Чёрный ратник

Глава 1

Я резко открыл глаза и вдохнул. Громко и жадно. Не как человек, а как зверь, вырвавшийся из капкана. Воздух обжёг лёгкие.

Я попытался заговорить, но с моих губ сорвался лишь хрип.

— Чёрт! Я же… я же убил его! — раздался резкий молодой голос.

Я проморгался и смог разглядеть вокруг деревянный сарай, несколько деревьиц и утоптанную дорожку в невысокой пожухлой траве.

Я упёрся ладонями в сырую землю и поднялся — сначала на одно колено, затем на ноги. Мир вокруг поплыл. С неба падали большие капли дождя, просачиваясь сквозь камзол и стекая по шее за ворот.

В нос ударил запах глины, пота и крови. Моей собственной крови.

Я забрался пальцами в горизонтальный разрез на груди, добрался до кожи. Она жутко зудела и чесалась.

— Это безумие! — вновь зазвучал молодой голос.

На этот раз он дрожал. Я медленно повернул голову. Напротив меня стоял убийца прошлого тела. Юноша в пёстром жилете и новых сапогах. На его белой рубахе были разводы, а с мокрых тёмных волос капала влага. Клинок в его руках дрожал.

Я помнил последние мгновения этого тела. Его страх, его смирение, его слабость.

Умереть стоя, с саблей в руках — достойный удел. Но только не когда ты последний из рода Темниковых.

Я сделал несколько шагов вперёд. Медленно, как пьяный матрос. Наклонился и поднял саблю с земли. Мокрая рукоять скользила в пальцах, клинок оттягивал руку. Нехорошая сталь, перекупная, но мне хватит.

Я зашагал вперёд. Сначала пошатываясь, а затем всё увереннее. Я чувствовал себя руслом реки, пробуждающимся после многовековой засухи.

Мой противник попятился. Он молчал, его губы были поджаты, но пальцы выдавали его с головой — они сжимали рукоять до побелевших костяшек.

— Ты… ты… — бормотал он. — Ты должен был сдохнуть! Я видел, как ты рухнул… я…

Он замолчал, потому что я был уже слишком близко.

Он ударил от испуга, вслепую, клинок просвистел рядом, но я успел нырнуть вниз. Выпад лишь задел плечо по касательной и сабля скользнула по моему уху, оставляя глубокую царапину. Я сжал зубы и отскочил вбок. Боль — это напоминание, что я снова живой.

Мы замерли друг напротив друга.

Паренёк был неплох, как для сына купца или мелкой знати. И прошлый владелец тела был бы сражён этим ударом.

Я опустил саблю чуть ниже, к самой земле.

— Это безумие, — повторил он.

Мой противник тяжело дышал. Его глаза распахнулись в ужасе, когда он увидел, что на моём лице расплывается искренняя, довольная улыбка. Он закричал и бросился вперёд. И сделал ошибку, думая, что я буду сражаться как раньше.

Я подхватил комья грязи кончиком клинка и бросил их ему в лицо.

Это больше не его бой.

Следом врезался ногой прямо ему в колено, отбивая нелепый слепой взмах сабли в сторону. Раздался хруст. Мальчишка начал заваливаться на бок, и я перехватил его руку с клинком. Тут же ударил рукоятью в висок, а затем по шее локтем. Хватка на клинке ослабла. Парень на земле заорал, захлёбываясь то ли кровью, то ли дождём.

Я смотрел на него сверху вниз. Паренёк попытался отползти, его губы задрожали. Я вижу перед собой не мечника, а юнца. Мальчишку, который поверил, что убивать — это игра.

Я всадил саблю ему в грудь. Быстро, без ненависти. Так, как ставят точку. Последний вздох паренька стал первым вздохом нового меня.

Безумие… я бы рассказал ему, что такое безумие.

Безумие — это жить восемнадцать лет в теле последнего из рода. Бездарного, слабого, изгнанного. Без надежды и опоры, без возможности связаться или помочь. Безумие — это перерождение среди проигранной дуэли.

— Монстр… — раздался тихий, несмелый голос в тумане.

Сверстники, которые наблюдали за «тренировочным поединком». Я их даже не заметил. Местные крестьянские дети, все напуганы. Пусть говорят, что хотят. Правду всё равно не утаить.

Я не безумен.

