Хозяйка Его Виноградников-2

Глава 41

Глава 41

Проводив Викторию взглядом, Рэй «вспомнил», что и ему в подвале особо-то нечего делать. Мягко говоря. Говоря же как есть, своим присутствием он откровенно напрягал официалов виджелеса, которые то и дело косились на него. И хотя при этом ни один из них не позволял себе враждебных взглядов или других признаков раздражения, в скованности их движений чувствовалось явное напряжение. И Рэй прекрасно понимал их: он сам терпеть не мог, когда у него «стояли над душой» и следили за каждым шагом, пока он был занят работой. А его присутствие именно так и расценивалось: наверняка они считали его надзором, а надзор – недоверием.

Он помедлил ещё пару минут, для приличия склонился над ближайшей бочкой, как будто проверяя её на целостность, постучал по обручу и что-то неопределённо хмыкнул себе под нос. После чего, не прощаясь и, само собой, никому ничего не объясняя, пошагал к выходу. Убивая тем самым сразу двух зайцев: давал возможность официалам выдохнуть, но не расслабиться. Мол, я ушёл, но могу вернуться. В любую минуту.

Солнце уже клонилось к закату, и мягкий, тёплый свет ложился косыми бликами на холмы. Тропинка, по которой шёл Рэй, вилась между виноградниками – стройными рядами ровных, ухоженных кустов, увешанных тяжёлыми гроздьями. Воздух был насыщен терпким, сладковатым ароматом налившегося винограда, и в тени листьев уже прятались первые осы. До сбора оставалось чуть больше месяца – ягода наливалась сочностью, кое-где кожица начинала чуть лопаться от переизбытка солнца и сока.

Лозы были крепкие, с аккуратно подвязанными ветками, почва – рыхлая, сдержанно влажная после недавнего полива.

Рэй, привычно скользнув взглядом по гроздьям, мысленно отмечая, какие участки нальются к сроку, а какие задержатся. На одном из северных участков – втором от края, у старого колодца – он заметил лозы, которые снова пошли в рост и выбросили цветы. Слишком поздно для сезона. Плоды недозревшего винограда, если попадут под руку неопытному сборщику, своей избыточной кислотностью и нестабильным сахаром могут угробить купаж целой партии. Он нахмурился – оставить эти лозы до сбора будет ошибкой. Надо заняться ими завтра же с утра.

Погруженный в размышления о том, чем еще нужно заняться завтра, Рэй вышел в сад. По обе стороны выложенной мозаикой дорожки пышно цвели гортензии – огромные, размером с человеческую голову, соцветия отливали перламутром в медовом сиянии заката. Между кустами струились потоки астильбы – бледно-розовые, почти дымчатые соцветия казались опустившимися с небес облаками.

Он прошёл между двумя мозаичными стенами, украшенными барельефами пышнотелых нимф, и поднялся по невысокой лестнице на тенистую галерею, скрытую в зелени старого плюща. И собирался уже направиться в презентационный зал, как вдруг справа, с верхнего пролёта, донёсся глухой женский вскрик – короткий, как вспышка, оборвавшийся глухим ударом, он моментально выдернул Рэя из его мыслей и заставил сорваться с места.

Он добежал до лестницы на полном автомате – галерея, поворот, снова поворот… Всё слилось в один резкий рывок. У подножия пролёта, словно брошенная на пол надоевшая кому-то кукла, лежала Виктория. Её платье и волосы разметались по мрамору, под головой темнело пятно – расползающаяся в разные стороны лужица крови, в которой уже начали отражаться отсветы закатного света.

Она не шевелилась.

Рэй бросился к ней и опустился на колени.

– Тори, – выдохнул он, осторожно коснувшись её плеча. Пальцы его дрожали. Он вдруг поймал себя на то, что боится к ней прикоснуться. Боится почувствовать, что в ней больше нет жизни.

Лицо её было бледным, почти прозрачным, губы чуть приоткрыты. Ссадина на лбу сильно кровоточила. Волосы прилипли к щеке, смешались с алыми каплями, медленно стекающими по виску. Под его ладонями тело её казалось странно тяжёлым…

И она не дышала!

И была ледяной…

– Тори, нет, – выдохнул он. – Тори, нет, пожалуйста…

Из горла его вырвался всхлип.

Он схватил её за запястье и все же попытался нащупать пульс – ничего. Сглотнув, наклонился к её лицу, прислушался, приложил ладонь к сонной артерии. Тишина.

Сердце ухнуло где-то у него в животе.

