Доктор Акомуто Херовато к вашим услугам! Том 2

Глава 5

Мой день теперь был расписан с точностью до минуты, и этот график, составленный какой-то особо педантичной медсестрой, напоминал расписание подготовки олимпийского чемпиона. Только вместо бега с препятствиями у меня была лечебная гимнастика, а вместо метания копья — дыхательный тренажер. Я, человек, который мог провести двенадцатичасовую операцию, стоя на ногах, теперь, кряхтя, как старый несмазанный шкаф, выполнял упражнения, от которых рассмеялся бы даже младенец. Поднять ногу, согнуть ногу, помахать рукой…

Потом меня возили на КТ. Я закрывал глаза и слушал монотонное жужжание аппарата, представляя, как невидимые лучи сканируют мой многострадальный мозг. Результаты КТ, к счастью, оказались утешительными. Гематомы не было, отек спадал. Врачи цокали языками и удивленно качали головами, глядя на снимки.

— Удивительная регенерация, Херовато-сан, — сказал мне пожилой нейрохирург, похожий на мудрую сову. — С такими травмами люди неделями в реанимации лежат, а вы уже почти готовы в футбол играть. Должно быть, у вас очень крепкий организм.

«Или очень эксцентричная богиня-покровительница», — мысленно добавил я, вспоминая девчонку с бездонными глазами.

Монотонность моего больничного бытия скрашивали визиты Савамуры. Он приходил почти каждый день после своей смены, уставший, но с неизменной добродушной улыбкой.

— Ну как ты, наш герой-канцелярист? — спрашивал он, усаживаясь на стул у моей кровати. — Скоро, говорят, тебя можно будет в космос запускать. Восстанавливаешься быстрее, чем заживают раны на собаке.

— Стараюсь, — хмыкал я. — Дышу, хожу, пугаю медсестер своим цветущим видом. А как там на передовой? Томимо не сильно свирепствует?

— О, после твоего отъезда в отделении наступила эра «процветания и благоденствия», — рассмеялся Савамура. — Томимо-сенсей вчера как раз устроил разнос интернам. Говорят, один из них в истории болезни вместо «стенокардия» написал «стенография». Профессор спросил, не собирается ли он лечить пациента скорописью.

Я весело хмыкнул.

— Но Томимо-сенсей… он в последнее время все равно какой-то задумчивый. Работы на него навалилось, нет же теперь Теруми-сенсей, которая… — тут он осекся и быстро перевел тему на другую. Я не стал давить, уговаривать рассказать мне, что же случилось с Мей. Все вокруг ясно дали понять, что не хотят мне рассказывать о состоянии профессора. Может, думают, что это негативно скажется на моем выздоровлении, а может, что я на нее обиду затаил.

В один из таких визитов он притащил мне стопку книг. Тяжелых, толстых, в строгих переплетах.

— Вот, — сказал он, водружая их на мою тумбочку. — Подумал, тебе, наверное, скучно. Решил принести что-нибудь почитать. Это классика. Лучшее, что есть по торакальной хирургии.

Я взял верхнюю книгу. «Оперативная хирургия сердца и магистральных сосудов» под редакцией профессора Ишикавы. Я открыл ее на случайной странице. Сложные схемы, подробные описания техник, графики… Все было до боли знакомо.

Я листал эти книги, и во мне боролись два чувства. С одной стороны, было приятно держать в руках добротную, качественную литературу. Я читал и мысленно спорил с авторами, находил неточности, отмечал удачные формулировки. «Так, вот здесь можно было бы описать доступ по-другому, это сократило бы время операции минут на пятнадцать… А вот эта методика ушивания уже устарела, есть более элегантное решение…»

С другой стороны, это было похоже на пытку. Это как дать голодному человеку почитать поваренную книгу. Я смотрел на эти схемы, на описания операций, и мои руки сами собой сжимались, вспоминая привычную тяжесть скальпеля, текстуру хирургической нити, упругость живой ткани. Я хотел туда, в операционную. А я сидел здесь, в пижаме, и дул в дурацкие шарики.

