Доктор Акомуто Херовато к вашим услугам! Том 2

Глава 12

Я брел по стерильно-чистым коридорам нейрохирургического отделения, и каждый мой шаг отдавался в голове тупой, ноющей болью. И дело было далеко не в последствиях ушиба после аварии. Физическая боль давно притупилась, уступив место фантомным отголоскам, легкому головокружению и ноющим ребрам, которые напоминали о себе при особо глубоком вдохе. Дело было в мыслях. Они роились в моей черепной коробке, как встревоженный осиный улей, жужжали, хаотично метались, жалили изнутри, не давая ни секунды покоя.

Ино. Ее заплаканное, испуганное, перепачканное пылью лицо стояло у меня перед глазами с фотографической четкостью. Я снова и снова прокручивал в памяти сцену в тесной, душной подсобке. Ее маленькая, доверчивая ладошка, такая теплая и беззащитная в моей руке. Ее тихий, срывающийся шепот, полный детского страха. Этот ребенок, который боялся не скальпеля хирурга, не боли, не неизвестности, а маминых слез, одним своим поступком, одной своей фразой перевернул что-то во мне. Он, как мощный химический реактив, проявил всю фальшь, всю мелочность и эгоизм моих собственных переживаний. Я злился, рефлексировал, упивался своей обидой и разочарованием, пока рядом, совсем рядом, в соседнем крыле, разворачивалась настоящая человеческая драма, где на кону стояла жизнь маленькой девочки.

А ее мама… Я вспоминал ее обезумевшие от страха глаза, ее срывающийся, полный паники голос, ее отчаянные, судорожные рыдания. В тот момент, когда она, упав на колени, обнимала свою найденную дочь, в ней было столько любви, столько первобытного облегчения, столько выстраданной боли, что это можно было почти потрогать руками, ощутить кожей. И я, глядя на них, на эту маленькую семью, воссоединившуюся посреди больничного коридора, впервые за долгое время почувствовал себя чужим. Посторонним наблюдателем, случайно заглянувшим в окно чужой жизни, в которой были настоящие проблемы. Мои терзания на фоне их страха казались пылью, мелкой и незначительной.

Мысли путались, сбивались в тугой клубок. Мне, кажется, впервые так отчаянно нужен был кто-то, с кем можно было бы поговорить. С другом. И единственным таким человеком в этой больнице был Савамура.

Я принял решение. Нужно было спуститься к нему. Наше кардиоторакальное отделение располагалось на шестом этаже. Нейрохирургия, где я временно обитал, — на восьмом. Всего два этажа, но казалось, что это два разных мира, две разные вселенные. Тут, в нейрохирургии, была тишина, в кардиоторакальном же отделении постоянно бурлила жизнь. Вечная суета, экстренные пациенты, крики из операционных, беготня. Наше отделение было похоже на растревоженный муравейник, который никогда не спит.

Я вызвал лифт. Двери из полированной стали бесшумно открылись, и я вошел в пустую кабину. Нажал на кнопку с цифрой «6». Лифт плавно, почти незаметно, поехал вниз. Я смотрел на меняющиеся цифры на электронном табло и лихорадочно думал, что именно я скажу Савамуре. «Привет, друг. Знаешь, у меня тут небольшие проблемы. Я, кажется, окончательно поехал кукухой. Разговариваю с призраком Теруми-сенсей, которая меня сбила, потому что болтала по телефону. А еще я только что нашел девочку перед важнейшей операцией и провел ей мини сессию психотерапии. Как твой день прошел? Не одолжишь немного антипсихотиков?». Звучало так себе. Очень так себе. Наверное, стоит начать с чего-то более простого.

Двери открылись, и я шагнул в родную обитель. Знакомый до боли в зубах запах кофе из автомата ударил в нос. Я сразу увидел привычную картину: медсестры, как белые пчелы, носились по коридору с капельницами и стопками историй болезней. Молодые ординаторы, бледные от тотального недосыпа, с красными глазами, что-то лихорадочно строчили в планшетах, прислонившись к стене. Где-то в конце коридора кто-то громко, на повышенных тонах, отдавал распоряжения по телефону.

