Хозяйка Его Виноградников-2

Глава 44

Глава 44

С тех пор как Виктория проснулась в этом мире, мире, где всё казалось не таким, как должно быть – чужим, непривычным, непостижимо неправильным, она не знала по-настоящему безмятежного, крепкого сна, даже в те ночи, когда её не навещал кошмар – ночь за ночью её посещала лишь поверхностная, тревожная, муторная дрема, натянутая, как тонкое покрывало, сквозь которое пробивалась каждая тень.

Не стала исключением и эта ночь – она тоже не расщедрилась на крепкий и безмятежный сон…

Виктория, как и обычно, погрузилась в странное состояние между сном и явью, в котором она ощущала себя плывущей в серой мгле неприкаянной душой, дрейфующей без и вне цели и направления, ведомая лишь смутным чувством утраты чего-то важного, чего-то, что, казалось, вот-вот всплывёт из глубин памяти – но каждый раз ускользало, едва только она пыталась ухватить это что-то за «хвост».

Но в эту ночь привычные уже «прятки» и «догонялки» были лишь прелюдией. В эту ночь когда она потянулась за «хвостом», он не растаял в её руках, не обратился в дым, как обычно, а внезапно сам обвил её руку и увлек за собой – в водоворот ярких, как вспышки молнии, образов и видений, хлынувших на неё с безжалостной стремительностью. Обрывочные, как сорванные с киноплёнки кадры, как всполохи воспоминаний, мелькающие на грани узнавания, как куски мозаики, как отражения в разбитом зеркале…

Она видела себя, стоящую под моросящим дождём среди каменных гигантов, чьи стеклянные глаза светились изнутри.

Миг и она уже главная героиня другого эпизода: уютная комната с мягким светом. Она сидит, поджав ноги на диване, в руках – большая миска с тёплым, хрустящим попкорном. Перед ней – экран, на котором по её щелчку сменяются кадры, то кто-то смеётся, то стреляет, то целуется.

Попкорн?.. Телевизор?.. Дистанционка?.. Откуда она знает эти слова?.. – удивляется она, но не успевает додумать.

Видение сменилось, и она уже идёт по узкому коридору с серыми стенами и ковром, приглушающим шаги. Вокруг – люди с сумками, обветренные лица, чьи-то голоса, объявления, которые она не успевает разобрать. Впереди – металлический трап, ведущий в чрево огромного крылатого чудовища… Которое её совершенно не пугает, потому что она знает, что никакое это не чудовище. Откуда?..

Вспышка и новая сцена – она держит бумажный стаканчик с кофе? А рядом с ней её лучшая подруга Ленка Кожемякина… Которая что-то говорит, смеётся, снимает крышечку со стаканчика, отпивает кофе и у неё над верхней губой образуются «усики» из пенки, и что-то в этом – такое до боли знакомое, такое родное, что у Виктории перехватывает дыхание.

Ленка…

Лучшая подруга, соратница и подельница с того самого дня, когда пятилетние они сбежали с «тихого часа» в знак протеста притеснению их прав и свобод!

Они, как колобок из сказки, сумели уйти и от воспитательницы, и от нянечки, и оказались на улице – на свободе! Свобода была ветреной, пахла пылью и раскалёнными рельсами.

Они сели в ближайший трамвай – без денег на проезд, но с гордо поднятыми подбородками. Ещё бы! Ведь они были беженками из «режимного учреждения»! План их был прост – добраться до центральной площади и податься в цирк. В цирке им, по их мнению, было самое место – ведь обе занимались гимнастикой и очень любили животных. Посему ни у одной, ни у другой не было и тени сомнения в том, что они станут величайшими цирковыми артистками!

Но…

Их стремительный путь к славе был трагически прерван на четвёртой остановке, когда в трамвай вошёл сосед с третьего этажа. Дядя Вася сперва не поверил своим глазам, затем снял кепку, утер лоб, одел кепку и… схватив обеих за руки, взял их «под арест».

И, собственно, так, надежно прикованных к себе, словно они какие-то особо опасные преступницы, и доставил их домой. Что, впрочем, было ещё полбеды. Настоящей бедой – были нотации. Сорок минут бесконечных нотаций громоподобным голосом на повышенных тонах.

– Вы хоть понимаете, что с вами могло случиться, если бы не я?! – начал он ещё на ступеньке трамвая. – Вы хоть знаете, сколько детей каждый день пропадает без вести?! – вопросил он и с этого момента каждый его шаг стал сопровождаться новой ужасной версией возможного финала их побега:

– Вас же могли похитить и продать!

