Доктор Акомуто Херовато к вашим услугам! Том 2

Глава 14

Ночь перед казнью. Именно так я мог бы охарактеризовать атмосферу, воцарившуюся в моей палате. За окном выл ветер, хлеща по стеклу дождевыми каплями, и его заунывный плач идеально подходил под наше настроение. Мей металась по комнате, как тигрица в клетке. Ее движения были резкими, порывистыми, полными сдерживаемой ярости и бессилия. Она то замирала у окна, вглядываясь в ночную тьму, то снова начинала мерить шагами палату.

— Что за бред, — шипела она, и ее голос был похож на шелест сухих листьев. — Как это вообще произошло? Все было в порядке? Этот идиот Томимо… он же неспособен отличить стетоскоп от клизмы! Как он мог допустить, чтобы пациент впал в кому, когда я ему все буквально по полочкам разложила? Это невозможно!

Я молча наблюдал за ней. Моя усталость и уже почти исчезнувшая, к счастью, боль в ребрах отошли на второй план. Сейчас нужно было думать. Быстро и без эмоций, прям как в операционной, когда на кону жизнь. Только сейчас на кону была не только жизнь Мей, но и ее репутация, карьера и будущее. И, как ни странно, я чувствовал, что и мое будущее тоже каким-то образом связано с этим.

— Хватит паниковать, — наконец сказал я. Мой голос прозвучал на удивление спокойно и ровно, разрезав напряженную тишину. — Паника — плохой советчик. Нам нужна информация.

Мей резко остановилась и обернулась ко мне. В ее глазах плескалось отчаяние.

— Какая, к черту, информация, Херовато⁈ Меня завтра сотрут в порошок! У них есть «результаты предварительного расследования». А что есть у нас? Ничего!

— У нас есть вы, — сказал я, глядя ей прямо в глаза. — И у нас есть логика. Давайте по порядку. Пациент Пак Чун Хо, верно?

Я задумался. Интересно, кореец предпочел проводить операцию именно у нас, а не в Корее или Германии какой-нибудь. Хотя, если я правильно понял, то он какой-то очень важный спонсор больницы, так что это и не удивительно, наверное. Кто этих богачей знает? Могут спонсировать что угодно, но сами в жизни своим «продуктом» пользоваться не будут.

Мей же сделала глубокий вдох, пытаясь взять себя в руки.

— Операция прошла идеально, — отчеканила Мей, и в ее голосе снова появились стальные нотки. — Абсцесс корня аорты. Мы провели протезирование аортального клапана и восходящего отдела аорты. Без осложнений. К концу операции гемодинамика была стабильна, показатели — в норме. Я оставила его на Томимо и уехала на встречу.

Я закатил глаза. Как можно важного пациента оставлять на этого дурака? Да, я с ним еще часто не сталкивался, но уже по разговорам знал, что там от врача одно название. Но я видел во взгляде Мей, что она и сама об этом уже раз сто пожалела, так что просто вздохнул и продолжи:

— Хорошо. Дальше. Первый звонок от Томимо. Что именно он сказал?

— Что у пациента началась фибрилляция предсердий с высокой частотой. Давление начало падать. Он паниковал.

— И что вы ему сказали сделать?

— Я приказала начать инфузию кордарона для контроля ритма. Это стандартный протокол. И еще, — она нахмурилась, — я сказала ему ни в коем случае не использовать гепарин. У пациента в анамнезе была гепарин-индуцированная тромбоцитопения. Это довольно редкое, но смертельно опасное осложнение. Я четко сказала: «Томимо, только Аргатробан. Ты меня понял?». Он подтвердил.

Я кивнул. Аргатробан — это единственно возможный выбор при подтверждённой ГИТ. Гепарин здесь не к месту. Хорошо, что Мей уточнила, ведь молодой ординатор мог и гепарин случайно вколоть. А то у них раз тромбы, то значит сразу гепарин, и плевать, что там у пациента.

— А второй звонок? Тот, что был прямо перед аварией?

Мей покачала головой.

— Он кричал, что ничего не помогает, что пациент умирает… Я успела только сказать: «Томимо, успокойся и делай то, что я…». А потом был удар.

