Хозяйка Его Виноградников-2

Глава 37

Глава 37

– И тогда… – Алессия вонзила зубы в очередное яблоко, сочно хрустнула и многозначительно посмотрела на слушателей, сделав эффектную паузу, как настоящая актриса перед финальной репликой. На террасе бального зала вокруг неё уже собралась очередная «экскурсионная группа» – третья или даже четвёртая по счёту, но героиня дня, нет, года, нет, столетия, была не против. Она ведь была доброй девочкой. А добрые девочки не отказывают страждущим. Вот и она не могла отказать никому из страждущих узнать историю её подвига непосредственно от неё!

– И тогда, – повторила она, слегка вздёрнув подбородок, – я сказала ему: «Прочь руки от Михеле!» – и ткнула пальцем в небо, как если бы именно оттуда сейчас должен был снизойти гнев правосудия. – Мысленно, естественно, потому что он душил Михеле, а мне нужен был элемент неожиданности...

Вокруг ахнули.

– Душил? – переспросили, заохав и заойкав, наиболее впечатлительные.

– Прямо-таки и душил? – скептически уточнил один из мальчишек.

– А ты на шею его сначала посмотри, а потом задавай идиотские вопросы! – авторитетно парировала «героиня дня, нет, года, нет, столетия».

– А Михеле?.. Как он?.. – едва слышно спросил кто-то сзади.

– О-оооо! Михе-эээле… – важно продолжила Алессия, – он тоже был молодцом! Он в нос бандиту ногой как заехал и сломал! Кро-оови-иищи бы-ыыло…

Тоже молодец тем временем с видом обречённого на тяжкие муки лежал в постели, закутанный по самую макушку в одеяло и героически терпел заботу. В том смысле, что терпел он её со стойкостью и мужеством последнего выжившего в окопе – умирать так с такой силой духа, о которой потом сложат баллады! То есть, без жалоб и стенаний!

Но и поощрять мучителей тоже был не вариант.

Ладно еще мама и жена брата – эти только причитали, ахали, охали и без конца и края поправляли его подушки, каждые полторы минуты целуя его то в лоб, то в нос, то в одну из щек. Но были еще и старшие братья, и отец, и Дэвид со своими нравоучениями и лекциями! Вот их он точно поощрять возражениями и, тем более, оправданиями не собирался!

Посему страдал «тоже молодец» молча. Но с гордым видом оскорбленной, но не сломленной добродетели, а также чести и достоинства!

Потому как ну совсем совести у некоторых нет!

Целитель (жестокосердная скотина такая! Много он понимает!) сказал, что он не очень серьёзно пострадал.

Но Михеле лучше знал.

Его душили. И это было серьёзно. Очень серьезно!

На шее – синяки, причём такие, что горничные, увидев, разохались и побежали ставить свечки святому Августину и святой Эржине. А мама так и вовсе расплакалась!

Ему больно было глотать, говорить и даже просто лежать нормально не получалось – всё тянуло, саднило и пульсировало.

А потому ему было не до лекций и нотаций! И не до куриного бульона! Вот если бы шоколад и пироженки…

Но…

Рядом с постелью стоял столик с отварами трав, компрессами и, что б его, куриным бульоном! Только куриным бульоном! И ни одной тебе пироженки или шоколадки!

И ладно б только это, так еще ж отец, братья и старый падроне по очереди читали лекции и нотации… Вообще у людей совести нет! Ему и так тошно было (причем в прямом смысле слова), а они…

– Но я же поймал его! – в конце концов не выдержал и ответил Михеле.

– Да поймал, конечно, – согласился отец. – Молодец. Герой. Спаситель отечества. Но шею-то он тебе чуть не свернул, а?! Эх, выпороть бы тебя за такое геройство, чтоб в следующий раз соизмерял свои силы! О матери хоть бы подумал!

Михеле мрачно посмотрел на отца из-под одеяла и демонстративно вздохнул. Ему было обидно. Ну правда, что за несправедливость?

– Так я ж думал, – сдавленно прохрипел он, хотя говорить было больно, – если я побегу взрослых звать, вор уйдёт…

– Вор уйдет! – буркнул отец. – Ну и пусть бы ушел! Если бы Алессия вовремя не появилась… – он запнулся, стиснул челюсти и перевёл взгляд в сторону, будто борясь с мыслями, которые не хотел озвучивать. – Ещё и сестру втянул! А если бы и она пострадала?! Ей же всего пять лет, Михеле! Пять! О чём ты думал?!

Он навис над кроватью, широкоплечий, мрачный, с глазами, в которых плескался так и не отпустивший его страх за жизнь детей.

– Думал?! – хохотнул Даниэле, самый старший из его братьев. – Скажешь тоже! Кто думал?! Он?! Не смеши!

Михеле угрюмо засопел и демонстративно отвернулся к стене, натянув при этом на себя одеяло повыше. Только покрасневшие от праведного гнева уши торчали снаружи.

Что с ними разговаривать! Они все равно не поймут! А Даниэле еще и явно завидует! Всё он думал! Просто не было у него другого выбора! Ушел бы ведь гад! Ушел бы безнаказанным! Обидно, конечно, что не ценят. Но… что поделаешь. В конце концов то, что он сделал, он сделала не ради похвалы, а потому что… не мог он иначе… просто. Такой уж он уродился. Не мог он пройти мимо. Не мог он думать о себе… Не из таких он. Он сделал то, что должен был. И пусть все его теперь ругают, он собой горд! А это самое главное!

