Доктор Акомуто Херовато к вашим услугам! Том 2

Глава 4

Следующие несколько дней превратились в тягучую, как больничная каша, рутину. Мой мир сузился до размеров палаты, а главным событием дня становился приход медсестры Сакуры с порцией анальгетиков.

— Ну что там, на передовой? — спрашивал я, когда она меняла мне капельницу.

Я довольно быстро нашел с Сакурой-сан общий язык. Может, потому что сам был врачем, так что сильно не возмущался, когда нужно было потерпеть неудобства, и не жаловался на боль, как делало большинство пациентов. А может, потому что Сакура-сан была хорошим человеком, который не просто делал свою работу, но также и старался сделать все возможное, чтобы пациент чувствовал себя комфортно.

Нишиноя и Савамура в последнее время были очень заняты, словно их специально завалили работой, лишь бы они не бегали сюда ко мне. Я же сильно по этому поводу не переживал, хотя Рю мне был нужен. Через него я отправил послание семье, ведь мой телефон, или то, что от него осталось, хранилось у нашей добросовестной полиции. Попросил его передать, что все со мной хорошо, жив и скоро выйду на связь.

Но кроме как работой почтовым голубем Нишиноя также, как и мой бывший товарищ Танака, был неплохим поставщиком сплетен и новостей. Так что за время его отсутствия я, можно сказать, жил как в изоляции. Тут-то на помощь и пришла Сакура-сан, став моим своеобразным больничным «шпионом».

— Без перемен, Акомуто-сан, — отвечала она, не отрываясь от работы. — Профессор Томимо снова жаловался на некомпетентность интернов, Савамура-сан работает как проклятый, а Нишиноя-сан чуть не уронил на главврача лоток с инструментами. Все как всегда.

Но на главный вопрос она не отвечала. Каждый раз, когда я пытался спросить про Мей, Сакура делала вид, что не слышит, или резко переводила тему на погоду.

Через день меня перевели из реанимации. Мой новый «дом» находился на восьмом этаже, в отделении нейрохирургии. Во время операции мне удалили одну довольно-таки нехиленькую гематомку. Вдобавок ко всему, в моей медицинской карте теперь также красовался диагноз «ушиб головного мозга средней степени», так что местные светила нейрохирургии решили, что за моей многострадальной головой теперь нужен глаз да глаз.

Здесь же мне выдали новое оружие в борьбе с последствиями травмы ребер — специальный дыхательный тренажер. Маленький пластиковый прибор с тремя шариками, которые нужно было поднимать силой вдоха.

— Дыхательные упражнения, — строго сказала медсестра, вручая мне эту адскую машинку. Да уж, Сакура-сан была как-то помилее. — Десять-пятнадцать минут каждый час. Для профилактики гипостаза и пневмонии.

Я смотрел на этот тренажер и чувствовал глубочайшее унижение. Я, профессор, который мог часами читать лекции о патогенезе респираторного дистресс-синдрома, теперь должен был дуть в трубочку, чтобы поднять три дурацких шарика. Первый день я смог поднять только один. Синий. И то, он подпрыгнул так лениво, будто делал мне величайшее одолжение. Желтый и красный шарики презрительно игнорировали все мои усилия, оставаясь на дне. Это была битва моего упрямства против моих же сломанных ребер.

— Глубже вдох, Херовато-сан! Представьте, что вы надуваете воздушный шарик! Еще глубже! А теперь — выдох, медленно, через трубочку!

Подгоняемый медсестрой, я все же послушно дул в прибор с тремя шариками, чувствуя, как боль в груди отдает в каждую косточку. С каждым разом дышать становилось легче. Боль притуплялась, уступая место ноющему, но терпимому дискомфорту. Анальгетики делали свое дело, превращая острую агонию в фоновый шум.

Мой распорядок дня теперь состоял из трех основных пунктов: анальгетики по расписанию, дыхательные упражнения, которые заставляла делать неулыбчивая, но очень исполнительная медсестра, и медленные, шаркающие прогулки по коридору.

