи набросив сидевшему пленнику, несколько слоев коричневых одежд.

Глухо сказал:

— Ночью я вернусь. Все тридцать три года я буду ночью приходить к тебе. Пленник не сдвинулся.

— Моя иллюзия укроет и теплые одежды, и цепи скинутые ею.

Ничего не сказали ему. Ни слова не слетело с тонких, темно—розовых, ровных губ.

Разве что уже потом, когда далеко отошел он, когда едва виднелось на белой равнине одинокое черное пятно — уже не вились, как когда он пришел, смерзшиеся пряди черных волос — долетело ему вслед:

— Зачем?

Не послушались губы, онемевшие от холода.

Но тот, сидевший, сгорбившись, у скалы, кажется, невысказанное прочел: в замеревшей вьюге был слышен треск двух ледяных капель, ударившихся о ледяной настил.

Ночью запах жасмина был невыносимо ярким. Свет узкой луны почти не касался юноши в темно—серых одеждах, кружившегося на бортике фонтана.

Но юная, полураздетая девушка, сопровождавшая статного господина в зеленых шелках с танцующими золотыми драконами, послышав шепот чужих одежд, остановилась. Оглянулась. Загляделась.

Медленно оглянулся и господин, которого она поддерживала.

Почуяв его взгляд, спрыгнул по ту сторону фонтана, затаился на земле за бортиком юноша.

— Зачем? — глухо спросил господин в зеленых шелках.

Из—за фонтана робко показался торс юноши, опустившего голову. Он стоял на коленях, лезвие простого меча в землю вонзив.

— Я хочу… хочу сдать Великий Экзамен вместе с ним, — глухо произнесли из—за прядей, упавших на лицо.

— Хочешь вместе служить в гвардии Императора?

— Хочу прикрывать в бою спину молодого господина, — едва слышно донеслось из—под вымокших от пота прядей.

— В личную охрану Императора берут только чистокровных, — сухо заметил господин в зеленых шелках, отвернувшись.

И прочь поплыл. Поплыла, робко подхватив его за локоть, за ним полураздетая, юная девушка.

Юноша стоял на коленях, упираясь в землю мечом. Сжав кулак на другой руке, не заметно из—за бортика фонтана.

— Не серди госпожу! — долетело со стороны. — Твоя мать давно умерла, и твоих детей некому будет поддерживать.

— Если бы… — голос юноши дрожал. — Если бы Великий генерал поверил, что десяток богов не сможет одолеть десятитысячную армию демонов, которым донесли о плане расположения построек Императорского Старого дворца, он бы… он бы не был таким великим. И не сгинула бы… армия демонов в стенах… стенах обрушившегося Старого дворца.

Уходящий господин остановился. Насмешливо вопросил:

— Хочешь переписать историю?

— Нет… — глухо донеслось из—под прядей слипшихся волос. — Я помню свое место, господин. Но даже при этом… — он ощутимо всхлипнул. — Даже при этом я хочу, чтоб в архиве Нового дворца лежал маленький свиток с двумя иероглифами на бирке его: «Приносящий величие». Вэй и Мин.

— Глупый мальчишка! — язвительно бросил господин в зеленых шелках, уходя.

— Глупый… — глухо донеслось до него.

Тусклый свет узкой луны сполз по простому клинку и отразил на нем улыбку.

Уже далеко уходил господин, шепча что—то смеющейся девушке, когда внезапно ему кто—то преградил дорогу.

Юноша, надо отдать ему должное, не завопил, оказавшись в пекле огненного столба.

Ахнула, отпрянув, юная небесная фея:

— Да он же сгорит!

— И поделом ему! — проворчал мужчина в зеленых шелках с играющими золотыми драконами.

— Только одна просьба! — кусая губы, сжав кулаки — меч его уже давно расплавился и стек, прожигая его сапоги и испепелив кожу ступней до костей — глухо сказал юноша. — Только одна просьба — и я больше никогда ничего у вас не попрошу, ни в этом тысячелетии, ни в последующих.

— И что же это? — господин в зеленых шелках усмехнулся.

— Подарите мне гуцинь, господин! — юноша дерзкий пал на колени, головою согнулся до земли. Сам склонился в самое пекло огненного столба.

— Почему же? — невозмутимо спросил мужчина, наблюдая за ним, за тем, как вспыхнули волосы юноши и лопалась, краснея, кожа его рук, лица.

Всхлипнув, полураздетая фея отвернулась, боясь на это дальше смотреть.

— Потому что им не интересуется он.

Господин в зеленых одеждах расхохотался.

