Хозяйка Его Виноградников-2

Глава 8

Глава 8

Дэвид вбежал в винный зал, и его сразу же окутал смешанный с запахами сырой земли, камня и плесени, густой аромат молодого вина: кисловатый, слегка терпкий оттенок брожения, нотки чёрной смородины, вишни и малины и насыщенное, теплое благовоние дуба. Что было неудивительно, ибо по усыпанному остатками от расколовшихся бочек полу струились алые реки.

В глубине зала несколько работников уже спешно латали менее пострадавшие бочки. Однако Дэвид поспешил не к ним.

– Тори! Девочка моя! – позвал он, обеспокоенно скользя взглядом по залу.

– Я здесь, папа! Я в порядке! – отозвалась Виктория, подняв верх руку.

Услышав и увидев дочь, Дэвид отправился в дальний угол зала, где возле большого дубового стола хозяйничала Виктория. Именно хозяйничала, ибо её движения были движениями уверенной в своих действиях хозяйки. Виктория методично расставляла пробирки с купажами, восстанавливая порядок после хаоса, оставленного землетрясением, с таким спокойствием, точностью и профессионализмом, словно занималась этим всю жизнь.

– Ловко у тебя получается, – улыбнулся он.

– Спасибо, – улыбнулась Виктория. – Такое странное ощущение… я словно бы точно знаю, как всё это делать.

– Почему словно, – улыбнулся опытный винодел. – Насколько я могу судить, ты не просто знаешь, что и как делать, но, и судя по тому, что каждое твое движение отточено практически до автоматизма, ты делаешь это далеко не первый раз, – с восхищением в голосе сказал он и вдруг тяжело вздохнул: – Прости.

– За что? – не поняла Виктория.

– За то, что я не видел тебя. Потому что, если бы я тебя видел, я бы заметил, насколько ты талантлива, моя хорошая. – Он замолчал, глядя на дочь с глубокой грустью в глазах.

– Папа, – смущенно улыбнулась Виктория. – Что было, то было. Я честное слово нисколечко не обижаюсь!

– Просто ты ничего не помнишь и… – Дэвид сглотнул подступивший к горлу комок, – ты слишком добра ко мне, милая. – Он подошёл к дочери и, не раздумывая, крепко обнял её. Виктория немного растерялась, но затем тоже обняла пожилого мужчину, чувствуя тепло и искренность этого момента.

– Да, ты слишком добра ко мне, – тихо повторил он, чуть отстраняясь, чтобы посмотреть дочери в глаза. – Спасибо, что ты такая! Спасибо, что вернулась!

После этих слов Виктория смутилась ещё больше, её взгляд метнулся к пробиркам на столе, но затем она вновь посмотрела на отца.

– И слава святым Эржине и Августину, что ты не пострадала! – меж тем продолжал он. – И раз уж мы уже тут, я хотел бы что-то тебе показать! Это в соседнем зале. Заодно и проверим не пострадал ли и он.

– Прямо сейчас? – растерянно уточнила Виктория и взгляд её вновь метнулся к пробиркам.

– Прости, – заметив её взгляд, смутился пожилой мужчина. – Вокруг разгром и разруха, а я пристал к тебе с экскурсиями, старый дурак! Нет, конечно же, не прямо сейчас. Как-нибудь в другой раз! Ладно, пошел я, не буду мешать! – сказал он и уже даже сделал несколько шагов в сторону выхода.

– Папа! – окликнула его Виктория. – Я тут почти закончила. Если подождешь десять-пятнадцать минут, я с удовольствием схожу с тобой посмотреть на то, что ты хотел мне показать.

– Конечно же я подожду! – обрадовался Дэвид. – Я как раз расспрошу ребят, как наши дела!

– Сюда не ходят экскурсионные группы, – сказал он дочери, через упомянутые выше пятнадцать минуть, остановившись перед средневекового вида дверью в виде арки. – Да и гости тоже редко, – добавил он, роясь в кармане в поисках ключей. – Это особое место. Я приводил тебя сюда каждый год на твой день рожденья, пока ты… – он замолчал. – Но ты, наверное, все равно не помнишь.