Эти прогулки были моим главным развлечением. Все еще держась за передвижную стойку с капельницей, я, словно старый дед, наматывал круги по отделению, наблюдая за его обитателями. Нейрохирургия — место специфическое. Здесь почти всегда было тихо. Пациенты передвигались медленно, словно во сне. Кто-то в специальном воротнике, кто-то с обритой головой и аккуратным швом, кто-то — на инвалидной коляске, с пустым, отрешенным взглядом. Здесь лечили не сломанные кости или порванные сосуды, а пытались починить то, что делало человека человеком — его мозг, его сознание. И, глядя на них, я понимал, что мои сломанные ребра — это такая мелочь, такая ерунда.

В один из таких дней, совершая свой очередной «марафонский» забег по коридору, я увидел ее. В конце холла, у большого панорамного окна, на широком подоконнике, поджав под себя ноги, сидела маленькая девочка. Лет шести, не больше. На ней была больничная пижама, а два тоненьких хвостика смешно торчали в разные стороны. Она не смотрела на улицу, где сияло солнце и зеленели деревья.

Она смотрела себе под ноги и была такой грустной, что, казалось, само пространство вокруг нее потемнело.

Что-то внутри меня шевельнулось. Инстинкт врача или, может, того самого «братца», которым я поневоле стал для целой оравы детей? Не знаю. Я медленно подошел и, шипя, как старый чайник, от боли в ребрах, опустился на подоконник рядом с ней. «Господи, — подумал я, — за что мне это? Даже просто сесть — уже подвиг».

Девочка повернула ко мне свое серьезное личико.

— Привет, — сказал я.

Девочка вздрогнула и подняла на меня огромные, заплаканные глаза.

— Привет, — тихо ответила она.

— Меня зовут Акомуто. А тебя?

— Ино, — совсем беззвучно проговорила девочка, пряча глаза.

— Красивое имя, — улыбнулся я. — А чего такая принцесса грустит в такой хороший день? Поссорилась с кем-то? Или, может, у тебя отобрали любимую игрушку?

Ино покачала головой и еще ниже опустила подбородок.

— Мне грустно, потому что моя мама всегда расстроенная. Она все время плачет, когда думает, что я не вижу.

Ах, вот оно что. Я посмотрел на девочку. Выглядела она вполне здоровой, если не считать больничной пижамки. Розовощекая, крепкая. Но мы-то в нейрохирургии. Здесь болезни не всегда видны снаружи. Видимо, у малышки что-то серьезное, раз ее мама так убивается. Сердце неприятно сжалось от жалости.

— Знаешь, — сказал я, подбирая слова. — Мамы, они такие. Они очень сильно любят своих детей, и когда их дети болеют, они переживают даже больше, чем сами дети. Она плачет не потому, что все плохо. А потому, что очень-очень хочет, чтобы ты поскорее выздоровела. Уверен, она была бы самой счастливой на свете, если бы увидела твою улыбку.

— Правда? — Ино посмотрела на меня с надеждой.

— Чистая правда, — заверил я. — Вот увидишь, ты скоро поправишься, вы вернетесь домой, и твоя мама снова будет улыбаться. Она будет печь тебе твои любимые пирожные и читать сказки на ночь. Нужно просто немного потерпеть.

Мы еще немного поболтали о всякой ерунде: о ее любимом мультике про летающих котов, о том, что больничная еда похожа на клейстер. Ино немного повеселела и даже пару раз улыбнулась.

— А как тебя зовут, дядя? — вдруг спросила она, глядя своими большими глазами на меня.

— Акомуто, — сказал я. — Но моя родня называет меня просто Херо.

— У тебя смешное имя, — заметила она без тени смущения.

— Знаю, — вздохнул я. — Мне часто об этом говорят.

Мы помолчали. Я смотрел на эту маленькую, серьезную девочку и чувствовал себя абсолютно беспомощным. Я мог зашить порванную аорту, мог остановить сердце и запустить его снова, мог провести сложнейшую операцию. Но я понятия не имел, как починить грусть в глазах шестилетнего ребенка.

— Ладно, я побегу, — внезапно сказала Ино, спрыгивая с подоконника. — Спасибо, Херо-чан!

Она помахала мне рукой и скрылась за поворотом коридора. Я проводил ее взглядом и улыбнулся. Дети — удивительные создания. Даже в таком месте они находят силы радоваться мелочам.

— Ну что, — пробормотал я себе под нос, — пора и на покой. То есть, в палату.