Это не мне пришло в голову провести ритуал с поглощением духа предка. Этим занялись его родители — отчаянно, слепо, с надеждой, что дух великого пращура пробудит в сыне ауру. Но что-то пошло не так. Или так, ведь я вернулся. А Тимоша исчез. Нет, родители сопляка постарались и не справились, заточив меня и лишив их единственного ребёнка дара. Ауры.

Аура для ратника — это плоть, кровь, и душа. Если, конечно, верить в эту чёртову душу.

Аура определяет предрасположенность ратника, формирует характер, даёт силу, что и не снилась простому солдату или наёмнику. И она имеет цвет.

Какого цвета моя? Несложно догадаться — чёрная. В конце концов, я ведь не безумен. Но я совершенно точно монстр, которому очень многое предстоит наверстать. В том числе, пробудить в этом бездарном теле ауру.

Я нагнулся и порыскал в карманах пёстрого жилета. Это должен был быть тренировочный поединок со ставками, и свой приз я собирался забрать.

Я достал из внутреннего кармана жилета конверт и спрятал его под одеждой. Приглашение с печатью. Именно его поставил бывший спарринг-партнёр этого тела и «друг», который нанёс смертельный удар без сомнений. Ровно в совершеннолетие.

Как же звали этого «друга»? Пришлось напрячься, чтобы память подсказала: Александр Емельянов. Или же просто Саша.

Ставкой с моей стороны было кольцо. Я взглянул на левую ладонь: на указательном пальце красовался серый, невзрачный перстень.

Именно в нём был заточен мой дух. Теперь же это не больше чем безделушка.

Я снял его с пальца и бросил на медленно остывающее тело паренька.

— Это твоё, — спокойно произнёс я. — Ты заслужил.

Саша и правда победил. В этом теле больше нет Тимоши. Он погиб.

Я вытер клинок рукавом, убрал его в ножны и зашагал в сторону усадьбы, оставляя за спиной шёпот, плач и всхлипывания.

Каждый вдох, каждый удар сердца, каждая капля холодного дождя ощущалась ярко, как в первый раз.

В этом теле больше нет Тимошки. Здесь только я — Тимофей Темников. И мне очень нравится жить.

Я шёл к усадьбе. Земля под ногами хлюпала при каждом шаге, словно хотела втянуть меня обратно. Я промок до нитки, как дворовый кот, но холод и лёгкая дрожь были мне удивительно приятны.

Сабля, всё ещё тёплая, даже несмотря на чистое лезвие, слегка постукивала по бедру. Тело гудело от изнеможения и резкой нагрузки в виде поединка. Шрам на груди жутко чесался, я едва сдерживался, чтобы не залезть пальцами и не разодрать его ногтями в кровь.

На подходе к усадьбе меня встретила тишина. Кованые ворота были распахнуты. Стражники, судя по всему, снова забились в свою каморку и пили чай, жалуясь на старые кости. Чего им было переживать? Вокруг поместья растянуты сигнальные заклинания. Их ставил нанятый в городе маг, он же периодически приезжал и обновлял их.

Наказать бы их за такое раздолбайство… Ну да ладно, сейчас мне это было на руку.

Я вошёл во двор. Он был пуст, только мокрые куры прятались под телегой у сарая. Да пёс в будке, завидев меня, прижался к земле. Чёрный и обычно бесноватый. Сейчас он притих — зверь всегда чувствовал человеческую натуру лучше нас самих.

Лишь на крыльце, на серой плитке, скрытая стеной дождя, стояла Лена, дочка хозяев.

Волосы цвета вороньего крыла, подвязанные тёмно-зелёной лентой, разметались от холодного ветра, а на её плечи поверх скромного платья с серебристой вышивкой был наброшен платок. Она выглядела чинно, скромно, как и полагалось добропорядочной помещичьей дочери. Тонкими, нежными пальцами она держала плетёную корзинку с цветами. Полупустую. Дождь, похоже, прервал её планы в саду.

Родная дочь семьи Захаровых даже в такую погоду чувствовала себя здесь, в их вотчине, как дома. Тимоша же был лишь воспитанником. Его взяли то ли по дружбе, то ли из жалости. Этого не знал ни прошлый владелец тела, ни тем более я. Меня больше интересовало как последний Темников оказался заперт в местечковом Роду.

Я подошёл к крыльцу. Лена посмотрела на меня — глаза у неё были колючие и зелёные, как недозрелый крыжовник, а на лице кислая мина при виде меня.

— Ну и видок, — проговорила она, разглядывая меня с головы до ног. — Опять с Сашей подрался, Темников?