Я кивнул. Второй звонок произошел прямо во время столкновения, так что навряд ли Мей много и успела бы сказать. Картина начинала проясняться, но становилась еще более запутанной.

— Нам нужен доступ к истории болезни пациента. Прямо сейчас, — сказал я.

— Ты же слышал, — она горько усмехнулась. — Я не могу прикоснуться к компьютеру. Это отнимает слишком много сил.

— Вам и не придется, — сказал я, медленно поднимаясь с кровати. — Вы будете диктовать. А я буду вашими руками.

Я тихо, стараясь не скрипнуть кроватью, выскользнул из своей палаты. Коридор нейрохирургии спал. Тусклые лампы отбрасывали длинные, искаженные тени, а единственными звуками были мерное гудение какой-то аппаратуры и мои собственные, слишком громкие, как мне казалось, шаги. Мей шла рядом, совершенно не волнуясь, что ее кто-то заметит. Ну конечно, это я тут почему-то возомнил себя шпионом!

Лифт прибыл почти мгновенно, его двери открылись с тихим шипением. Пока кабина плавно скользила вниз с восьмого на шестой этаж, я смотрел на меняющиеся цифры и молился всем богам, чтобы не встретить дежурную медсестру или, не дай бог, кого-то из коллег, решившего устроить ночной набег на кофейный автомат. Объяснять, почему пациент из нейрохирургии в два часа ночи разгуливает по кардиоторакальному отделению, мне совсем не хотелось.

Дверь в ординаторскую была приоткрыта. Я замер, прислушиваясь. Тишина. Ни храпа Нишинои, ни шелеста страниц от Инуи. Осторожно, стараясь не издать ни звука, я заглянул внутрь. Пусто. Комната была погружена в полумрак, освещаемая лишь холодным светом луны из окна и мигающими огоньками спящих мониторов компьютеров. Я выдохнул с облегчением, которое тут же сменилось новым напряжением. Я проскользнул внутрь и сел за свой стол, чувствуя себя шпионом в тылу врага. Мей встала у меня за спиной, ее присутствие ощущалось как холодное дуновение на затылке.

— Система «МедАрхив», — скомандовала она. — Пароль… — Мей на секунду замялась, и на ее щеках, как мне показалось, проступил легкий румянец.

— Что? — я поднял на нее бровь, предвкушая что-то интересное.

— Пароль… CoffeeJelly_MyOnlyWeakness, — процедила она сквозь зубы, отворачиваясь и делая вид, что разглядывает пыль на шкафу.

Я замер, а потом не смог сдержать смешок, который эхом разнесся по пустой ординаторской.

— «КофейноеЖеле_МояЕдинственнаяСлабость»? Серьезно, профессор? — я давился от смеха. — Демонесса кардиохирургии, гроза интернов, женщина, чей взгляд может остановить сердце… и ее единственная слабость — это десерт из кофейного желатина?

— Не твое дело! — рявкнула Мей, и ее щеки теперь точно пылали. — Это идеальный десерт! Он горький, он бодрит, и в нем нет ничего лишнего. Никаких дурацких сливок или фруктов. А теперь вводи давай, комик, пока я не нашла твою единственную слабость и не надавила на нее скальпелем!

Я, все еще хихикая, ввел пароль. Система открылась.

— Поиск по фамилии. Пак Чун Хо.

На экране появилась карта пациента. Я открыл ее.

— Читай вслух, — приказала Мей.

Я тихо цокнул, но все же начал читать. Сначала данные о пациенте, всякие анализы, осмотры. Потом данные о проведенной операции и непосредственно отчет Мей. Они полностью совпадали с ее рассказом. Затем уже шли записи Томимо.

— «…в 20:30 отмечен эпизод фибрилляции предсердий, тахисистолия. По устному распоряжению профессора Теруми начата инфузия кордарона и введена болюсная доза Аргатробана…»

— Все верно, — кивнула Мей за моей спиной. — Он сделал, как я сказала.