Виктория покачала головой.

– Нет, не помню.

Ее провели в небольшую комнату и включили свет. Возле каждой стены стояли деревянные шкафы, чем-то напоминающие банковские ячейки.

Дэвид открыл один из шкафов и, оказалось, что внутри него, каждая в своем собственном слоте, лежало десять покрытых пылью бутылок. Над каждой из которых висела небольшая металлическая табличка с выгравированными на ней именем и годом.

– И в остальных тоже? – восхищенно уточнила девушка, оглядевшись по сторонам.

Дэвид кивнул и заговорщицки добавил:

– Когда мы приводим в зал при винодельне туристов и гостей и рассказываем им про личную коллекцию семьи, мы им нагло врем! Настоящая коллекция нашей семьи – здесь.

– Каждый раз, когда в нашей семье рождается ребенок, в этот зал откладывается сто одна бутылка урожая этого года. Идея в том, что вино старится вместе с новорождённым и становится одновременно и началом его собственной винной коллекции и запасом на особые случаи жизни. На сто особых случаев его жизни, чтобы быть точнее. Одна же из бутылок навечно остается здесь, – он открыл несколько самых верхних ящиков и указал на них. – Над каждой из этих бутылок имя, дата рождения и смерти одного из членов нашей семьи.

Виктория поёжилась.

– Чем-то напоминает склеп.

– Есть немного, – улыбнулся Дэвид. – Но такова традиция. И кроме того, это память.

Виктория вновь огляделась по сторонам, с любопытством рассматривая шкафы и мысленно соглашаясь с отцом.

«Он прав, – думала она, – любая из покоящихся в своём слоте бутылок – не просто сосуд, в котором содержится вино, но и капсула времени, жизни и воспоминаний. Они (бутылки) – молчаливые стражи, хранящие и оберегающие в себе не только целый мир вкусов, ароматов, но и мир радостей и горестей членов её семьи, которые жили до неё, любили, страдали, радовались и теряли, оставляя после себя след в виде заключённого в стекло собранного в год их рождения урожая. И они же ожидающий своего часа дар. Дар, которой раскроется и вновь оживет, заиграет сотнями, если не тысячами оттенков изысканнейших и благороднейших ароматов и вкусов, как только пробка бутылки будет сорвана, и её содержимое коснётся воздуха»

Она шагнула в сторону и бережно, почти благоговейно прикоснувшись к одной из табличек, прочитала:

– Дилан фон Сангедор-Луссильон…

Она перевела взгляд на отца. Он удивленно посмотрел на неё, не сразу поняв, что она от него хочет. Но потом вспомнил о её проблемах с памятью и тихо сказал.

– Мой младший брат. Он погиб… на войне.

– А вино осталось, – понимающе кивнула Виктория.

– А вино осталось, – подтвердили ей.

– И что происходит с бутылками вина, которые остаются... – она на миг запнулась, подбирая более правильное слово, чем «лишними», – …невостребованными? – спросила она.

– Продаем, все кроме той одной, которая остаётся здесь навсегда, – кивнул он на верхний ящик. – А деньги с их продажи отдаем на благотворительность.

– Но не эти, – кивнула она на шкаф, уверенная, что он полон.

– Но не эти, – вновь подтвердили ей. – Рука не поднимается. Повестка пришла, а тело мы так и не получили. Я знаю, что не мы единственные… Но…

Виктория посмотрела на отца с пониманием.

– Но сердце не слушает доводов разума, оно продолжает надеяться.

Дэвид кивнул, его взгляд задержался на табличке с именем брата, словно он видел не кусок металла с выгравированными буквами и цифрами, а лицо своего брата, молодого, полного жизни.

– Да, – тихо ответил он, – я продолжаю ждать. Ждать, что однажды он… вернется…

Не зная, что на это сказать, но при этом желая хоть как-то поддержать отца, Виктория спросила:

– Я знала его?

