Доктор Акомуто Херовато к вашим услугам! Том 2

Глава 18

Я смотрел на Мей, на ее застывшее лицо, на ее широко раскрытые глаза, в которых плескался целый океан нечитаемых эмоций. Она была похожа на человека, увидевшего призрака. Что, учитывая ее собственное состояние, было верхом иронии. Но сейчас мне было не до смеха. Мей смотрела на этого незнакомца так, будто видела перед собой не просто мужчину в дорогом костюме, а ожившее, кровоточащее прошлое, которое она, видимо, считала давно и надежно похороненным.

Мужчина, которого она назвала Акирой, тем временем достал из кармана элегантную металлическую зажигалку, но, заметив мой пристальный взгляд, вежливо улыбнулся и убрал ее обратно вместе с сигаретой.

— Пожалуй, воздержусь, — сказал он. — Не хочу травить вас дымом. В конце концов, вы здесь, чтобы дышать свежим воздухом, а не моими вредными привычками.

Его манеры были безупречны. Слишком безупречны. Но что-то в его глазах, в его слишком идеальной, выверенной улыбке, заставляло меня напрягаться. Это была улыбка игрока, который держит на руках все козыри и наслаждается процессом, наблюдая, как его оппоненты пытаются угадать, какой ход он сделает следующим.

— Мей, — прошипел я, едва шевеля губами, пытаясь привлечь ее внимание, вывести из этого странного ступора. — Пошли. Нам пора.

Но она не реагировала. Мей продолжала смотреть на него, и я видел, как в ее глазах зарождается буря. Чтобы хоть как-то вывести ее из этого транса, я громко, почти демонстративно, кашлянул, издав звук, похожий на предсмертный хрип старого, умирающего медведя.

Акира тут же перевел на меня свой заинтересованный, чуть насмешливый взгляд.

— Все в порядке? — спросил он, и в его голосе прозвучали нотки вежливого, но абсолютно фальшивого участия.

— Да, — прохрипел я, хлопая себя по груди с таким усердием, что мои многострадальные ребра взвыли от возмущения. — Что-то в горло попало. Городская пыль, наверное. Здесь, на крыше, ее много.

Я снова бросил на Мей умоляющий, почти панический взгляд, в котором читалось: «Давай, шевелись, пока он не вызвал санитаров с усмирительной рубашкой и дозой галоперидола». И на этот раз она, кажется, меня поняла. Мей вздрогнула, словно очнувшись от наваждения, и сделала шаг назад.

— Что ж, не буду вам больше мешать, — сказал я, вежливо поклонившись мужчине. — Спокойной ночи.

— И вам, — кивнул он, провожая меня долгим, задумчивым, почти оценивающим взглядом.

Я быстро пошел к двери, ведущей на лестницу, чувствуя, как его взгляд сверлит мне спину. Мей скользнула следом.

Когда мы спускались по ступеням, и тяжелая дверь на крышу с грохотом захлопнулась за нами, отрезая нас от ночного ветра и таинственного незнакомца, я не выдержал.

— Что это, черт возьми, было? — зашипел я, останавливаясь на лестничной площадке. Эхо подхватило мой шепот и разнесло его по всему пролету. — Вы застыли там, как соляной столб. Кто это такой?

Мей молчала. Она стояла, прислонившись к холодной, обшарпанной стене, и ее лицо было бледным и отрешенным.

— Никто, — наконец ответила она, и ее голос был глухим и безжизненным. — Просто… не важно…

— Не важно? — я не поверил своим ушам. — Я, конечно, не эксперт в человеческих чувствах но даже я могу отличить глубочайший шок от безразличия.

Мей подняла на меня взгляд.

— Не лезь не в свое дело, Херовато, — отчеканила она. — Мы договорились работать вместе, чтобы выяснить, кто пытался убить Пака и подставить меня. Моя личная жизнь тебя не касается. Ясно?

Я закатил глаза.