— «…в 20:40 резкое ухудшение состояния. Внезапная остановка дыхания, падение сатурации до нуля, брадикардия, переходящая в асистолию. Нарушение сознания по шкале Глазго до 3 баллов. Интубация, перевод на ИВЛ. Пациент впал в кому».

— Что⁈ — Мей схватилась за голову. — Остановка дыхания? Откуда? Это не похоже на побочный эффект Аргатробана…

Я молча листал дальше. Следующая запись, видимо, и ляжет в основу будущего обвинения на консилиуме.

— «…Заключение: коматозное состояние пациента, вероятнее всего, вызвано нетипичной анафилактической реакцией на препарат Аргатробан, назначенный профессором Теруми в качестве нестандартной терапии…»

— Нестандартной⁈ — взвилась Мей. — Да это единственно правильная терапия при его анамнезе! Они что, историю болезни не читали⁈

Она была права. Формально Аргатробан использовался реже гепарина, так что это могло быть резкое ухудшение после введения нестандартного препарата. Для врачей, не желающего разбираться в тонкостях, это выглядело как прямая причинно-следственная связь.

— Что ж, — тихо пробормотал я. — Завтра, видимо, мне придется стать вашим адвокатом.

И утонуть вместе с ней.

Черт возьми, за что мне это все?

Двери в конференц-зал на четырнадцатом этаже распахнулись с достоинством гильотины, готовой опуститься на шею очередного несчастного, которым в этом случае была Мей. Но сейчас это было не просто помещение для больничных собраний. Это была арена. Настоящий Колизей, но где вместо гладиаторов — адвокаты в деловых костюмах, а вместо мечей и щитов — острые языки, подкрепленные стопками документов и юридическими терминами. Судилище. Именно это слово вертелось у меня в голове, когда я шагнул через порог.

В зале мгновенно воцарилась тишина. Разговоры оборвались на полуслове. Десятки глаз, принадлежавших профессорам, старшим ординаторам и целой группе людей в строгих костюмах, синхронно, как у стаи голодных сов, повернулась в мою сторону.

Рядом со мной, невидимая для всех, плыла Мей. Как и вчера, она была зла. Нет, не так. Она была в ярости.

— Смотри, Херовато, — прошипела она мне прямо в ухо. — Вся наша больничная фауна в сборе. Змеи, шакалы и парочка гиен для массовки. Не хватает только оркестра, играющего похоронный марш.

Я проигнорировал ее комментарий, хотя он был до чертиков точен. Мой взгляд скользнул по первым рядам. Там, словно стая волков, устроился юридический отдел клиники. Человек шесть, все как на подбор — в дорогих костюмах, с одинаковыми непроницаемыми лицами и папками из дорогой кожи. В центре этой стаи восседал Танабэ. Он посмотрел на меня, и в его глазах блеснула тень той самой улыбки сытого удава, который только что проглотил особенно жирного кролика.

Чуть поодаль, на втором ряду сидел профессор Томимо и другие профессора. Он принял позу горделивого попугая: спина прямая, подбородок высоко задран. Еще через несколько рядов, развалившись на стуле и с откровенной скукой ковыряясь в телефоне, сидел его племянник, Томимо-младший, он же Токоряво. Этот кадр, кажется, даже не понимал, где находится и зачем. Для него это было очередное скучное мероприятие, которое нужно было отсидеть, чтобы дядя не лишил его карманных денег.

— На галерку пошли, — снова раздался шепот Мей. — Подальше от этих лицемеров. И чтобы обзор был лучше.

Я тихо хмыкнул. Будто бы мне позволили сесть в первых рядах. Я повел глазами дальше. Рядом с Токоряво сидели еще Савамура, Инуи и Нишиноя. Все они посмотрели на меня, и н их лицах появилась смесь радости и тревоги. смотрят с тревогой и сочувствием.

Я молча кивнул им и, не обращая внимания на впившиеся в мою спину взгляды, прошел в самый конец зала, где еще не были заняты сиденья. Я выбрал место в последнем ряду, у стены. Упал в кресло, чувствуя, как отпускает напряжение в ногах. Мей опустилась на соседнее пустое кресло.

— Нервничаешь? — спросила она, не поворачивая головы.

— С чего бы мне. А вы? — парировал я.