Так прошли еще несколько дней. Я окреп настолько, что уже спокойно передвигался по отделению без подружки-капельницы. Я бродил по тихим коридорам, болтал с Ино, которая, кажется, уже считала меня своим лучшим другом, и чувствовал, как ко мне потихоньку возвращаются силы.

И вот в один из таких дней, после очередной лечебной гимнастики я направился в ванную в палате. Нам наконец-то повесили зеркало, которое сломал какой-то особо «аккуратный» пациент, что был до нас. Я был даже рад, ведь толком даже не видел себя с момента аварии.

Я подошел к раковине, включил воду. Ледяные струи ударили по ладоням, я плеснул водой в лицо, пытаясь смыть с себя остатки пота и усталости. Холодные капли побежали по шее, приятно бодря. Я выпрямился, вытер лицо мягким, накрахмаленным полотенцем и поднял глаза.

И замер.

Из зеркала на меня смотрел потрепанный, но вполне себе живой Акомуто Херовато. Бледное лицо, под глазами залегли тени. На виске — аккуратная повязка, под которой угадывался след от встречи с реальностью. Все было вполне ожидаемо. Все, кроме одной детали. Одной очень, очень существенной, кричащей, почти неприличной детали.

Мои волосы были зелеными.

И я сейчас не о легком болотном оттенке, который бывает у блондинок после неудачного купания в бассейне. О нет. Это был цвет. Насыщенный, сочный, почти неоновый зеленый. Цвет молодой травы, залитой утренним солнцем. Цвет ядовитой лягушки-древолаза из джунглей Амазонки. Цвет абсента, выпитого в компании с Ван Гогом перед тем, как он решил, что ухо — это лишняя деталь в его образе.

Я моргнул. Изображение не изменилось. Потер глаза. Зеленоволосый японец в зеркале с недоумением повторил мое движение.

«Так, спокойно. Дифференциальная диагностика. Исключаем по порядку».

Версия первая, наиболее вероятная: медикаментозные галлюцинации. Некоторые препараты для наркоза и сильные анальгетики способны вызывать самые причудливые побочные эффекты. Я закрыл глаза, досчитал до двадцати, затем резко открыл. Зеленый. Никуда он не делся, только, кажется, стал еще ярче.

Версия вторая: диверсия. Кто-то решил надо мной подшутить, пока я был в отключке. Но кто? Медсестры в реанимации? Вряд ли. Они там слишком заняты, чтобы заниматься такой дурью. Савамура и Нишиноя? Эти могли, но как бы они пробрались в реанимацию с баллончиком краски? Да и волосы… я подошел ближе к зеркалу и вгляделся в корни. Они тоже были зелеными. Идеально прокрашены. Так не сделаешь в полевых условиях. Это работа профессионала. Или…

Или не работа.

И тут в моей голове, как вспышка молнии, пронеслись ее слова.

«Ну, симпатичный, конечно… Но какой-то… пресный. Надо это исправить. Добавить немного… харизмы».

Ее палец, коснувшийся моего лба. Легкий укол холода.

«Твою ж мать…» — выдохнул я, опираясь руками о раковину.

Харизма. Значит, вот как, по ее мнению, выглядит харизма. Зеленого цвета. Я чуть не рассмеялся. Это было настолько абсурдно, настолько по-идиотски, что не укладывалось ни в какие рамки. Я, значит, просил без улучшений, а она взяла и перекрасила меня, как пасхальное яйцо. Оригинально. В следующий раз, наверное, рога приделает. Для брутальности.

Ярость, холодная и бессильная, на секунду захлестнула меня. Но тут в мою голову закралось сомнение. А почему… почему мне никто ничего не сказал? Тетушка Фуми, которая бы за такой выкрутас со скалкой за мной три дня гонялась, — молчала. Тетушка Хару, которая бы ахала и причитала, даже не повела бровью. Кайто, Макото, близнецы, которые бы точно не упустили шанса подразнить меня «братцем-огурцом» или «ходячим газоном», ни слова не сказали. Что это значит? Они все в сговоре что ли?