– Ладно, – не выдержав его тяжких вздохов, сдался отец и потрепал его по макушке, – отдыхай, герой. Ты молодец, этого никто не отрицает. Но в следующий раз, пожалуйста, геройствуй с умом. Шея у тебя одна – единственная и неповторимая.

– И ты у нас единственный и неповторимый, – добавила, шмыгнув носом, мать в очередной раз целуя его в макушку. – Не пугай нас так больше, солнышко мое бесценное, пожалуйста.

И вот как у неё это получается. Удивился Михеле. Ничего ж такого не сказала. А ему вдруг так совестно стало, что он вот просто в лепешку готов разбиться, чтобы загладить перед ней свою вину.

– Ладно… давай бульон, – прохрипел он, вновь поворачиваясь лицом ко всем и, прежде всего к матери. – А где Алессия, кстати? – спросил он.

– На террасе. Рассказывает, как она тебя спасла, – не сумев сдержать смешка, сообщили ему хором.

Михеле скорбно закатил глаза и снова демонстративно застонал, но хитрость не удалась: семейство и старый падроне бессовестно хихикали, нисколько не впечатлённые его героическими страданиями.

– Нет справедливости в мире, – простонал он с искренними тоской и печалью глядя на равнодушную к его горю тарелку с бульоном. – И сострадания тоже нет. Одни лишь упреки, насмешки и… ни одной пироженки!

Этим же страдала и Джулия. Ну почти…

Она, как и Михеле искренне тосковала и печалилась по поводу несправедливости мира, но страдала при этом от… тотального по своим масштабам и вопиющего по своей оскорбительности пренебрежения!

И расстраивал её не только Рэй.

Этот мужлан! Этот недомужчина! Который мало того, что забыл за ней зайти, так еще и всю презентацию, вместо того, чтобы быть с ней рядом, держать её за руку и быть ей поддержкой и опорой, сначала возился с вином и отдавал распоряжения обслуживающему персоналу (можно подумать у него управляющего нет, чтоб он этим занимался!), а теперь вообще куда-то исчез!

Растворился, испарился, как некачественный парфюм, купленный ею когда-то по глупости по скидке на ярмарке. Ни тебе извинений, ни объяснений, ни даже банального до пошлости «не сердись, дорогая, я скоро буду».

Ничего!

Просто убежал спасать сына и дочь прислуги и не вернулся!

Нет, на то, что он убежал спасть детей Джулия не сердилась. Она понимала. Более того, она и сама расстроилась и распереживалась, прям до слез! Разумеется, слезу она пустила сдержанно, красиво, как умеют только женщины с тонкой душевной организацией.

Всё-таки люди вокруг. Все-таки смотрят.

Но детей уже спасли! И все уже вернулись! И даже вино вновь потекло рекой – а Рэя как не было, так и нет!

И ладно бы только это! Ладно бы только Рэя не было. Это бы ещё куда не шло, но…

Сначала все восхищённо ахали и восторгались Викторией, а теперь… дочерью прислуги, которая (надо же, аж какой подвиг совершила!) разбила о голову идиота Нино бутылку вина и тем самым спасла брата.

Велика заслуга! Она и сама с удовольствием разбила бы о его голову бутылку вина! И не одну!

Кретин! Какой же он все-таки кретин! Хорошо хоть никто не знает, что она ему помогала!

Хотя… даже, если проболтается – не велика беда. Она просто скажет, что не знала, что его уволили. Её брату ведь, и в самом деле, нужен келарь. А у Нино пятнадцать лет опыта. А она женщина добрая, отзывчивая и доверчивая: наплел ей Нино с три короба, что его якобы «попросили освободить место, потому как должность его понадобилась сыну управляющего винодельней», и она поверила.

Так что нет, Нино её не беспокоил. Да и дочь прислуги, по большому счету, тоже. Обидно, конечно, что эта малявка забрала на себя все внимание и что из-за нее о ней – официально признанной «жемчужине сезона» по версии журнала «Великосветская жизнь» – все забыли.

Все! Словно кто-то прошёлся по залу с тряпочкой и стер её из коллективной памяти.

Да, обидно. Но… ладно! Малявку она, так и быть, простит, пусть наслаждается своим скоротечным мигом триумфа кухонного масштаба!

А вот Рэя… Рэя и Викторию она не простит!

О-ооох, с каким бы удовольствием она разбила бутылку вина о голову и первого, и второй! И не одну! И даже не один десяток!

Но, поскольку она леди, а не безродная, склочная плебейка с базарной площади позволить себе отвести душу таким образом она не могла.

Леди не швыряются бутылками, леди действуют иначе. Леди втаптывают своих противников в паркет тонко, филигранно, с улыбкой и светской изысканностью. Например, с помощью комплиментов, после которых у особ впечатлительных и ранимых возникает желание сменить имя и эмигрировать из страны.

Джулия глубоко вдохнула, выдохнула и надменно вздернула подбородок.

Жаль, что Виктория не из таких. А уж Рэй и подавно.

Тем хуже для них.

С Викторией она разберётся в самое ближайшее время. Возможно, даже прямо сегодня. А с Рэем как только станет его женой. Он ей за все ответит. За каждый раз, когда пренебрегал ею, когда забывал о ней, не проявлял достаточно уважения, внимания и понимания.