— Я в ярости, — отчеканила она. — Ярость не оставляет места для нервов.

В этот момент в зале погас свет, оставив лишь подсветку сцены, где стояла трибуна. Огромный экран за ней ожил, высветив логотип клиники Шова. К трибуне вышел Танабэ.

— Уважаемые коллеги, — начал он своим ровным, хорошо поставленным голосом. — Мы собрались здесь сегодня по весьма печальному и, я бы сказал, беспрецедентентному поводу. Как вы все знаете, две недели назад в нашей клинике произошел инцидент, который бросил тень на репутацию нашего учреждения и поставил под угрозу жизнь одного из наших уважаемых пациентов.

На экране появилась фотография. Мужчина лет сорока, азиатской внешности, с умными, проницательными глазами и жесткой линией рта. Под фотографией шла подпись: «Господин Пак Чон Су. Председатель совета директоров корпорации „Phoenix Electronics“».

— Один из главных спонсоров нашей больницы, — пояснила Мей. — Кореец, очевидно. У него огромный филиал в Японии. Они поставляют нам половину всего оборудования. Для директора потерять такого спонсора — все равно что выстрелить себе в ногу.

Танабэ продолжал вещать о важности корпоративной этики, о недопустимости халатности, о том, что клиника Шова всегда ставила во главу угла безопасность пациентов. Вся эта вода лилась минут десять. Я чуть не уснул. Мей же сидела неподвижно, как статуя.

— А теперь, — адвокат сделал паузу, — я передаю слово профессору Томимо, который непосредственно занимался этим случаем после… инцидента.

К трибуне, с видом человека, несущего на своих плечах всю скорбь мира, вышел Томимо. Он откашлялся, поправил очки и заговорил голосом, полным деланого сожаления.

— Уважаемые коллеги, — начал он. — Мне тяжело об этом говорить. Профессор Теруми… Мей-сенсей… она не просто моя коллега. Она моя ученица.

Ох, как же я жалею, что в тот момент у меня не было фотоаппарата. Хотя, он бы не смог запечатлить, не побоюсь этого слова, шедевральное выражение лица Мей. Я даже не знаю, сколько эмоций было на нем, но точно могу сказать, что доминантными были шок и наступивший через несколько минут гнев.

— Я помню ее еще совсем юной, когда она только пришла в ординатуру. Талантливая, амбициозная… Возможно, слишком амбициозная, — продолжил Томимо, а затем сделал паузу, давая всем проникнуться моментом. — В тот день, после сложнейшей восьмичасовой операции на господине Паке, которую она, надо отдать ей должное, провела блестяще, произошло нечто необъяснимое. Вместо того чтобы остаться у постели пациента в критический послеоперационный период, как того требуют все протоколы, Мей-сенсей покинула больницу.

По залу прошел гул.

— Она уехала на какую-то срочную, по ее словам, встречу, — продолжал Томимо, качая головой. — Оставив тяжелейшего пациента на попечение моего племянника, ординатора второго года.

Все взгляды метнулись на Токоряво, который в этот момент, кажется, прошел очередной уровень в своей игре и издал тихий победный писк. Он тут же смутился и спрятал телефон.

— Это уже само по себе является грубейшим нарушением, — голос Томимо звенел от праведного гнева. — Но то, что произошло дальше…

Он снова сделал паузу. Мастер драматических пауз, черт бы его побрал.

— Через час после ее отъезда состояние господина Пака начало резко ухудшаться. Мой племянник, будучи еще неопытным врачом, разумеется, запаниковал и позвонил ей. И профессор Теруми… — Томимо тяжело вздохнул, — по телефону, находясь за рулем автомобиля, отдала ему приказ. Приказ, который едва не стоил пациенту жизни.

— Лжец, — выдохнула Мей рядом со мной. Ее голос был едва слышен, но в нем было столько презрения, что не удивлюсь, что Томимо-сенсей почувствовал внезапно пробежавшие по кожи мурашки.

— Профессор Теруми, проявив халатность и необоснованно отклонившись от стандартного протокола ведения послеоперационного периода, назначила пациенту препарат аргатробан, что привело к развитию тяжелой анафилактической реакции и впадению пациента в кому, — закончил Томимо, и по залу снова прокатилась волна шокированного гула.