Она была права. Но сейчас это было неважно.

Я остановился на второй ступеньке, молча глядя Лене в лицо. Она была симпатичной: чуть вздёрнутый нос, зелёные глаза, как огромные изумруды, тонкие брови и несколько аккуратных родинок на правой щеке. Я знал, что когда-то нравился ей, прошлый я. Сейчас же это было неважно.

Губы у Лены дрогнули. Она нахмурилась, чуть подалась назад. Всего на полшага, но я это заметил. Может, вспомнила, что сегодня мой день рождения, а может, не привыкла, что я смотрел ей прямо в глаза. Я зашагал дальше, промокший, с грязью на сапогах, оставляя на серой плитке тёмные следы.

За спиной раздался голос с едва заметной ноткой горечи:

— Завтрак не пропусти. Хоть раз поешь как человек.

Внутри пахло деревом, пылью и тёплым воском. Половица под ногами скрипнула — старая, будто из прошлого века. Повсюду суетились слуги, снуя по лестницам с тарелками, подносами и прочей утварью. Они не замечали меня. Я был для них пустым местом. Кажется, если бы Лена поставила на моё место корзинку с цветами, она и то привлекла бы больше взглядов.

И мне это нравилось.

Пусть я и был первым из Рода, но чёрной ауре было не положено править. По крайней мере, в открытую. Правит золото. Правит фиолетовый — имперский цвет. Впрочем, они оба были имперскими и всё зависело от монарха. Интересно, кто сейчас сидит на троне?

Я прошёл к лестнице, поднялся на второй этаж и нырнул в коридор. Здесь висели портреты на стенах — изображения рода Захаровых и их воспитанников, добившихся чего-то в жизни. Моего портрета тут не было.

Я нашёл свою комнату. Она не была убогой, скорее довольно простой: кровать с немного жестковатым матрасом, шкафы с книгами с потёртыми обложками, тумбочки, вещевой шкаф, полки с поделками из дерева, ковёр, крепкий дубовый стол и какой-то пейзаж на стене.

Я подошёл к умывальнику и упёрся руками в деревянную раму, чуть не ударившись лбом о зеркало. Это тело было выше меня из прошлой жизни. К чему мне только предстояло привыкнуть, я как-то никогда не славился ростом.

Тускловатого и мутного зеркала было достаточно, чтобы разглядеть лицо, к которому я еще не успел привыкнуть.

Острые скулы, глаза посажены чуть глубже, чем хотелось бы. Чёрные, мокрые волосы липли ко лбу. Возможно, именно из-за них Захаровы согласились принять меня после потери родителей, и воспитать в их доме. Уж больно волосами я был похож на Лену, хозяйскую дочку. Вот только глаза отличались. Мои были даже не зелёными, а карими, практически чёрными. Или это они сегодня так почернели? Я оттянул веки, но не заметил ничего необычного.

Я умылся едва тёплой водой, нагреваемой магией. Хотелось, конечно, отмыться и отдохнуть, ведь небольшая ванная была по соседству, но придётся набирать воду. А пропускать завтрак не хотелось.

Организм требовал подпитки. Особенно учитывая худое тело, которому требовалось набрать сил. Впрочем, я был не беспомощным, а, скорее, жилистым. Тимошу явно учили и тренировали как могли. Только вот ауру он так и не пробудил.

Я отмылся как мог и вытерся белым полотенцем, снял камзол. На груди красовался след от сабли, рубец с розовой, заживающей кожей.

Живот заурчал так громко, будто это звенели колокола в какой-нибудь деревенской церквушке.

Усталость подождёт.

Меня терзал не просто голод, а многовековое желание. Я не дышал, не знал вкуса, запаха, не ощущал боли или жара, не видел и сам был невидим.

Желудок завыл новой волной.

Я быстро переоделся в простую чистую рубаху и штаны, на ходу вытираясь полотенцем. Ткань приятно зашуршала по коже, и я поймал себя на мысли, что улыбаюсь. Приятно было одеться в сухое и вновь почувствовать себя частью живого мира.

Я натянул сапоги и припрятал письмо с приглашением между книг. Ещё раз взглянул в зеркало и покачал головой.

Надо будет состричь эти патлы — в бою будут только мешать.

Я аккуратно сложил мокрую одежду и поставил сапоги у стены.

— С этим разберусь попозже, — выдохнул я.

И, довольный, спустился по лестнице вниз — туда, откуда пахло едой и пряностями.