Я увидел Савамуру. Он стоял у сестринского поста и о чем-то напряженно, почти на грани ссоры, спорил с Инуи. Лицо у него было уставшим, серым, под глазами залегли темные, почти черные круги. Было видно, что у них была тяжелая ночь, а может, и не одна. И в этот момент я понял. Я не могу. Я просто не имею морального права сейчас подойти к нему и вывалить на него все свои проблемы. У него наверняка и своих забот по горло. Моя душевная рефлексия и кризисы на фоне этой ежедневной борьбы за человеческие жизни выглядели бы просто смешно и неуместно. Я и сам помнил, что когда я был старшим ординатором, у меня сил даже на свои проблемы не оставалось, не то что чужие выслушивать. Я мог с семьей сутки не видеться, о друзьях давно позабыл, а вся моя личная жизнь была в книжках и пациентах. Но я знаю Савамуру. Он из кожи вон вылезет, но поможет, поддержит. Но нужна ли мне такая поддержка, которая только утопит моего «помогатора»?

Я молча развернулся и побрел обратно к лифтам.

Я нажал на кнопку вызова. Двери ближайшего лифта открылись. Внутри, прислонившись к стене, стояла женщина. Я шагнул в кабину, стараясь не смотреть на нее. Не хотелось никаких разговоров, никаких случайных контактов. Хотелось просто вернуться в свою палату и помолчать, подумать. Хорошо хоть, что в Японии, в отличие от той же невероятно дружелюбной Америки, люди просто так беседы не начинают.

Я нажал на кнопку восьмого этажа. Женщина уже нажала свою. Тринадцатый. Акушерское и гинекологическое отделения. Я мельком, невольно, взглянул на нее. Она была беременна. Даже скажем очень беременна. Ее, не постесняюсь этого слова, большущий живот, обтянутый простым платьем для беременных, недвусмысленно говорил о том, что роды уже совсем скоро. Она тяжело дышала, прикрыв глаза, и крепко держалась за поручень.

Лифт тронулся. Мы ехали в полной тишине, которую нарушало только ее тяжелое, прерывистое дыхание и тихое, убаюкивающее гудение механизма. Шестой этаж. Седьмой. Стрелочка показывала на восьмой, и я уже приготовился выйти, как вдруг лифт сильно дернулся, издал какой-то скрежещущий, протестующий звук и замер.

Свет моргнул раз, другой и погас, погрузив нас в абсолютную, чернильную тьму. Через секунду под потолком включилось аварийное освещение — одна-единственная тусклая, красноватая лампочка, которая отбрасывала на стены дрожащие тени.

— Что… что случилось? — испуганно прошептала женщина, ее голос дрогнул.

— Похоже, мы застряли, — констатировал я очевидное, пытаясь сохранить внешнее спокойствие, хотя сердце у меня на секунду ухнуло куда-то в район пяток. С самого детства у меня была фобия лифтов, но ввиду работы пришлось ее побороть. Но все равно каждый раз, когда случалось что-то такое, внутри меня просыпался тот старый первобытный страх.

Я несколько раз нажал на кнопку восьмого этажа. Никакой реакции. Нажал на кнопку открытия дверей. Тот же результат. Лифт был мертв.

— Черт, — выругался я себе под нос.

— О, боже… — простонала женщина, хватаясь за свой огромный живот. — Только не это. Только не сейчас.

Я быстро нашел на панели кнопку вызова диспетчера и с силой нажал на нее. После долгого, мучительного ожидания, во время которого я успел проклясть все на свете, из динамика раздался треск и сонный, недовольный голос:

— Диспетчерская. Слушаю.