— Ясно, как божий день, — пробормотал я. — Просто в следующий раз, когда решите впасть в ступор при виде красивого мужчины в дорогом костюме, предупреждайте заранее. Я просто уйду и не буду наблюдать за этим цирком.

Мей ничего не ответила. Просто развернулась и пошла вниз по лестнице, оставив меня одного в компании пыли и гулкого эха. Я тяжело вздохнул и поплелся следом.

Мы вернулись в палату в полном, гнетущем молчании. Я рухнул на свою кровать, натянул одеяло до самого подбородка и отвернулся к стене. Но сон не шел. Я слышал, как за окном шумит ветер, как его порывы заставляют жалобно дребезжать стекла в раме. Я слышал, как в коридоре тихо переговариваются ночные медсестры, их голоса доносились как приглушенный, успокаивающий шепот. И я чувствовал ее присутствие. Оно было почти осязаемым, как статическое электричество в воздухе перед грозой.

Я приоткрыл один глаз и посмотрел в ее сторону. Мей стояла у окна, неподвижная, как статуя, и смотрела на ночной город. Лунный свет, пробиваясь сквозь тучи, падал на ее платиново-белые волосы, заставляя их серебриться, а ее тонкий, изящный силуэт четко вырисовывался на фоне мерцающих огней Токио. Она была невероятно красива. И невероятно одинока.

Я закрыл глаза и, наконец, провалился в сон, убаюканный шумом дождя и тихим, почти неощутимым присутствием женщины-призрака, замершей у моего окна, как безмолвный страж.

Утро ворвалось в палату без стука, как и положено всему в этой больнице — бесцеремонно и по расписанию. Серое и дождливое, оно просочилось сквозь щели в жалюзи и окрасило стерильную белизну комнаты в унылые тона. Я проснулся от привычного лязга тележки с завтраками в коридоре, который для меня стал чем-то вроде утреннего колокола, возвещающего о начале очередного дня сурка. Тело все еще немного ныло, но это была уже привычная, почти родная боль, как у старого солдата, у которого к непогоде крутят суставы.

Мей же сидела на подоконнике и смотрела в окно. Казалось, что она не просто наблюдает за стекающими по стеклу каплями, а пытается прочесть в них ответ на какой-то свой, одной ей ведомый вопрос.

— Доброе утро, — прохрипел я, садясь на кровати

— Оно не доброе, — безразлично отозвалась она, не поворачивая головы. — Оно мокрое, серое и безнадежное.

Я вздохнул. Кажется, ее ночная меланхолия плавно перетекла в утреннюю хандру, приправленную изрядной долей личностного кризиса.

Завтрак был таким же серым и безрадостным, как и погода за окном. Рисовая каша, которую, казалось, варили на слезах пациентов, и кусок омлета, подозрительно напоминающий по цвету и консистенции губку для мытья посуды. Я съел все, не чувствуя вкуса, просто механически отправляя ложку за ложкой в рот.

— Я на гимнастику, — сказал я, поднимаясь и ставя пустой поднос на тумбочку. — А вы оставайтесь здесь.

Она ничего не ответила, и я, пожав плечами, вышел.

После получаса усердного пыхтения над тренажерами и махания гантелями, от которых мои руки дрожали, как у алкоголика со стажем, я, как обычно, побрел к автомату с напитками. И, как я и ожидал, Пак Чун Хо был там. Он стоял у автомата, делая вид, что с глубочайшим интересом изучает ассортимент.

Я подошел, молча кивнул ему и, не говоря ни слова, взглядом указал в сторону лифта. Он понял меня без слов, едва заметно кивнув в ответ.

Когда я вошел в палату, Мия-сана, к счастью, не было — он ушел на свои процедуры. Мей все так же сидела у окна. Она обернулась, когда я вошел, и ее брови удивленно поползли вверх, когда следом за мной в комнату бесшумно проскользнул Пак.

