Хозяйка Его Виноградников-2

Глава 47

Глава 47

Где-то скрипнула дверь. Дэвид недовольно пошевелился и с неохотой открыл глаза. Странно, он почему-то был уверен, что потолок в его покоях белый, а не светло-зеленый.

Хммм…

Спустя несколько секунд до его полуспящего-полубодрствующего сознания дошло, что это и не потолок вовсе, а полог.

Ещё более странно.

Потому как он точно знал – от своего полога он избавился больше двадцати лет назад, как только стал вдовцом.

Дверь скрипнула снова. Теперь этот звук раздавался чуть громче. Он был… Ближе.

Окончательно разбуженный этим назойливым звуком и вышеупомянутыми удивительными открытиями, Дэвид сел в кровати. Точнее, хотел сесть, но ему помешало новое открытие…

На его плече, доверчиво прижавшись к нему, лежала… женщина! Да ещё какая!

Восхитительные, упоительные, бесподобные, потрясающие воспоминания о том, чем он занимался с этой женщиной накануне, тут же заполонили всё его существо и он потянулся было к Энце, чтобы поцеловать её, но…

Снова скрипнула дверь. И на этот раз явно совсем близко.

Вот шкаард! Они, конечно, с Энцой взрослые люди и всё такое… Но Дэвид слишком ею дорожил, чтобы позволить прислуге застать его в постели с ней до того, как они объявят о своих отношениях.

А потому нужно было действовать! И действовать срочно!

Чмокнув спящую рядом с ним женщину в плечо, Дэвид выпрыгнул из постели, быстро оделся и бросился к окну.

Благо первый этаж. Весьма сомнительное, правда, как вскоре выяснилось благо.

Забыв о своих преклонных летах, вскочил на подоконник и, введенный в заблуждение тем, как легко вчера он забрался в это самое окно, сиганул.

Вот только…

Забираться в окно первого этажа – это одно. Там можно было действовать с умом: опереться на колено, подтянуться с помощью мышечной силы рук, подумать, где удобней поставить ногу.

А прыгать с высоты того же первого этажа – это уже совсем другое. Это в двадцать – ух и всё! А, когда тебе под шестьдесят – это уже стресс-тест на прочность опорно-двигательного аппарата.

А посему, само собой, приземлился он весьма неудачно.

И это ещё спасибо розовому кусту, который приняв в свои колючие объятия, самортизировал силу удара о землю его ног и мягкого места, и спины, и головы.

Во-во! Аж так неудачно, что пятидесяти семи летний виноградарь был искренне благодарен кусту, взявшему с него плату плотью и кровью! Всё ж не костями… Вроде бы.

Кстати, и садовнику, тоже спасибо. За регулярное взрыхление упомянутой выше земли.

«Надо будет ему премию выписать», – думал горе-герой-любовник лежа то ли на… то ли под розовым кустом.

Лежал, боясь пошевельнуться.

Впрочем, к его чести, боялся он недолго – одну, но может две минуты, затем тяжело вздохнул и, зашипев сквозь зубы, перекатился сначала на живот, затем встал на четвереньки и пополз…

И все это, не обращая внимание на колючки, которые, как ему казалось, были везде: за шиворотом, в шее, в спине, в ладонях, в штанах, угум, в основном в том месте, на которое он приземлился.

Вот что с человеком любовь, благородство и общественное мнение делают!

Ползком, израненный и истекающий кровью он изо всех сил старался убраться из-под окон любимой как можно быстрее, дабы не покрыть позором чистое и светлое имя её.

Встать с четверенек Дэвид позволил себе лишь после того, как деревья и кусты надежно заслонили собой открытое им окно.

Осторожно выпрямившись и обнаружив, что вроде цел, он, насколько это было возможно, отряхнул с одежды грязь и прихрамывая побрел потайными тропками к «черному» входу, ворчливо бормоча себе под нос:

– Молодым он себя почувствовал! Старый дурак! Если бы не куст и не садовник, там бы на составные части и рассыпался бы!

За его спиной, словно насмехаясь над ним, ярко светило утреннее солнце и распевали дрозды.

К счастью, как ни поздно он проснулся, остальные гости проснулись ещё позже, прислуга же была с утра занята либо их обслуживанием, либо уборкой презентационного зала и подготовкой его к новому дню.