— Мы застряли в лифте номер четыре, — сказал я как можно более четко и громко. — Предположительно, между седьмым и восьмым этажами. Здесь беременная женщина. На позднем сроке.

— Принято, — безразлично ответил голос. — Ожидайте. Ремонтная бригада будет у вас в ближайшее время.

И связь прервалась.

— Они скоро придут, — сказал я женщине, пытаясь ее успокоить, хотя сам в это не очень почему-то верил. — Не волнуйтесь.

Она молча кивнула, но я видел, как по ее лицу струится пот, как она закусила нижнюю губу.

Прошло десять минут. Пятнадцать. Двадцать. Никто не приходил. Лифт стоял, как железный гроб, подвешенный в безвоздушном пространстве между этажами. Воздух в маленькой кабине становился спертым и горячим.

Я снова, уже с яростью, нажал на кнопку вызова.

— Диспетчерская, это снова лифт номер четыре. Сколько нам еще ждать⁈ Женщине становится хуже!

— У нас чрезвычайная ситуация, — раздраженно ответил тот же голос. — В другом крыле застрял лифт с членами попечительского совета. Все ремонтники там. Как только они освободятся, займутся вами. Ожидайте своей очереди.

И снова короткие гудки.

— Что⁈ — я ударил кулаком по металлической стене, не чувствуя боли. — Члены попечительского совета⁈ Они издеваются⁈ Какие-то старые хрычи в дорогих костюмах важнее беременной женщины⁈

— Ай! — вдруг громко вскрикнула женщина и согнулась пополам, хватаясь за живот.

Я подскочил к ней.

— Что с вами? Что болит?

— Кажется… кажется, началось, — прохрипела она, ее лицо исказилось от боли.

Я инстинктивно посмотрел вниз и увидел. По ее ногам, на грязный пол лифта, стекала тонкая, прозрачная струйка жидкости. Воды отошли.

— О, нет, нет, нет, — по-настоящему запаниковал я. К такому повороту судьбы меня жизнь не готовила!

— Что… что нам делать? — она посмотрела на меня с таким ужасом, что у меня по спине пробежал холодок.

Я снова бросился к кнопке вызова, нажимая на нее снова и снова, как одержимый.

— Диспетчерская! Алло! Вы меня слышите⁈ У женщины отошли воды! Она рожает! Слышите⁈ Рожает! Нам нужна помощь! Немедленно!

— Я же сказал вам, все ремонтники заняты! — рявкнул в ответ диспетчер, окончательно теряя терпение. — Ждите своей очереди!

— Да к черту вашу очередь! — заорал я в ответ, чуть ли не срывая голос. — У нас тут человек рожает! Если с ней или с ребенком или со мной от стресса что-то случится, я лично приду и засуну этот лифт вам в…

Связь прервалась. Диспетчер просто повесил трубку.

Я обернулся к женщине. Она сидела на полу, прислонившись к холодной стене, и тяжело, прерывисто дышала, как загнанный зверь. Ее лицо было мокрым от пота и слез.

— Схватки, — простонала она. — Каждые три минуты.

Я понял. Ремонтников мы, видимо, уже не дождемся. Помощи не будет. Мы одни в этой гребаной железной коробке. И прямо здесь, сейчас, на свет должен появиться новый человек. И единственный, кто мог ей помочь, был я.

Кардиохирург, принимающий роды в застрявшем лифте. Если бы кто-то рассказал мне об этом вчера, я бы рассмеялся ему в лицо. Но ирония судьбы, видимо, обладала очень специфическим чувством юмора. Конечно, у меня был курс акушерства, но это было очень давно и неправда. Но что поделать. Я уже давно понял, что если выбрал профессию врача, то нужно быть готов вообще к совершенно любой ситуации

Я стянул с себя больничную куртку и подстелил ей на пол.

— Хорошо, — сказал я, стараясь, чтобы мой голос звучал уверенно и спокойно, хотя у самого внутри все сжалось от нервов. — Слушайте меня очень внимательно. Меня зовут Акомуто Херовато. Я врач, как раз в этой больнице. Я вам помогу.