Уже сгорела одежда на юноше, и пальцы прогорели до костей, облысела голова и въелся в трескавшуюся кожу на черепе запах сгорелых волос.

Исчезла огненная тюрьма. И появился возле скрючившегося, покрытого ужасными ожогами, юноши, прекрасный гуцинь из светлого—светлого дерева.

Смеясь, ушел господин в зеленых шелках.

Дрожащею рукою дотянулся до струн Вэй Мин…

Дрожали струны, когда на них падали слезы.

Теперь уже не разберешь, где сон, а где — реальность…

От глухого удара дерева о каменную столешницу юноша дрогнул, голову поднял.

Тот стоял рядом, снова в черном ханьфу. Снова заплетены в четыре косы пряди черных волос от виска и до середины лба.

— Духи—слуги уже шепчутся, когда же ты уже приведешь на праздник армию демонов? — скривился Вэй Мин, изящные пальцы оторвав от струн. — Верно, в Преисподней уже нарожали и нарастили новых?

— Я просто не могу до сих пор себя простить, — юноша с вытянутым, узким, но хрупко—красивым лицом плюхнулся на каменную скамью возле него, пристроил бок о бок к нему из темного дерева гуцинь. — Ты теперь никогда на уроки боев не приходишь, хотя вроде так их любил! Слушай, если драться больше не хочешь, может, мы сдадим Великий Экзамен вместе хотя бы по музыке?

— Ты же ее ненавидишь! — кривая ухмылка.

— Ненавижу! — тяжелый вздох, потом радостный блеск в глазах. — Но я мелодию целую разучил! «Небесный лекарь» называется!

Голову подперев тыльною стороною левой ладони, первым занявший беседку, затерявшуюся на склонах гор, посмотрел на него так насмешливо, чтоб того насовсем уже с края каменной скамьи сдуло. И чтоб навечно.

Но юноша с вытянутым лицом осторожно и робко пальцы изящные на тонкие струны опустил.

Шумно выдохнул юноша в тускло—сером, с легкими, серебряными круглыми символами долголетия.

Но тот доиграл. Почти.

— У тебя странное исполнение, — нахмурил изящные брови Вэй Мин. — Так не играет никто на Небесах.

— Зато ты сказал мне еще две фразы! — хитро сощурился неумелый музыкант.

Юноша в тускло—сером посмотрел на него как—то странно, но промолчал. — Хочешь, я еще выучу? И мы пойдем с тобою на Экзамен…

— Я не пойду на Великий Экзамен, — изящные пальцы снова легли на струны светлого гуциня. — Господин мне запретил.

— Да как он мог?! — юноша в черных одеждах вскочил, глаза сердито сверкнули, став голубыми на миг, с узким зрачком.

Долго молчал Вэй Мин. Долго молчал и второй. Ветер осторожно трепал черные волосы обоих.

— И ты теперь… вечно будешь меня игнорировать? Из—за отца?

И, вскрикнув, отшатнулся от подхваченного и раскрытого веера. Едва уклонился от изогнутых лезвий—клыков, выскользнувших из реек.

— И ты даже научился драться на боевом веере?! — ахнул радостно общительный. — И даже левою рукой! Какой красавец! — обошел мимо мрачно поджавшего губы Вэй Мина. — Кстати, а почему именно левой? Кто на Небесах дерется левою рукою? Из известных мне мастеров…

— Ты обычно дерешься правой, — сердито отвернулся юноша в тускло¬сером.

— Так ты… — глаза расширились. — Из—за меня? Ты… — губы изогнулись в улыбке. — Ты все еще хочешь играть со мной?!

— Да тьфу на тебя! — клыки из металла втянулись в рейки, Вэй Мин сердито сложил веер и спрятал в рукав.

Подхватил свой гуцинь и ушел…

Слишком резко ногтем захватил я струну. Струна натянулась, упав слишком низко и… лопнула…

Я сидел в беседке, играя на светлом гуцине.

Он притащил темный свой, поиграть.

Те шестьдесят фениксов в доспехах оборвали наш дуэт, недавно лишь начавший звучать.

Треснул, раскалываясь, гуцинь из темного дерева, упавший со стола, когда его схватили воины Императора за руки.

Отчаянно, наверное, смотрел он на меня, когда его уводили.

Но я на него не смотрел.

Слишком резко ногтем захватил я струну, она натянулась, загудела… и порвалась, расползлись в разные стороны оборвавшиеся, оторвавшиеся друг от друга концы…

Пальцы правой руки замерли на гуцине. Левой ладонью закрыл я свое лицо.

Жарко светило поднявшееся солнце, оно еще не начало падать за горизонт, хотя уже и стремилось к концу.