Дэвид вновь удивленно посмотрел на дочь, но на сей раз лишь на мгновенье.

– Нет, – отрицательно покачал он головой. – Война закончилась ещё до твоего рождения.

– Расскажи мне о нем? – попросила Виктория, не столько потому, что ей было интересно, сколько потому, что думала это нужно её отцу.

Тот, однако, отрицательно покачал головой.

– Не сейчас. Как-нибудь в другой раз. Сейчас я хочу, чтобы ты увидела вот это, – он указал на табличку за спиной Виктории.

– Моё вино, – с улыбкой проговорила она, читая гравировку.

– Все сто бутылок в целости и сохранности! Сто бутылок моего лучшего вина Торикьянти, – с широкой улыбкой подтвердил Дэвид.

– Торикьянти? – переспросила Виктория. Её глаза широко распахнулись. – Твоё лучшее вино? Но разве у нас есть вино Торикьянти? – нахмурилась она.

– Если ты имеешь в виду на складе, то нет, сейчас нет, – отрицательно покачал головой Дэвид. – Я назвал это вино в твою честь и когда ты сбежала из-за меня… Каждый раз, продавая партию Торикьянти, я словно бы продавал что-то принадлежащее тебе и тем самым снова и снова предавал тебя…

– Па-апа, – протянула Виктория. – Я не помню, почему я сбежала, – сказала она, мысленно оправдывая себя тем, что помнить и знать не одно и то же. Не говоря уже о том, что она так и не решила верит ли она Рэю. – Но я совершенно точно уверена, что сбежала я не из-за тебя! Я знаю это вот здесь, – прикоснулась она к левой стороне груди. – Я чувствую это всем сердцем! Поэтому перестань говорить глупости, а лучше открой этот шкаф и позволь мне оценить твоё лучшее вино! И кто знает, возможно оно окажется достаточно хорошим, дабы не позорить моё имя, и я решу выпускать Торикьянти вновь! –широко улыбнувшись пошутила она. – Кстати, заодно я хочу попробовать и Рэйкьянти, или как там называется вино в его честь? Хочу попробовать и сравнить! – скользнув взглядом по дверцам шкафов проговорила она.

– Боюсь, на данный момент это невозможно, – усмехнулся Дэвид.

– Почему? – удивилась Виктория. – Его вино ты тоже по каким-то сентиментальным причинам перестал выпускать?

– Нет, – отрицательно покачал головой старый винодел. – По каким-то сентиментальным причинам его вино я не стал создавать. И его бутылок здесь тоже нет, так что не ищи.

– Из-за меня, – понимающе кивнула Виктория. – Ты боялся, что я ещё больше обижусь, – утвердительно добавила она, скользя взглядом по табличкам. – И, насколько я знаю, ты был прав. Но я изменилась, папа, – посмотрела она наконец в глаза отцу. – Точнее, повзрослела. Я больше не та эгоистичная, избалованная девчонка, которой я была. Я больше не считаю, что Рэй отнял у меня твою любовь. Я вижу… чувствую, насколько сильно ты меня любишь. И я считаю, если ты, конечно, не против, что хотя Рэй и не Сангедор-Луссильон по крови, он имеет право и на вино в свою честь и на место в этом погребе!

– Предлагаешь его прямо здесь прикопать? – пошутил Дэвид, растроганный до слёз словами дочери. – Или всё же обойдемся именными бутылками?

– Ладно, так и быть, обойдемся именными бутылками, – пошутила в ответ Виктория.

И дочь, и отец впервые за много лет, если не за всю их жизнь, вместе рассмеялись –заливисто, искренне, безудержно.

Их смех разлился по коморке, мягко отдаваясь от дубовых шкафов душевным теплом, которое оба ощущали. Впервые между ними не было ни барьеров, ни недосказанностей, ни обид, ни упрёков. Только веселый смех, взаимопонимание и простая человеческая сердечная близость.