Или… они этого просто не видят?

Эта мысль была настолько дикой, что я чуть не рассмеялся. Я провел рукой по волосам. На ощупь — обычные. Мягкие, немного сухие после больничного шампуня. Но в зеркале — зеленые. Я выдернул один волосок. Он лежал на моей ладони, зеленый, как изумруд.

«Проверим, — стучало в висках. — Нужен контрольный субъект».

Я вышел из ванной, и в палату как раз вошла медсестра. Та самая, которую я прозвал про себя «сержантом». Идеально. Она точно не станет врать из вежливости. Я сел на койку и заговорил, стараясь придать своему лицу максимально непринужденное выражение.

— Добрый день, Такаги-сан. У меня небольшой вопрос. Чисто из любопытства.

Она подняла на меня свои строгие глаза.

— Слушаю вас, Херовато-сан.

Я сделал паузу, собираясь с духом.

— Скажите, — я небрежно провел рукой по волосам. — У меня с прической все в порядке? А то после сна… знаете ли…

Медсестра окинула мою голову быстрым, профессиональным взглядом.

— Все в порядке, Херовато-сан, — ровным голосом ответила она. — Ваша прическа в порядке.

— А цвет? — не унимался я, чувствуя, как потеют ладони. — Он нормальный? Не слишком… вызывающий?

Вот теперь в ее глазах промелькнуло недоумение. Она снова посмотрела на мои волосы, потом на мое лицо, словно пытаясь понять, не начались ли у меня побочные эффекты от какого-нибудь препарата.

— Цвет? — переспросила она. — Обычный черный цвет. Как у большинства японцев. Херовато-сан, у вас все хорошо? Голова не кружится? Может, позвать дежурного врача?

И тут я все понял.

Она не видела. Никто не видел. Только я.

— Нет-нет, что вы, — я постарался выдавить из себя улыбку. — Спасибо. Просто… показалось. Наверное, свет так падает.

Я поклонился и вышел из палаты. Нужно было развеяться. Я остановился у автомата с напитками, выбирая напиток. Но тут мое внимание привлекли две молоденькие медсестры, которые устроили себе небольшой перекур, то есть, перешепт в укромном уголке у окна. Одна, полненькая и с перманентной химической завивкой, напоминала пуделя, вторая, худая, с тонкими поджатыми губами и свирепым взглядом, — высушенную воблу.

— … слышала, ее сегодня переводят? — донесся до меня обрывок фразы пуделя.

— Кого, ее? — лениво отозвалась «вобла», полируя ногти пилочкой.

— Ну кого, кого… Профессора Теруми из кардиоторакального отделения.

Мои пальцы, уже было потянувшиеся к кнопке с изображением кофе, замерли. Я медленно, стараясь не издавать ни звука, сделал шаг в сторону.

— Да ты что! — «вобла» отложила пилочку. — Я думала, она в реанимации еще неделю пролежит. Говорят, там все очень плохо.

— Хуже некуда, — заговорщицки понизила голос «пудель». — Моя подружка, Кимико, из операционного блока, она там ассистировала. Говорит, такой жути в жизни не видела. Машина всмятку, она без сознания, вся в крови… Тяжелейшая черепно-мозговая. Ушиб, отек… Там целый букет.

Я внимательно слушал, а ледяные пальцы словно сжали сердце.

— Оперировал сам Исида-сенсей, — продолжала вещать «пудель», и в ее голосе слышалось благоговение. — Его специально из отпуска вызвали. Он над ней всю ночь колдовал. Говорят, краниотопию делал, гематому убирал. Но даже он…

— Что «даже он»? — нетерпеливо перебила вобла.

— Впала в кому, — выдохнула пудель. — Сразу после операции. Мозг так и не очнулся. Кимико говорит, прогноз самый неблагоприятный. Шансов почти нет.