– Или того хуже, вы могли попасть в руки плохих дядей!

– Вы могли погибнуть, попав под машину или тот же трамвай!

И так далее и тому подобное… ПО КРУГУ!

Он не умолкал ни на секунду. Ни на вдох. Ни на светофоре. Ни в лифте.

Ленка потом пожаловалась, что уже через полквартала начала терять слух.

Виктории, по её мнению, повезло меньше, у неё лишь разболелась голова. А ведь это было только начало!

Впереди был ещё родительский суд…

Дверь открыла мама Ленки. Увидев доставленных соседом арестанток, она сначала негодующе воззрилась на «конвоира», мол, не поняла?.. Какого?.. Да как вы посмели?.. И всё это в одном лишь взгляде.

О том, что их ждало, после того, как их «этапировали», ни Вика, ни Ленка вспоминать не любили…

Даже несмотря на то, что предложенная дядей Васей мера наказания «ремень», была признана чрезмерной и заменена родительским судом на «строгое внушение».

Что, однако, не умалило, а лишь укрепило их дружбу.

Ещё бы!

Ведь ничто так не сближает, как вместе принятый бой против превосходящего по силам и количеству врага! Если, конечно, при этом вы не только выжили, но и выстояли. Не сдались. Не расплакались. Не поперли друг на друга, а наоборот, пытались выгородить одна другую.

Виктории много чего ещё снилось, но именно это воспоминание, этот эпизод её сна остался с ней, когда она проснулась.

Остался – не в четких деталях, а скорее в ощущениях, как рассыпающаяся мозаика, как рисунок на асфальте, по которому прошлись струёй воды.

Остался теплом в груди, щемящим чувством, в котором сплелись нежность, беззаботность, светлая радость и…

Да. Тянущая, саднящая тоска от ощущения безвозвратной утраты чего-то родного и близкого, светлого и прекрасного.

Настолько важного, что сердце рвалось от боли, от обиды, от непонимания: почему? Как так вышло, что я это потеряла?

Сон отступал, но легче не становилось…

Виктория лежала, не открывая глаз.

Веки казались тяжёлыми и воспалёнными, как после многочасовых рыданий, хотя она точно знала – не плакала.

Она медленно вдохнула. Запах. Не тот. Совсем не тот, который она помнила по сну. Не городской. Не кофе. Не пыльной дороги. Не рельсов. Не аэропорта.

Тут пахло виноградной лозой, сушёными травами и чем-то сладким, терпким, почти медовым.

Она потянулась и её тут же атаковала… боль.

Тупая, тяжёлая, глухо пульсирующая в затылке и в висках.

Ах да… лестница.

Полёт, резкий удар – и пустота. А потом…

Она снова поморщилась, но уже не столько от физической боли, сколько от душевной.

То видение, оно не было кошмаром.

Это был её муж.

Который объелся груш.

Это была её жизнь.

Ленка...

На её глазах выступили слёзы.

– Как же я без тебя? – прошептала она. – Как же так?.. Как так может быть? Что ты там, а я… здесь… Или?..

Она резко раскрыла глаза, не обращая внимания на пронзившую голову боль и резко ударивший в глаза яркий солнечный свет.

Слезы брызнули из глаз, пеленой отгородив от неё комнату.

Она резко протерла их и… поняла, что могла не спешить.

Кружевной балдахин. Высокий потолок. Деревянные ставни, отбрасывающие зигзагообразные тени на пол.

Нет, не сон.

Она там же, где и уснула вчера. И позавчера, и поза-позавчера, и так далее и тому подобное…

Откуда же это чувство, что настоящая не эта жизнь, а та, что только что ускользнула от неё в момент её пробуждения?

Ленка... цирк... попкорн... трамвай...

Образы крутились в голове, затуманенные, как будто увиденные через стекло, залитое дождём.

Но ощущения – были отчётливые и яркие.

Радость. Смех. Свобода.

И щемящее чувство близости, такой настоящей, что хотелось протянуть руку – и нащупать.

Моё. Родное. Такое близкое, но…

Такое бесконечно и, что-то ей подсказывало, безвозвратно далекое.

Она провела пальцами по виску – волосы слиплись от мази, кожа под бинтом саднила. Сомневаться в том, что она не спит не приходилось.