Что ж так мерзко, так гадостно мне на душе?..

Что все мерещится, преследует меня? Почему все мелодии, что я сегодня начинаю играть, все как одно сливаются, докатываются до одной? Глупая версия «Небесного лекаря»! Мерзкая версия, которую мне забыть!

— Но не я же… не я же убил его?..

Мне не ответил никто.

Мне никогда не ответит никто.

— Кто тебя убил?! — спросил я в пустоту.

За толщей бесчисленных заборов и строений, стволами сотен деревьев и цветочных стеблей, за боками четырнадцати овец…

Вздрогнув, я вскочил.

Как будто там мелькнула аура его!

Где—то в городе, за много улиц отсюда, где, кажется, скатились, слипались ауры двух драконов… или трех?..

Как будто он смотрел не на меня, но прежде чем исчезнуть, все—таки взглядом скользнул по моему поместью, как будто привлеченный моей нелепой игрой.

Вскочил. Треснул упавший гуцинь.

Сердце забилось.

«Небесный лекарь»… это был именно он! Вся сегодняшняя моя музыка, все мелодии и все мои песни сводились к нему.

Грубый «Небесный лекарь». Извращенная версия.

Сколько над ним смеялись на Небе за эту нелепицу!

Он упрямо продолжал эту чушь играть, теперь уже при всех. Быть может, хотел, чтобы я сам его остановил?

Обхватив голову ладонями, закричал отчаянно.

Конечно, моему воплю не суждено было перекрыть тот рев и те звуки шумные, что звучали в другой части города.

Мои крики никто никогда не слышит.

Почему?..

Упал у треснувшего гуциня. разбивая колени.

Треснутый гуцинь. То единственное, что мне понравилось в этом поместье. То единственное, что стало мне наградою в моей ссылке.

Выпавший гуцинь. Руки хрупкие и худые, обвисшие плетью. Ее затравленный взгляд.

Я тогда упал?..

Или я снова падал сейчас?..

Скрючился, сжался, подтянув к подбородку колени.

Я опять замерзал…

Я отчаянно тянул руку к ней…

И мои пальцы дотянулись до струн.

Глаза ослепли от слез и ужасных видений, гудело, звенело в голове, но хотя бы пальцы нащупали под собою родные струны.

Я слишком сильно нажал на струну.

Струна лопнула. Этот ужасный звук!

Снова…

Опять…

Я не сразу заметил шум за воротами поместья.

Не сразу понял, что это к нам кто—то ломится.

Когда эти мерзкие людишки опять сломали забор, снесли часть приличную вместе с воротами, я сердито вскочил.

А они толпою ввалились!

— Я вас не приглашал!

Из правого рукава левою рукою выхватил веер.

Людишки попятились, прижались друг к другу впереди стоявшие, когда рейки раскрывшегося веера сверху ощерились лезвиями—клыками.

— Простите, господин… э—э… — робко сказал стражник из стоящих впереди.

— Вэй Мин! — шепотом подсказал кто—то позади.

— Э—э… господин Вэй Мин. Мы… мы не посмели просто уйти. Просто пройти мимо не посмели, — стражник отошел.

Люди — чиновники, торговцы, оборванцы, ремесленники за ним — все в пыли и местами в крови, отодвинулись. И четверо стражников опустили человека, которого несли на чьем—то плаще. Отступили, опустив головы, не глядя на меня.

Разметались по земле моего поместья чьи—то волосы. Кто—то лежал в красных одеждах странного оттенка, изодранных, изрезанных на животе.

— Он защищал наш город, — робко сказал молодой чиновник.

— Умер как герой! — всхлипнул какой—то торговец.

— А я—то причем? — спросил я резко.

Отвернулся от них, сердито обмахнувшись веером.

В глаза мне бросился лежащий на боку, свалившийся со стола гуцинь. Струна лопнувшая, жалкие, разъединившиеся обрывки.

— Это брат ваш! — робко долетело из—за спины.

— Брат мой давно мертв! — я сердито захлопнул веер.

— Господин Вэй Юан умер только сегодня… — робко сказали припершиеся.

— Брат… — растерянно развернулся к ним. — Вэй Юан?

Я кинулся к ним — они расступились еще дальше и, веер выронив, на колени упал возле него.

Вэй Юан неподвижно лежал на чьем—то плаще. В оборванных на животе одеждах просвечивали распоротые внутренности.

Подняв голову к небу, я расхохотался.

Людишки испуганно шарахнулись от меня.

— Снова струна порвалась! — дрожащими руками обхватил голову и рассмеялся. — Снова этот кошмар!