Коридоры замка не пустовали, но кому как ни хозяину этого самого замка знать, как пройти в свою комнату, оставаясь относительно незамеченным. Особенно, если комната эта как раз находится рядом с запасной лестницей. Разумеется, не случайно, сам выбирал! Потому что через сад ближе к виноградникам. А вы, что подумали?

Добравшись до двери своей комнаты, Дэвид облегченно выдохнул – честь Энцы осталась незапятнанной. И усмехнулся – как же давно, ох как давно он не совершал подобные подвиги!

Всё ещё улыбаясь он открыл дверь своих покоев и остолбенел на пороге…

Первой его мыслью было, что он ошибся комнатой. Настолько велико было его потрясение!

Но он слишком долго прожил в этих стенах и в окружении этой мебели, чтобы не узнать их.

Потому второй его мыслью было: «Что за… шкаард?!»

Он смотрел, и глазам своим поверить не мог!

Нет, обнаружь он в своих покоях просто спящую чужую собаку, он бы понял и ни нисколечко не разозлился бы. Наоборот, умилился. Потому как освещенная яркими лучами утреннего солнца Фике, лежащая вверх пузиком с раскиданными в стороны лапками и блаженно причмокивающая во сне, представляла из себя весьма умильное зрелище. Точнее, представляла бы! Не возлежи она поверх и в окружении залитых молоком погрызенных пирожков, жаренных грибов, ломтиков бекона, кусков сыра, ветчины, помидоров и объедков яичницы. И это была, хотя и основная, но лишь часть композиции. Ещё имелся лежащий в луже разбитый вдребезги кувшин и, в качестве вишенки на торте, залитая молоком и припорошенная объедками подушка и кровать!

Ну и вот, скажите, какой бы хозяин замка на его месте не устроил бы скандал?!

Правильно, никакой!

Вылетев ураганом из покоев, Дэвид поймал первую попавшуюся ему по пути в служебную часть замка горничную…

– Эллу! Ко мне! Немедленно! – раскатом грома, пронёсшимся эхом по коридорам, потребовал он и, само собой, рёв этот, услышала не только та, кому он был отдан.

Марч (она как раз снова несла сладкое подношение Джулии), впервые в своей жизни увидевшая старого падроне в таком бешенстве, судорожно кивнула и унеслась по коридору с такой скоростью, что сама не заметила как по дороге потеряла пирожки.

Дэвид же, раскрасневшийся от праведного гнева, потрёпанный розовым кустом, приласканный свежевспаханною землицею, остался стоять рядом с широко распахнутой дверью в его покои, тяжело дыша, будто после стометровки, и с выражением лица, которое внушало уважение, страх и стойкое желание обойти его стороной.

Но только тем, кто это выражение лица увидел. А сделать это (увидеть, в смысле) можно было только, подойдя поближе.

Первой осторожно выглянула в коридор почтенная мать троих дочерей.

В халате, с наложенной на лицо маской из зеленой глины и в бигудях, в полумраке коридора она одна легко могла бы обеспечить сердечный приступ хозяину дома, а в компании дочерей, с такими же зеленными лицами и головами, увенчанными чем-то типа покрытых волосами бараньих рогов, коих у девиц было не по паре, как у упомянутых выше животных, а гораздо-гораздо больше, и подавно! К счастью, Дэвид был слишком зол, чтобы обратить внимание на скрип двери и обернуться.

Но выбравшиеся из тины болотной коварные стреги[1] просто так не сдались. Вытянув шеи они, аки четырехглавая гидра, высунули головы из-за двери…

– Что… что случилось? – спросила Франческа, но шагать ближе не рискнула.

– Пожар? – предположила Кьяра.

– Ты что дура? – фыркнула Беатрис, пытаясь одновременно сдуть съехавший ей на глаз бигудь. – Что не видишь, дыма нет!

– Но крик! Крик же был! – возразила Кьяра.

– Ну и что, что крик был, – возразила Беатрис и авторитетно добавила: – Кричат не только при пожаре, но и когда убивают, например!

– Или уже убили, – не менее авторитетно поправила её Франческа.

– Убили! Как есть убили! – сделала вывод и тут же огласила его вслух почтенная мать трех дочерей.