Я начал медленно, с кряхтением и тихими проклятиями, сползать с подоконника, опираясь на свою верную спутницу-капельницу. Кое-как доковыляв до своей палаты, я уже собирался завалиться на кровать, как в дверях появилась медсестра.

— Херовато-сан, к вам посетители, — сообщила она. — Ждут вас в холле для посетителей.

— Хорошо, я сейчас, — кивнул я.

Приведя себя в относительный порядок, насколько это было возможно в больничной пижаме и задумавшись, что надо было хотя бы в зеркало посмотреться, я медленно побрел в указанном направлении.

Холл для посетителей был небольшим, уютным помещением с несколькими диванчиками и кофейным автоматом. И он был полон моей семьей.

Там стояли все они. Тетушка Фуми, скрестив руки на груди, рядом с ней — тетушка Хару, которая при виде меня тут же залилась слезами, прижимая к лицу платочек. Хана стояла чуть поодаль, серьезно разглядывая какие-то больничные схемы. Рядом с ней, держась за руки, — Хината и Юки. А Кайто пытался удержать двух маленьких ураганов — близнецов Рин и Рен, к которым еще и Макото присоединился, ведь при виде меня они уже были готовы сорваться с места.

Первой не выдержала тетушка Хару.

— Акомуто-чан! — всхлипнула она и кинулась ко мне, чуть не сбив с ног вместе с капельницей. — Живой! Родненький наш!

Она вцепилась в меня, и я почувствовал, как ее слезы капают мне на плечо. За ней подошла тетушка Фуми. Она положила свою сухую мозолистую руку мне на щеку и внимательно посмотрела в глаза.

— Ну, здравствуй, непутевый, — сказала она своим обычным строгим тоном, но в ее голосе я услышал неприкрытое облегчение. — Напугал ты нас.

— Акомуто-кун, мальчик мой! — все всхлипывала рядом тетушка Хару мне в плечо. — На тебе лица нет!

— Зато есть голова на плечах. Целая, — попытался отшутиться я, но по вмиг намокшим глазам тетушки понял, что неудачно.

А потом плотину прорвало. Дети с радостными криками подбежали ко мне. Хана, Юки, Макото — все пытались меня обнять, потрогать, убедиться, что я настоящий. Даже Кайто подошел ближе.

— Братик Акомуто!

— Мы так скучали!

— И волновались!

А потом ко мне прорвались близнецы.

— Братик!

Рин и Рен с разбегу врезались в меня, крепко обняв за талию. И в этот момент мир для меня взорвался болью. Их объятия пришлись точнехонько на мои многострадальные ребра.

— А-а-аргх! — вырвалось у меня. — Тихо, тихо! Осторожнее, у меня там… запчасти поломаны.

Они тут же отскочили, испуганно глядя на меня. Тетушка Фуми немедленно раздала им по легкому подзатыльнику. И я тут же отступил, чтобы не дай бог и мне не досталось.

— Говорила же вам, не набрасывайтесь! — строго сказала она.

— Все нормально, — прохрипел я, пытаясь отдышаться и усаживаясь на ближайший диванчик. — Просто… немного хрупкий стал.

Вся моя большая и очень шумная семья окружила меня. Они щебетали, перебивая друг друга, рассказывали что-то, совали мне в руки онигири, которые притащила тетушка Хару.

— Ну, рассказывайте. Как вы там жили без меня? — спросил я, когда первая волна эмоций схлынула.

— Мы не скучали! — блеснул глазами Рен. — К нам Танака-сан заходил! Притащил огромный пакет чипсов со вкусом васаби и пытался научить Макото технике «Тысячелетия боли».

— А еще, — подхватил Макото, — наш сосед, Исаяма-сан. Ну помнишь, тот ленивый старик? Так он пытался…

— … научить своего кота приносить газету, а в итоге научил его воровать белье с веревок! — перебил его на полуслове Рен. — Маме вчера пришлось возвращать госпоже Сато ее… ну… в общем, кружевные трусики. Было очень неловко!

— Но скорее смешно, — закончила Рин, за что получила укоризненный взгляд от тетушки Фуми.

Я прыснул со смеху, тут же застонав от боли в ребрах.