Я плотно прикрыл дверь. Атмосфера в комнате мгновенно стала такой напряженной, что, казалось, ее можно резать ножом. Мей и Пак. Хирург и ее пациент. Два призрака, связанные одной тайной, стояли в разных углах комнаты и сверлили друг друга взглядами..

Я почувствовал себя неловко. Словно оказался на встрече двух враждующих держав в роли посредника от ООН, причем без мандата и бронежилета.

— Кхм, — я откашлялся, нарушая тишину, которая становилась уже почти оглушающей. — Раз уж мы все здесь собрались, думаю, нам нужно как-то скоординировать наши усилия. Возможно, для начала стоит поделиться информацией.

Они молча перевели взгляды на меня, словно только сейчас вспомнив о моем существовании.

— Профессор, — обратился я к Мей. — Расскажите, пожалуйста, еще раз об операции. В деталях. Пак-сан имеет право знать, что именно с ним делали.

Мей на секунду замялась, ее взгляд скользнул по лицу Пака, но потом она кивнула. Мей соскочила с подоконника и подошла к нам.

— У вас был инфекционный эндокардит аортального клапана с формированием парапротезного абсцесса в корне аорты, — начала она, и ее голос был похож на голос профессора, читающего лекцию студентам. — Бактерии разрушили клапан и окружающие ткани, создав гнойную полость, которая могла прорваться в полость перикарда или межжелудочковую перегородку. Это привело бы к тампонаде сердца или тяжелой сердечной недостаточности.

Мей говорила быстро, четко, используя сложные термины, и я видел, как Пак хмурится, пытаясь уследить за ее мыслью.

— Мы выполнили операцию Бенталла: заменили клапан и восходящую аорту механическим кондуитом, удалили абсцесс и укрепили фиброзное кольцо швами с тефлоновыми прокладками, — продолжала она, и ее невидимые пальцы вычерчивали в воздухе сложную схему. — Коронарные артерии мы реимплантировали по методике Каброля. Операция прошла успешно, но из-за сложности случая время искусственного кровообращения составило 220 минут. Сердце восстановило ритм, но в первые сутки требовалась инотропная поддержка.

Я видел, что Пак, несмотря на свой интеллект, окончательно потерял нить повествования.

— Проще говоря, — вмешался я, обращаясь к нему. — Представьте, что ваше сердце — это дом, а аортальный клапан — главная дверь, через которую кровь выходит наружу. В вашем случае эту дверь не просто заклинило — ее съела ржавчина. Причем так сильно, что стены вокруг нее начали гнить изнутри. Если бы ничего не сделать, рано или поздно вся конструкция рухнула бы.

Заметив насмешливый взгляд Мей, я чуть закатил глаза и продолжил:

— Профессор Теруми не просто поставила новую дверь. Ей пришлось разобрать прогнившие части, укрепить стены, поставить бронированную дверь с трубой и подвести коммуникации заново.

Пак кивнул, и на его лице отразилось понимание.

— Операция прошла без технических осложнений, — закончила Мей. — Время искусственного кровообращения — 182 минуты. Время ишемии миокарда — 124 минуты. Кровопотеря минимальная. К концу операции ваше сердце работало, как часы, в стабильном синусовом ритме. Не было никаких, абсолютно никаких предпосылок для того, что случилось потом.

Наступила тишина.

— Что ж… Я очнулся через несколько дней после операции, — заговорил господин Пак ровным голосом. — Увидел свое тело. Первые дни я просто пытался понять, что происходит. А потом… потом я начал слушать.

Он перевел взгляд с Мей на меня.

— Первой моей мыслью, разумеется, было то, что от меня решил избавиться кто-то из своих. Мой заместитель, Кан Джун. Или, возможно, кто-то из моих дорогих родственников, которые уже много лет с нетерпением ждут, когда я освобожу для них место во главе корпорации. Это было бы логично. В нашем мире это стандартная практика.

Пак горько усмехнулся, и в этой усмешке было больше презрения, чем печали.