— Да что этот дурак несет! — подскочила на стуле Мей.

— Тш-ш-ш, — зашипел я, не поворачивая головы. — Сядьте. Вас все равно никто не слышит.

Она нехотя опустилась обратно, но я чувствовал, как она вся дрожит. И это точно было не от страха. Профессор Томимо же уже закончил свою речь и с видом трагического героя вернулся на свое место. В зале стояла тишина. Картина была ясна. Мей Теруми — безответственная, амбициозная карьеристка, которая из-за своей халатности и врачебной ошибки чуть не убила важного пациента, а потом, скрываясь с места преступления, устроила ДТП и сбила своего же коллегу. Блестяще. Просто блестяще.

Затем слово предоставили Томимо-младшему. Он встал, и его голос дрожал.

— Я… я делал все, как сказала профессор Теруми, — лепетал он. — Она приказала ввести кордарон и аргатробан. Я все сделал в точности, как она велела! А потом… ему стало плохо, он перестал дышать… Это было ужасно! Я не знал, что делать!

Он сел, почти рухнув на стул. Это было жалкое зрелище, но и юридический отдел, и ординаторы с интернами лишь сочувственно повели головой.

— Спасибо, Томимо-сан, — безразлично сказал главврач, что-то рассматривающий в своем телефоне.

— А теперь, — сказал директор, поднимаясь. — Мы хотели бы заслушать показания ключевого свидетеля. Человека, который последним виделся с профессором Теруми перед аварией. И который, к несчастью, сам стал жертвой этого трагического стечения обстоятельств.

Все головы снова повернулись ко мне.

— Ординатор Акомуто Херовато, — произнес директор. — Прошу вас к трибуне.

Я медленно поднялся на ноги.

— У меня вопрос не к свидетелю, а к представленным данным, — вдруг раздался спокойный голос до этого молчавшего профессора Ишикавы. Насколько я знал, профессор только недавно вернулся в клинику после долгой поездки зарубеж на какой-то международный форму. — Адвокат Танабэ, выведите, пожалуйста, на экран данные мониторинга пациента Пака с 20:30 до 20:45.

Танабэ нахмурился, но выполнил просьбу. На большом экране появились графики. Я же сел на место, радуясь, что обо мне позабыли.

— Коллеги, — Ишикава-сенсей встал и подошел к экрану. — Мы видим, что в 18:40 у пациента происходит не просто падение давления. Первым делом мы видим резкую остановку дыхания. Сатурация падает до нуля за считанные секунды. И только потом, на фоне тотальной гипоксии, у него развивается брадикардия и асистолия.

Он обвел всех тяжелым взглядом.

— Здесь столько опытных врачей и профессоров. Так неужели вы не видите? Кто вообще составлял отчет? — недовольно проговорил Ишикава. — Очевидно, что это не клиническая картина анафилактического шока. При анафилаксии мы бы увидели бронхоспазм, падение давления, тахикардию, кожные проявления. Но не внезапный паралич дыхательной мускулатуры. Это больше похоже на действие… — он сделал паузу, — какого-нибудь миорелаксанта. Например, высокой дозы сукцинилхолина.

— Миорелаксант… — тихо проговорил я. — Но они же наверняка делали анализы потом. И не нашли следов препарата? — задал я вопрос скорее сам себе.

— Конечно, не нашли, — ответила Мей, вглядываясь в экран с историей болезни. — Тот же сукцинилхолин живёт в крови меньше пятнадцати минут. Его не найти, если не брать пробы сразу. Тем более, — она чуть нахмурилась, — в обычных экстренных анализах не проверяют наличие миорелаксантов. Базовые токсины, уровень электролитов и глюкозы, газовый состав крови, что-то такое.