Я почти не дышал, слушая, как две сплетницы так легко говорят об аварии, участником которой мне посчастливилось стать.

— Сегодня ее переводят в VIP-палату на нашем этаже, — закончила пудель. — Номер восемьсот восемь. Говорят, приказ сверху. Чтобы подальше от лишних глаз. И к ней никого не будут пускать. Даже медсестру специальную выделили, самую опытную.

Они еще о чем-то пошептались, а потом, заметив мой неподвижный силуэт за фикусом, смущенно хихикнули и поспешили ретироваться. А я остался стоять, чувствуя, как внутри меня поднимается волна глухой, холодной ярости.

Никто. Никто мне ничего не сказал. Ни Савамура, ни Нишиноя, ни Сакура. Они не могли не знать. Вся больница наверняка гудела, как растревоженный улей, а они молчали. Почему? Боялись меня расстроить? Считали, что мне не нужно этого знать?

Эта мысль была самой обидной. Я вернулся в свою палату, но стены начали давить на меня. Я должен был ее увидеть. Не знаю, зачем. Просто должен был. Убедиться своими глазами. Может, они все врут? Может, все не так плохо?

Я снова вышел в коридор, сел на скамейку возле лифтов. И у меня уже был план того, как же пробраться к Мей. И для его исполнения мне нужен был союзник. Я нашел Ино в том же месте, у панорамного окна. Она сидела, поджав ноги, и рисовала в своем блокноте.

— Привет, принцесса, — сказал я, присаживаясь рядом. Боль в ребрах уже почти не беспокоила, и я мог двигаться почти свободно.

— Привет, Херо-чан, — улыбнулась она. — Смотри, что я нарисовала!

Она показала мне рисунок. На нем был я, она, молодая улыбающаяся женщина, как я понял, ее мама, и много-много деревьев.

— Это мы гуляем в парке, — пояснила она.

— Отличный рисунок, — похвалил я. — Слушай, Ино, а ты любишь играть в шпионов?

Ее глаза тут же загорелись.

— Конечно!

— У меня для тебя есть секретная миссия. Очень-очень важная, — я понизил голос до заговорщицкого шепота. — Видишь тот лифт в конце коридора? Скоро из него вывезут одну очень важную королеву. И мне нужно, чтобы ты мне помогла. Когда они появятся, я тебе незаметно подмигну, и ты должна будешь… — я сделал паузу, — очень красиво упасть. Как будто у тебя закружилась голова. Сможешь?

— Упасть? — она удивленно посмотрела на меня.

— Да. Ты должна быть самой лучшей актрисой в мире. Чтобы все тебе поверили и бросились помогать. А я в это время смогу незаметно проскользнуть и передать королеве секретное послание. Это наша тайна. Никому ни слова. Справишься?

— Справлюсь! — с энтузиазмом кивнула Ино. — Я буду лучшей актрисой!

Мы стали ждать, болтая о том, о сем. Мимо провозили пациентов, проходили врачи, бегали медсестры. День клонился к вечеру. Солнце, пробиваясь сквозь большие окна, рисовало на полу длинные косые тени. Ино уже совсем заскучала, а я почти потерял надежду, когда двери одного из лифтов, того, что был предназначен для перевозки пациентов, с шипением открылись.

Я напрягся.

Из лифта выкатили каталку. Ее везли двое дюжих санитаров с лицами, а на каталке, под белой простыней, угадывался хрупкий силуэт. Санитары уже почти поравнялись с нами. Я подмигнул, и Ино тут же подскочила, сделала несколько неуверенных шагов, ее ножка запнулась о невидимое препятствие, и она с тихим, жалобным вскриком «Ой!» плюхнулась на пол. Неуклюже, но, надо признать, очень правдоподобно.

План сработал идеально.

— Эй, малышка, ты в порядке? — один из санитаров тут же бросил каталку и подбежал к ней.

— Не ушиблась? — второй тоже ринулся на помощь.