— Но я слушал их. Я был рядом, когда они разговаривали в коридорах, когда они шептались в холле и плакали у моей кровати. И я видел их страх, растерянность и искреннее горе. Кан Джун, этот старый ворчун, которого я знаю лет двадцать, плакал, как ребенок, когда ему сказали, что я в коме. Мои племянники, которые, я был уверен, уже мысленно делили мое наследство, выглядели так, будто у них отняли последнюю надежду. Нет, — он покачал головой, — это были не они.

Я задумался. Раз уж они даже словом не обмолвились между собой, что рады его коме, то вполне вероятно, что семья и не причем.

— Потом я наткнулся на сплетни, — продолжал Пак. — О вашей халатности, профессор, — он посмотрел на Мей. — О том, что вы уехали, что выписали неправильный препарат. Я был разочарован. Я спонсировал эту клинику, выбрал вас, потому что мне рекомендовали вас как лучшую. И я знал, что моя семья этого так не оставит. Они добьются вашего увольнения, лишения лицензии и тюремного срока.

Мей вздрогнула, но промолчала.

— А потом, — Пак сделал паузу, — я начал встречать других. Таких же, как я.

И тут меня осенило. Мысль, которая до этого момента пряталась где-то на периферии сознания, как редкий диагноз, который не хочешь рассматривать всерьез, вдруг стала ясной и отчетливой. Призраки. Мей и Пак были в коме. Их тела были живы, подключены к аппаратам. Но остальные… тот же Акио, якудза в гавайской рубашке. Старушка, которая уже тридцать лет вяжет один и тот же шарф. Солдат, вечно ждущий письма. Призраками ведь обычно считают тех, кто умер.

— Постойте, — перебил я его. — Вы говорите, вы встречали других. Они… они тоже в коме? Или они…

Я не договорил, но Пак понял, о чем я. Он нахмурился, и на его лице впервые появилось выражение неуверенности, почти растерянности.

— Я… я не знаю, — медленно произнес он. — Я не спрашивал. Это… не самая вежливая тема для разговора, даже в нашем положении. Но те, с кем я говорил… они все были пациентами этой больницы. Мертвых я не встречал. По крайней мере, я так думаю. Тех, кто окончательно перешел черту, здесь, кажется, нет.

— Это немногое объясняет, — пробормотал я.

Я задумался. Как нам выяснить что-нибудь? Документы мне никто не даст. План операций, протоколы, листы назначений — все это под строгим контролем, особенно после консилиума. К записям с камер видеонаблюдения меня и на пушечный выстрел не подпустят. Я — обычный зеленый ординатор, так еще и временно неработающий. Пациент. Мой статус был ниже плинтуса.

«Хотя…» — я вспомнил слова пожилого нейрохирурга. «Удивительная регенерация, Херовато-сан». Он сказал, что еще пара недель, и я смогу полностью вернуться в строй. Месяц, полтора — это максимум. Это было и много, и мало.

— Месяц, — сказал я вслух.

Мей и Пак удивленно посмотрели на меня.

— Что «месяц»? — спросила Мей.

— Через месяц я смогу вернуться к работе, — пояснил я. — Тогда у меня будет хоть какой-то доступ.

— Нам нужно действовать сейчас, — возразил Пак. — Мне нужно связаться с моим секретарем, господином Со. Он — мой самый доверенный человек. Он служит моей семье уже сорок лет.

— И что вы ему скажете? — скептически спросил я. — Точнее, что я ему скажу? «Здравствуйте, господин Со, я ординатор из больницы, где лежит ваш босс. Так вот, он тут рядом со мной стоит в виде призрака и просит передать вам пару инструкций по вашим дальнейшим действиям». Вы думаете, он мне поверит?

— Это сомнительно, я согласен, — признал Пак. — Но… вы бы могли объяснить, рассказать то, что знаю только я, и…

— Я не хотел бы, чтобы слишком много людей знало о моей способности, — перебил я его. — Чем меньше людей в курсе, тем безопаснее.

Пак поджал губы.

— Хорошо, — наконец сказал он. — Есть другой способ.