– Кого убили? – тут же вопросил только, что открывший дверь сеньор Реджис и, на свою голову, точнее, трепетное и нежное сердце повернул голову на звук голоса и…

Нет, не умер и даже не упал в обморок (не настолько у него было нежное и трепетное сердце), а огласил коридор оглушительный воплем. Таким, услышав которой любому становилось ясно – произошло что-то воистину страшное.

Сеньор Реджис и сам не знал, как он устоял на ногах и не рухнул тут же на месте.

Вцепившись одной рукой в ручку двери, он, не прекращая вопить, медленно оседал, опираясь на косяк.

– Сеньор Реджис! – всполошились и воскликнули все четыре головы гидры, которые, как через мгновение выяснилось, оказались стрегами. – Вам плохо?!

О ему было плохо.

– Изыди нечистая! Святая Эржина! Святой Августин! Защитите и сохраните! – молил он, закрыв глаза от страха.

– Целителя! Срочно целителя! Франческа к целителю! – взяла командование на себя почтенная мать троих дочерей. – Беатрис и Кьяра, помогите мне донести его до постели!

Как ни взбешен был Дэвид, он оставался добросердечным и отзывчивым человеком и потому душераздирающий вопль одного из его гостей не оставил его равнодушным.

– Что… что случилось?! – вопросил теперь уже он и ринулся к сползающему по косяку двери гостю.

Не остались равнодушными и другие гости. Все же, ругань и вопль ужаса – разные вещи. Тогда как, заинтересоваться первым, для воспитанного человека, значило бы проявить – нездоровое любопытство, заинтересоваться вторым – это уже человечность и сострадательность.

А посему на сей раз в коридор высыпали уже все, кому было не лень. В том числе и Рэй и ночевавшая у него Джулия.

Сердцу Дэвида повезло – оно «встретилось» с болотной стрегой при свете яркого утреннего солнца, бьющего из проема открытой двери – и потому отделалось лишь лёгким испугом. Настолько легким, что сеньора Каталина, увидев как хозяин дома «схватился» за сердце, сочла это актом беспокойства за жизнь сеньора Реджиса, а не испугом.

Последний, к слову, к тому моменту как Дэвид к нему подошел, восстановил душевное равновесие настолько, чтобы рискнуть открыть глаза.

И выяснил, что молитвы его были услышаны!

На него смотрело до такой степени ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ-ПРЕЧЕЛОВЕСКОЕ лицо, что рядом с ним ДАЖЕ здоровенная зеленая ряха болотной стреги была нестрашна!

– Это ты! Ты! Слава святому Августину! Слава святой Эржине! – прочувствованно поприветствовал он старого друга. Настолько прочувствованно, что на этом не остановился и добавил: – Я люблю тебя, дружище! Как же я тебя люблю!

И так искренне, так страстно это прозвучало, что Дэвид даже растерялся… Не совсем понимая, что старый друг имел в виду. И что на это ответить. А ответить что-то надо было. Этого требовали годы дружбы и душевная отзывчивость. Но, что ещё хуже его ответа ждала заполонившая коридор общественность! Так ждала, что даже дыхание затаила! От чего в коридоре установилась давящая на мозги, по крайней мере, его, тишина…

Но не зря говорят: не имей сто злотарей[2], имей сто друзей! Нет, не зря. Сто злотарей, его сейчас не спасли бы, а всего один друг – спас!

– Отойдите! Пропустите меня к больному! – потребовал его друг, он же целитель, Стефано Бентивольо, пробираясь через толпу.

– Ох, да, конечно-конечно! – с готовностью уступил ему дорогу хозяин замка и быстренько слинял от греха, то есть, от признавшегося ему в любви старого друга подальше.

И как раз вовремя…

Хотя… как ска-ааза-аать… Точнее, смотря для кого…

Уж точно не для того, кто из огня да в полымя попал!

А именно это и случилось с Дэвидом, когда он, войдя в свою комнату, увидел Фике, сотрясающуюся в судорогах рвотных позывов и извержений.

[1] Вариация ведьмы, живущей в болотах или лесах. Её боятся дети, ей приписывают способности навевать сны, сбивать путников с дороги и утаскивать заблудших в трясину.

[2] Злотарь – местная валюта.