Она посмотрела на меня с надеждой, как на спасителя.

— Дышите, — скомандовал я, отчаянно пытаясь вспомнить все, что я когда-то читал об акушерстве на третьем курсе. — Глубокий вдох носом, медленный, длинный выдох ртом. Вот так. Вы молодец. Вы сильная.

Я опустился на колени перед ней. Руки дрожали.

— Когда будет схватка, тужьтесь. Соберите все свои силы и тужьтесь. Понятно?

Она молча кивнула, ее лицо было искажено от боли.

— Больно… — простонала она.

— Я знаю, — сказал я, хотя что я там мог знать? Я же не рожал! У меня даже жены не было. Но я все же успокаивающе повторил: — Я знаю. Потерпите. Совсем немного. Думайте о хорошем. Вот вас как зовут?

— Мичимия… Юи… — между вздохами ответила она.

— Невероятно красивое имя, — ляпнул я первое, что пришло в голову. — Значит, Мичимия-сан, думайте о муже. О том, в какое хорошее место он вас повезет после рождения малыша.

Мичимия замерла, а потом отвернулась.

— У меня нет мужа. Больше нет.

Я замер. Во дурак. Казалось бы, хуже уже быть не может, но нет предела совершенству. Я пробил дно. Но время на стыд и самобичевания не было, ведь женщина болезненно застонала, и я принялся ее успокаивать.

— Что ж, у меня тоже мужа нет. Они вообще переоценены, — продолжал я нести бурду, попутно пытаясь отвлечь женщину от неприятного процесса. Навряд ли она ожидала, что у нее роды будут принимать не высококвалифицированные специалисты, а какой-то непонятный парень, назвавшийся врачом.

— А вы смешной… Херовато-сан… — весело хмыкнула Мичимия, и я улыбнулся.

Следующие добрые полчаса, а может, и час — я потерял счет времени — превратились для меня в какой-то сюрреалистический кошмар. Я командовал, она дышала. Я поддерживал ее за плечи, она тужилась, до хруста сжимая мою руку. Я вытирал пот с ее лба своей одеждой, она кричала так, что, казалось, стены этого лифта сейчас треснут.

И вот, наконец, я увидел. Среди складок ткани, в свете тусклой красной лампочки. Головка. Покрытая темными, мокрыми волосиками.

— Еще немного! — закричал я, чувствуя невероятный прилив адреналина. — Я вижу головку! Давайте!

Честно, все было как в тумане. За головкой показалось плечико, потом второе. И наконец Мичимия издала крик, который, казалось, мог бы разрушить горы и вывести реки из берегов, и я почувствовал, как в моих руках оказалось что-то маленькое, скользкое, теплое и невероятно живое.

Ребенок.

Он был весь в белой первородной смазке и слизи, синюшный, и он не дышал.

— Почему он не кричит? — испуганно прошептала мать, пытаясь приподняться.

Я, действуя на чистых инстинктах, перевернул его вниз головой и несильно шлепнул по попе. Раз. Другой. И он закричал. Громко, требовательно, на весь чертов лифт. В этот момент мне показалось, что это самый прекрасный детский крик, который я когда-либо слышал.

Я быстро, но осторожно, завернул его в свою больничную рубашку, которую успел снять, и положил на живот матери

— Мальчик, — сказал я, улыбаясь так широко, как, наверное, никогда в жизни не улыбался. — У вас мальчик. Здоровый, крепкий мальчик.

Она смотрела на своего сына и плакала. Но это были уже совсем другие слезы. Слезы абсолютного и безграничного счастья. А я сидел на грязном полу, весь в крови и околоплодных водах, уставший, как после двенадцатичасовой операции на бьющемся сердце.

И в этот самый момент лифт дернулся, ярко вспыхнул свет, и кабина плавно поехала вверх.