Я согласно кивнул. В этом была логика. Никогда не будет делать тест на миорелаксант, если нет прямого запроса. А это значит, что тот, кто его вколол, однозначно знал, что делает, и знал, что как минимум сразу никто не догадается об этом. Вероятно, этот человек просто хотел подставить Мей, а остальные и рады сразу же найти виновного и побыстрее закрыть дело, отчитываясь перед родней пациента. Тем более, виновная-то тоже в коме и защитить себя не может. Идеальный план. Только не учли они, что у Мей еще остались верные коллеги здесь, одним из которых был вовремя приехавший профессор Ишикава.

В зале повисла мертвая тишина. Все понимали, о чем идет речь. Сукцинилхолин — препарат, который используют анестезиологи для расслабления мышц при интубации. В большой дозе он вызывает полный паралич, включая дыхание. И его невозможно отследить в стандартных анализах.

— Но… я ничего такого не вводил! — пискнул Томимо-младший, бледнея на глазах.

— Я не говорю, что это сделали вы, Томимо-сан, — Ишикава посмотрел на него почти с сочувствием. — Я говорю, что в этой истории есть третье, неизвестное нам действующее лицо. Кто-то, кто в промежутке между 20:30 и 20:40 вошел в палату и ввел пациенту препарат, вызвавший остановку дыхания. И пока мы не выясним, кто это был, обвинять профессора Теруми в халатности — по меньшей мере, преждевременно. Мы имеем дело не с врачебной ошибкой, а, возможно, с преступлением.

— Но профессор Теруми покинула своего прооперированного пациента? — попытался возмутиться Танабэ. — Это халатность с ее стороны.

Ишикава отошел от экрана и подошел к первому ряду, где восседала группа юридического отдела:

— Да. То, что Теруми-сенсей покинула свое рабочее место — это вопиющее нарушение, — проговорил профессор, и я был уверен, что на лице Танабэ расплылась самодовольная улыбка. Но затем Ишикава продолжил: — Однако ввиду новой информации, не думаете ли вы, что все это заседание — один сплошной фарс. Дело приобрело новый оборот. Кто-то ввел пациенту препарат, вызвавший кому. А мог бы и смерть.

Все в зале притихли.

— Вы можете делать, что хотите в отношении Теруми-сенсей, однако… — Ишикава поднял взгляд, и даже я с задних рядов замер от его холодного взгляда, — я приму ответные меры.

Он сел. Заседание было окончено. Негласно. Я видел это по растерянным лицам комиссии, по побагровевшему лицу профессора Томимо и по тому, как недовольный адвокат Танабэ торопливо собирал свои бумаги и что-то яростно шептал своей команде.

Справка:

Абсцесс корня аорты — гнойное воспаление у основания аорты — главной артерии, выходящей из сердца.

Протезирование аортального клапана и восходящего отдела аорты — операция по замене повреждённого клапана и начального участка аорты.

Фибрилляция предсердий — нерегулярные, хаотичные сокращения предсердий с высоким пульсом

Инфузия амидарона (торговое название: Кордарон) — медленное внутривенное введение антиаритмического препарата.

Гепарин-индуцированная тромбоцитопения (ГИТ) атологическая реакция на гепарин: тромбоциты падают, а тромбы — наоборот, растут. Короче, это такое редкое состояние, при котором на обычный «разжижающий кровь» гепарин организм отвечает: «Ах так? Лови тромбы!» И запускает тромбообразование. Поэтому вместо этого мы используем аргатробан (другой антикоагулянт)

Шкала комы Глазго — система оценки уровня сознания от 3 до 15 баллов. 15 — ты бодр, 3 — ты овощ. Всё честно и грустно.

Анафилактическая реакция — молниеносная аллергия с риском летального исхода.

Миорелаксант — препарат, вызывающий полное расслабление скелетной мускулатуры. То бишь, сукцинилхолин — короткодействующий миорелаксант, применяемый для интубации. Очень нужная штука в руках анестезиолога. И оружие массового паралича — в чужих.

Гипоксия мозга — снижение содержания кислорода в мозговой ткани.

Асистолия — полная остановка электрической активности сердца. Сердце решило «не биться совсем». Прямая линия на мониторе и классическое «пиииииииииииииииииип». Очень-очень плохой знак.

Брадикардия — редкий, замедленный пульс. В этом случае сердце решило не торопиться. Очень не торопиться. Аж слишком не торопиться.