– Нет… нет-нет-нет, святая Эржина! Святой Августин, нет! – бормотал он, наклоняясь и прижимаясь ухом к её грудной клетке.

И святые его услышали.

Не сразу он все же уловил слабый, будто стёртый ритм. Её сердце, оно всё ещё билось. Едва-едва. Но билось.

Жива.

Рэй поднял ее на руки.

– Все будет хорошо, малышка. Теперь все будет хорошо. Я не дам тебе умереть, – пытаясь себя успокоить, бормотал он, неся её на кухню (поскольку знал, что там точно кто-то будет, кого можно будет послать на поиски целителя).

К его облегчению, на кухню идти не пришлось, как только он вновь свернул в галерею, он повстречал Эллу.

Которой даже объяснять ничего не пришлось.

– Святая Эржина! – всплеснула она руками и тут же распорядилась: – Неси её в комнату сеньора Бентивольо, а я его сейчас разыщу!

Рэй кивнул и повернул назад к лестнице. Сердце в его груди колотилось в бешенном ритме, будто старалось биться за них обоих. Он в прямом смысле слова, не заметил, как «взлетел» вверх.

Дверь в покои целителя оказалась открытой. Внутри пахло сухими травами и настойками.

Рэй осторожно опустил девушку на широкую постель. Поправил под её головой подушку и укрыл её пледом. Рана на голове казалась ужасной и воспалялась прямо на глазах. У него сжалось сердце.

– Держись, Тори, слышишь? Все будет хорошо! – прошептал он. – Помощь уже идёт.

Из уст девушки донесся слабый стон, она открыла остекленевшие глаза и сипло выдохнула:

– Рэй? – удивилась она и попыталась поднять голову с подушки. Что было ну очень большой ошибкой: мир тут же вновь взорвался перед её глазами, рассыпавшись на сотни острых осколков, все до единого из которых вонзились в её висок.

– Тсссс! Лежи! – запоздало приказали ей. – У тебя кровь. Ты упала.

– Кровь?.. – Виктория коснулась раны и недоуменно посмотрела на свои окровавленные пальцы. – И голова… Как же болит голова… – пробормотала она и снова закрыла глаза.

Не зная, чем еще ей можно помочь, Рэй с надеждой посмотрел на дверь и та, о чудо, оказалась столь милосердна, что надежды эти его оправдала.

Распахнулась и явила ему того, кого он ждал, как бога.

Следом за «божеством», семенила встревоженная Элла.

– Отойдите, – велел целитель, склоняясь над пострадавшей. – Что произошло?

Рэй, хотя и сбивчиво, но кратко и понятно рассказал все, что знал.

И, тем не менее, кое-что он все же забыл.

– У меня голова болит, – дополнила его неполный рассказ Виктория.

– У-у! Это хорошо, это очень хорошо! – облегченно выдохнул целитель, имея в виду то, что пострадавшая в сознании.

Виктория, Элла и Рэй изумленно округлили глаза. Хорошо?! Что ж хорошего-то?! Спрашивало выражение их лиц.

– Я имел в виду то, что больная в сознании. Значит, мозг функционирует. Центры боли реагируют. Это очень хороший признак при черепно-мозговой травме., – пояснил целитель, не отрываясь от осмотра. Он аккуратно коснулся раны на лбу. Между его пальцев мягко запульсировало бледное серебристое свечение. Он закрыл глаза и на несколько секунд в комнате повисла выжидающая тишина. – Рана выглядит страшно, но кость цела, – наконец сказал он. – Сотрясение сильное, но внутричерепного кровоизлияния я не чувствую. По крайней мере, пока. – Он осторожно приподнял сначала одно веко, затем другое, осмотрел зрачки – один чуть шире другого, но оба реагировали на свет. – Головная боль, тошнота, спутанность речи или памяти – всё это неприятно, но, куда лучше, чем, если бы она очнулась и ничего при этом не чувствовала, – добавил он, вспомнив о чем говорил. Вслед за чем достал из кармана тонкий стеклянный флакон с мутновато-зелёным чем-то и осторожно прижал его горлышко к ране. Чем-то оказалась вязкая субстанция, которая тут же начала втягиваться в рану, чуть посверкивая в полумраке комнаты. Виктория протестующе застонала и попыталась отодвинуть голову, но целитель придержал её другой рукой, не позволяя этого.

– Тише-тише. Это целадея. Она обеззаразит рану и стянет её края, – объяснил он.

Вот только эта целадея так нестерпимо пекла, что цена за плюсы её применения показалась Виктории несоразмерной, и потому она продолжила протестующе стонать и пытаться вывернуть голову из захвата удерживающей её руки.