Они окружили Ино, охая и причитая. А каталка на несколько драгоценных секунд осталась без присмотра.

Это был мой шанс.

Я подбежал к каталке. Мей лежала, откинув голову на подушку. Белое, как мрамор, лицо. Закрытые глаза, обрамленные густыми черными ресницами, которые неподвижно лежали на щеках. Губы, которые я помнил такими яркими и вызывающими, теперь были бледными и безвольно приоткрытыми. Из-под края повязки, закрывавшей часть лба, выбивалась прядь темных волос. Дыхания почти не было слышно. Лишь едва заметное, поверхностное движение грудной клетки. Она была так неподвижна, так безжизненна, что на секунду мне показалось, что она уже…

Нет.

Я протянул руку, мои пальцы дрожали. Я не знал, зачем я это делаю. Просто чувствовал, что должен. Должен коснуться ее, убедиться, что она еще здесь, что она теплая.

Я осторожно, почти невесомо, коснулся ее руки, лежавшей поверх одеяла.

И в этот момент мир взорвался.

Это было похоже на удар молнии. Тысячи вольт пронзили мое тело, от кончиков пальцев до самых пяток. Мышцы свело судорогой, в глазах потемнело, а из груди вырвался беззвучный крик.

Меня отбросило назад.

Я не просто отшатнулся. Меня буквально швырнуло, как тряпичную куклу. Я пролетел пару метров и с глухим стуком рухнул на спину, больно ударившись затылком о холодный кафельный пол. Мир закружился в безумном калейдоскопе. В ушах звенело.

— Эй! Ты что здесь делаешь⁈ — крик санитара донесся до меня как из-под толщи воды.

Они наконец-то заметили меня. Подняв Ино на ноги и убедившись, что с ней все в порядке, они обернулись и увидели меня, распластанного на полу, и пустую каталку.

— Псих какой-то, — проворчал первый, подбегая к Мей.

— Говорил я, нельзя ее тут оставлять, — поддакнул второй. — Понаберут всяких…

Они быстро подхватили каталку и, бросив на меня еще один полный презрения взгляд, почти бегом повезли ее дальше по коридору, к палате номер восемьсот восемь. Дверь открылась и закрылась, скрывая ее от моих глаз.

Я лежал на полу, пытаясь прийти в себя. Голова гудела, а в руке, которой я коснулся ее, все еще ощущалось странное, болезненное покалывание, словно по ней пробежал рой разъяренных пчел. Что это, черт возьми, было? Статическое электричество? Какая-то мощная судорога?

Я медленно, кряхтя, сел. Ко мне уже бежала медсестра, а за ней — и Ино, с испуганным лицом.

— Херовато-сан! Вы в порядке? Что случилось? — затараторила медсестра, склоняясь надо мной.

— Я… я, кажется, поскользнулся, — пробормотал я, пытаясь подняться на ноги. — Голова закружилась.

Это была самая идиотская отмазка в истории, но ничего лучше в голову не приходило. Я кое-как встал, опираясь на поданую медсестрой руку. В глазах все еще плыло. Я посмотрел на свою ладонь. Она выглядела как обычно. Ни ожогов, ни следов. Но это ощущение удара было слишком реальным.

И тут я почувствовал на себе чей-то взгляд.

Я медленно повернул голову.

И увидел ее.

В нескольких шагах от меня, прислонившись к стене, стояла Мей Теруми. Она была одета в ту же больничную пижаму, что и на каталке. Ее волосы были растрепаны, Мей смотрела на меня широко раскрытыми, полными шока и недоумения глазами.

Но она стояла.

На своих ногах.

И она была не в коме.

Мой мозг отказался это воспринимать. Я смотрел на нее, потом на закрытую дверь ее палаты, потом снова на нее. Этого не могло быть. Это была галлюцинация. Побочный эффект от удара головой.

— Вы… — прошептал я. — Но как?..

Она молчала, продолжая смотреть на меня так, будто увидела призрака. А потом ее губы дрогнули.

— Херовато?