— А как вам тут, в Токио? — наконец смог заговорить я, перебивая их радостные разговоры. — Успели погулять по столице?

Дети тут же наперебой начали рассказывать, как исследовали Токио, как Кайто заблудился в метро, а тетушка Фуми отчитывала уличного музыканта за обман. Тот, видите ли, взял гитару, притворился, что играет, а сам музыку на телефоне включил. Я слушал их и улыбался. Затем между Макото и Рин завезался какой-то спор, в него же подключился и молчавший до этого Кайто. Хана с Хинатой в этот момент как раз отошли в туалет, а Юки с интересом начал рассматривать стоявший на другом конце холла макет.

— Как вы узнали об аварии? — тихо спросил я тетушек, стараясь не привлечь внимание детей.

Тетушка Фуми тяжело вздохнула.

— Ночью позвонили. Из полиции. Сказали, авария… что ты в больнице, в тяжелом состоянии, — она на секунду замолчала, и я увидел, как сжались ее губы.

— Я… — тут уже говорила тетушка Хару, — я помню только, как земля ушла из-под ног, а потом стало темно. Очнулась я от того, что Фуми лила мне на лицо воду.

Я почувствовал, как что-то сжалось в груди. Тетушка Хару потеряла сознание от страха за меня, глупого оболтуса.

— Мы не знали, что делать, — продолжала она. — Поезда уже не ходят, такси до Токио стоит, как самолет.

— Еще и эти дурни… — недовольно вздохнула тетушка Фуми. — Выяснили ж как-то, что случилось. А вы ж все упрямые, как ослы. Все до единого стали рогом: пойдем к братцу, и точка.

Я хмыкнул. Да, у нашей семейки, наверное, и впрямь есть некие совместные гены с семейством лошадиные. Тетушки обе пашут, как лошади, а мы, их детишки как ишаки.

— В общем, пошла я к нашему соседу, Такеде-сану.

— К Такеде-сану? К тому, что на грузовике ездит? — я не поверил своим ушам.

— К нему самому, — кивнула тетушка Фумиу. — Он как раз собирался отметить окончание рабочей недели бутылочкой сакэ. Пришлось ему напомнить, что долг соседу — это святое. А то как деньги отдалживать на забор, который, почему-то, стеклянный и из бутылок, так он мастак.

— И через десять минут мы все уже сидели в кузове его грузовика и тряслись по ночному шоссе в Токио, — весело закончила тетушка Хару.

Я представил эту картину: ночь, шоссе, старый грузовичок, в кузове которого, прижимаясь друг к другу, едет целая орава детей и две ужасно переживающие женщины. И все это — ради меня.

— Не нужно было так суетиться, — тихо сказал я, чувствуя укол вины.

— Как это не нужно⁈ — всплеснула руками тетушка Хару. — Ты наш сын! Наш мальчик! Они так долго не пускали нас к тебе, даже когда сказали, что ты очнулся! Все твердили «не положено», «состояние тяжелое»!

— Меня только сегодня перевели в нейрохирургию, поэтому и разрешили посещения, — объяснил я. — До этого я был в реанимации, туда нельзя.

В этот момент к нам подошла медсестра.

— Простите, что прерываю, Херовато-сан, но вам пора на процедуру. Лечебная гимнастика.

Я вздохнул. Кроме дыхательной гимнастики добавилась еще и лечебная. Скучать не приходилось.

— Уже пора? — грустно спросила Хината. — Ага, — ответил я и взъерошил волосы ей и Макото. — Спасибо, что пришли.

Я обнял их всех по очереди, на этот раз гораздо аккуратнее.

— Увидимся завтра, — пообещал я.

Я уже развернулся, чтобы идти за медсестрой, как вдруг меня осенило. Я оглядел их всех — уставших, взволнованных, с пакетами, полными еды.

— Постойте… а где же вы все это время жили?

Хана, до этого молча слушавшая, ухмыльнулась. Я проследил за ее взглядом. У окна стояла Ямада Аяме. Сестра того самого мужчины, которому я делал непрямой массаж сердца прямо на асфальте. Она увидела, что я смотрю на нее, и чуть поклонилась с легкой ухмылкой.

— Госпожа Ямада сказала, — добавила Хана, — что за спасение брата она готова приютить хоть весь наш городок.