– Тише-тише, – повторил целитель. И привел очередной, куда более весомый аргумент: – Вы же не хотите, чтобы у вас остался шрам?

Виктория настолько этого не хотела, что в подтверждение этого активно отрицательно замотала головой.

– Раз не хотите, значит лежите смирно, – напомнил целитель увещевающим тоном, с каким обычно разговаривают с малыми детьми, продолжая при этом (вот же ж садюга!) прижимать к поврежденному участку лба не горлышко, нет, огненное дышло флакона. – Целадея – конечно, умная травка и сама знает, сколько её нужно вашей ране, но только в том случае, если ей не мешать работать. А иначе она за результат не отвечает. И я тоже, – одновременно объяснил и предупредил он.

«Угроза» подействовала и Виктория, закусив нижнюю губу и судорожно сжав пальцами одеяло, а пальцы в кулаки, мужественно замерла, глотая слезы.

– Вот и молодец, – ласково одобрил садюга, продолжая своё черное дело.

«Лучше б на ранку подул, изверг! – мысленно огрызнулась Виктория, с каждой секундой проникаясь к целителю всё большей и большей неприязнью. – Вот уж воистину говорят: есть целители от Бога, целители – ну, с Богом, и, наконец, такие, как вот мне попался: целители – не дай Бог![1] Или там, как-то по-другому было… – задумалась она, не понимая, что не так в этой фразе.

Изверг же тем временем перешел к новому виду издевательств.

– Теперь один глоток вот этого. Это настой для стабилизации давления, восстановления капиллярного кровообращения и против головокружения, – вырвало её из задумчивости нет, не бормотание целителя, а отвратное смердение у её носа.

«Ну точно издевается! И наверняка, при этом еще и наслаждается моими страданиями, сволочь!» – окончательно убедилась Виктория, отпив маленький и очень осторожный глоточек…

Но и это её не спасло. Потому как на вкус предложенное ей пойло оказалось, еще хуже чем на запах!

– Это… это… – прохрипела она, судорожно кашляя и рыдая в три ручья. – Вы уверены, что это для внутреннего применения?..

И этот садюга соврал даже глазом не моргнув! А в том, что он соврал Виктория ни секунды не сомневалась.

– Уверен.

И с ласковой такой преласковой улыбочкой, явно извращенно наслаждаясь каждым словом, добавил: – Ещё три таких же глотка или один нормальный.

– Лучше б я умерла с первым глотком[2], – скорчив жалобную рожицу, прокомментировала зверски замученная оказываемой ей целебной помощью больная и, закрыв глаза, дабы долго не мучатся, сделала один «нормальный» глоток.

Жидкость снова обожгла язык, обдала гортань, обвилась вокруг внутренних органов и покатилась вниз, оставляя за собой стойкий вкус тухлых яиц, полыни и чили, настоянных на рыбьем жире и болотной жиже, и ощущение, что её этим не напоили, а утопили в этом всем…

Ибо дышать было нечем, от слова «совсем», все что она могла это снова и снова судорожно открывать и закрывать рот, подобно выброшенной на берег рыбе.

– Вот теперь да, – удовлетворенно заметил изверг. – Вот теперь я чувствую, что процесс прошел.

Взгляд, которым наградила его Виктория, был красноречивее тысячи матерных слов и всё равно она предпочла бы высказаться! А еще лучше расцарапать садюге рожу! Но…

Маньяк все предусмотрел!

– Больную можно перенести в её комнату. Сутки постельного режима и полного покоя. Ближайшие два часа не позволяйте ей уснуть. Свет в комнате приглушить. Обеспечить тишину. Если вдруг появится тошнота, бред, невнятная речь или не сможете добудиться – сразу зовите меня. Под голову – одна подушка, низко. Пища – лёгкая, без жирного, кислого и жареного. Питьё: теплый отвар шиповника, одна часть настоя на две части кипячёной воды. Никаких других напитков. Никакого сахара. Давать пить понемногу, но регулярно, – выдал он список рекомендаций и…

Получив полное удовольствие от её (Виктории) страданий, ретировался, прежде чем, она отдышалась и смогла произнести хотя бы одно слово!

[1] Фраза из анекдота: врачи делятся на три категории – врач от Бога, врач – ну, с Богом! и врач – не дай Бог!

[2] Из анекдота: Иностранец: – Вчера пил с русскими, чуть не умер, сегодня похмелялся с русскими, лучше б я вчера умер.