Я вошёл в столовую, где раздавались негромкие голоса. Здесь всё было чинно, спокойно, как и заведено в семействе Захаровых.

Аркадий Иванович сидел во главе стола — седые волосы собраны в густой хвост, глаза полуприкрыты, а на остром подбородке трёхдневная щетина.

Рядом его супруга Анна Михайловна в кружевном чепце, который она никогда не снимала. Лена уже была за столом и сидела рядом с Николаем, крепышом лет тринадцати и точной копией отца. Когда я вошёл, все замерли

— Господи, — выдохнула Анна Михайловна, хватаясь за голову. — Как ты выглядишь? Где ты был?

Я сел за стол, не дожидаясь приглашения, и потянулся за хлебом.

— Ты перед завтраком мог бы и умыться, — с плохо скрываемым раздражением проговорил Аркадий. — Не в хлеву сидим.

Странно. Я как раз умылся перед тем как прийти сюда. Похоже, мой внешний вид всё-таки оставлял желать лучшего. Впрочем, я не слушал опекунов. Да и опекунами они были для Тимоши, а не для меня.

Я ел жадно и с наслаждением. Куриный суп был для меня роскошью, жаркое из свинины — даром богов. Каждый кусок — солёный, мягкий, приправленный — обжигал не только рот, но и душу. Я вёл себя как дикарь и мне было всё равно.

— Устроил ты себе подарочек, — протянул Аркадий. Он глядел на меня поверх бокала.

— Давно пора было послать его к князю Мстиславскому, — заверещала Анна Михайловна, хватая мужа за локоть. — Училище его образумит. Может, и толк выйдет. А если нет… Ну, хотя бы сгинет с честью.

Судя по тому, что оба опекуна не взялись допрашивать меня, весть об утреннем инциденте до них ещё не дошла. Может, местные детишки опасались говорить правду, а может, боялись меня. Нынешнего меня.

— А где Саша? — дежурно спросила Лена.

Она перебирала руками тканую салфетку и очень старалась сохранить в голосе равнодушие, но получилось слабо. Чувствовалось волнение.

Я взял бокал с янтарной жидкостью и постучал по нему ножом. Раздался звон стекла и все замерли. Я поднялся и обвёл взглядом своих «родственничков».

— За мой день рождения!

В моём голосе не было никаких эмоций. Ни радости, ни злости, ни обиды.

Я не собирался задерживаться в этом доме. Ведь теперь я был совершеннолетним. Мне ещё предстояло заглянуть в письмо, чтобы узнать, куда мне предстояло отправиться. Да, сегодня я сражался грязным стилем — стилем наёмника, не ратника. Но я победил и выжил, а значит, мог стать сильнее.

Этого вряд ли хватит, чтобы впечатлить вольного воина-ратника. Впрочем, они всегда сами делали выбор. Какие бы испытания мне ни предстояли, у Захаровых я прозябать не планировал.

— И за последнюю кровь Темниковых, — добавил я.

Лица у всех за столом побледнели и осунулись. Аркадий крепко сжал кулаки, но я залпом осушил бокал, развернулся и ушёл. Молчание позади так и не нарушилось — лишь висело в воздухе тяжестью, как после церковного набата.

Я вновь поднялся по лестнице на второй этаж и заглянул в соседнюю дверь от моей комнаты. Это как раз была ванная.

К моему удивлению, я обнаружил, что вода в бадье была набрана. На меня пахнуло горячим паром. Я не собирался отказываться от возможности сполоснуться и смыть с себя грязь и усталость. Возможно, Лена распорядилась. Никто, кроме меня, всё равно не пользовался этой комнатой, обычно растапливали баню.

Я зашёл внутрь, снял рубаху и она, как дохлая рыба, шлёпнулась на пол. Взглянул на рану на груди. Рубец за короткое время успел неплохо зажить. Думаю, что вскоре останется только шрам. Я сбросил штаны и остался нагой. Здесь, на втором этаже, я слышал голоса с кухни, шарканье ведра дальше по коридору и удары дождя по подоконнику.

Я медленно залез в воду. Кожу с непривычки обожгло, но всё тело почти сразу выдохнуло. Грязь разошлась небольшими разводами и облачками по воде. Я закрыл глаза, задержал дыхание и опустился на дно, в тишину и покой. Когда я вынырнул, то услышал стук в дверь.

Вряд ли это пришли из-за гибели Саши, думаю в этом случае ко мне врывались бы вихрем. Стук был слишком мягким. Я не ответил, лишь молчал и наслаждался покоем. Стук повторился.

С той стороны раздался нежный девичий голос:

— Барин… вы живы?

Я вздохнул и вылез из воды, не торопясь обмотался полотенцем, дошёл до двери и распахнул её. Наружу хлынул поток пара. На пороге стояла девка — рыжая, кудри рассыпались по плечам, лицо усыпано россыпью веснушек. Широкие бедра и полная грудь были обтянуты платьем из дешёвого ситца. Оно прижималось к её телу, как будто было немного мало. Её янтарные глаза метнулись на мой торс, остановились на шраме, а затем поднялись вверх, на лицо. В её взгляде не было испуга.

Она улыбнулась:

— Простите, барин, мне велено… — на мгновение девица замялась, словно не знала, что сказать, — … помогать.

Я знал горничных и служанок в этой усадьбе. Не всех, конечно, но большинство. Не по имени, в лицо. А вот эту девку не помню совсем. Но не запомнить её я не мог — уж больно хороша собой.

— Как звать? — спросил я.

— Марфа, — ответила она, облизнув полные губы.

— Ну, помогай, — ответил я и отступил.

Она зашла внутрь и закрыла дверь. Я прошёл к ванной, смахнул полотенце и залез в воду.

Марфа тут же оказалась рядом с медным тазом и кувшином.

— Лей, — приказал я.

Она приблизилась сзади, почти вплотную. Её аромат отличался от привычного запаха кухни или трав, характерного для прислуги. В нём угадывались сладковатые нотки с лёгкой свежестью, напоминающие карамелизированное яблоко.

Тёплая вода хлынула мне на плечи. По позвоночнику прошёл жар. Марфа царапнула спину ногтями — не сильно, а, скорее, игриво.

— Странный вы сегодня, барин, — прошептала она.

Я почувствовал её тёплое дыхание у самого уха. Волна жара пробежала по телу — оно само отзывалось на сигналы, посылаемые Марфой. Впрочем, я сдерживаться не хотел.

Я вылез из ванны и подошёл к ней вплотную. Она не отступила. Тонкие пальцы легли мне на грудь, рядом со шрамом. Руки Марфы были мягкими, без мозолей. А касания нежными, как у молодых аристократок. Она шагнула ближе. Я почувствовал мокрую ткань её юбки. Её губы коснулись моей кожи под ключицей. Её движения были отточенными и уверенными, и каждое из них вызывало во мне волну жара.

Я подхватил её на руки и выскочил в коридор. Мне было плевать, увидит ли кто-нибудь. За мной оставались влажные следы ног на дощатом полу. Но в коридоре никого не было. В голове шумела кровь, сердце выбивало звуки марша. Я ворвался в комнату. Не помню, как я открыл дверь и захлопнул её. Я был голоден, несмотря на завтрак.

Мы рухнули на кровать, и Марфа взобралась на меня, села верхом. Юбка задралась до пояса, а грудь, выскользнув из платья, обнажилась. Я чувствовал жар её тела. По её коже пробежали мурашки, и она прижалась ко мне и мягко прошептала на ухо:

— С днём рождения.

Она выгнулась почти по-кошачьи, и я увидел, как из её рукава выскользнул клинок — маленький и изящный, как шпилька.

Клинок обрушился вниз.

Но я уже не был Тимошкой.

Я поймал её запястья, мои пальцы сжались, словно тиски.

Марфа вскрикнула — не от боли, от удивления. Я перевернулся, подминая её под себя. Тонкий клинок отлетел в сторону и покатился по полу.

Марфа зашипела, теперь уж точно как кошка, и крепко обхватила меня обнажёнными бёдрами.

— Кто тебя прислал?

— Ты должен быть слабым, — ответила она.

В её голосе больше не было мягких и нежных ноток — он был горячим, с хрипотцой.

— Кто ты? — вновь спросил я.

Марфа, или как там по-настоящему звали эту девчонку, лишь улыбнулась. Хотя это было больше похоже на хищный оскал. Как у рыси перед броском.

Но до того, как она ответила, я услышал стук сапог за дверью. Человек пять-шесть, не меньше. В дверь пришёлся тяжёлый удар, а затем раздался грозный голос Аркадия Захарова:

— Тимофей Темников, ты обвиняешься в убийстве Александра Емельянова! Ты выйдешь сейчас же, или я выломаю эту чёртову дверь!