Амулет мертвеца

Глава 6. Преступление и побег

Лист, если верить классику, прячут в лесу. А мертвый лист в мертвом лесу[18]. Петербург — каменный зомби, поглотил еще одну пару после загородного отдыха.

Сверните с Лиговского к Обводному, и из имперской столицы попадете в лабиринты проходных дворов, обшарпанных желто-пегих домов, где свободно ориентируются, кажется, одни местные тощие кошки.

Но и им не везет. Одну такую пыльную бедолажку, расплющенную грузовиком у поребрика, разглядывал высокий и стройный молодой брюнет в джинсе, почему-то в темных очках. Он присел на корточки, словно ребенок, впервые близко увидевший смерть.

Никто в поздний час не прошел мимо. Никто не видел, как у серого силуэта зашевелился хвост. Плоское тельце округлилось, зашевелились лапки, словно еще бежали по предсмертным кошачьи делам, дернулись уши. В мертвом прищуре глаз блеснуло.

Кошка подняла полосатую черно-серую голову и уставилась на наблюдателя. Тот не удивился нисколько. Снял очки, открыв очень темные недобрые глаза, протянул белую холеную ладонь и пощелкал пальцами. Кошка, или то что управляло бывшей кошкой, понюхала… отпрянула, вскочила и побежала прочь, семеня как живая.

— Коть сказал неть, — проговорил молодой человек, — дура, далеко не…

То, что случилось, походило на маленький взрыв. Кошка точно расплескалась по афальту, вмиг стала бурым пятном мерзкого вида. Ни костей, ни шерсти.

Человек поднялся и покачал головой.

— Ну не судьба ей, — прошептал он.

Осенний Петербург странное место. По Невскому фланируют модницы, играют на углах уличные рокеры, перебирая и перевирая песни Цоя и Науменко — интересно, видят ли они «оттуда», слышат ли?

А в паре кварталов в сторону пусто, и редко проедет запоздавшее такси с усталым водилой — домой, домой, в новые спальные районы, в свою высотную норку в картонном многоэтажном человейнике.

Фигура прохожего Данилу не понравилась издали. Вихлястый молодой человек в синем спортивном костюме, черная дутая куртка накинута на плечи, на вид нетрезвый. Да, отчетливо донесло сивушный дух, правда, свежий, не застарелый. Покачиваясь, хотя и сохраняя более-менее верный курс, неприятный пешеход пересекся с ним у фонарного столба, лампа уже горела, тускло, правда, вполнакала. Внезапно, со свойственной бухарикам тупой бодростью, шатнулся к нему со словами «Серый, сколько лет, ты што ль?», попытался ухватить за руку, облапил за плечо.

Данил отодвинулся, не скрывая брезгливость, проворчал «какой я те Серый, уховерт».

Пьяный затряс головой чересчур уж резво, забормотал «извиняссь, обшиблссс..» и споро зашагал прочь, очень уж ровной походкой.

Данил ощутил что-то вроде тошноты. О которой давно забыл, и хлопнул себя по боку локтем.

Сумка! Сумочка с талисманом!

Пусто.

Кошка.

Теперь он.

Ноздри отлично запомнили маскировочный алкогольный дух. Данил кинулся следом, экс-пьяный не успел еще… услышал, обернулся — бледные смазанные черты. Видок у Данила был такой, что щипач рванул рысью, к каналу, что-то чуя уже драной многажды шкурой.

Он бежал быстро, молодыми ногами, вполне трезвый. «Мне для запаха, дури у меня своей хватает», всплыло в памяти Данила, когда между ними осталось метра два.

Берег Обводного, черный блеск воды в каменном ложе. Луна, круглая и похожая на череп, стала кроваво-красной. Данил с удивлением услышал низкое рычание, свое, и прыгнул. Куда-то в канал к черту улетели темные очки.

Что-то рвалось из не его более тела, голодное и яростное.

Он сбил воришку с ног, страшным ударом головой сломал тому нос — хрустнуло, но крикнуть тот не успел. Тот, настоящий в Даниле вцепился ему в кадыкастое бледное горло, зарычал, вгрызаясь, глотая горячее, пьяно-сладкое. Наливаясь чужой жизнью и шалея, как не срывался никогда в оргазме.

Несчастная жертва еще копошилась, из порванной шеи толчками выбрасывало алую кровь, и тот, внутри Данила, пил длинными упоенными глотками, боясь только упустить хоть каплю.

Пока тело под ним не затихло.

Он выдернул из-за пазухи убитого им свою красную сумочку, ощупал, твердый предмет на месте, внутри. Оглядклся, ощущая вместо слабости от перенапряженных сил — внутреннее упоение. Наверное, похожее на наркоманский приход от долгожданного героина, чистейшего. Он не принимал при жизни ничего серьезнее травки, так уж вышло, но теперь мог представить, да, мог.

Никто не видел их почти непристойно сплетшиеся тела. Данил, становясь Данилом, или хотя бы своим подобием, вытер окровавленный рот рукавом, выплюнул какой-то хрящик. Медленно поднялся с трупа. Зрелище жуткое, голова свернута, и белое лицо с черной дырой рта смотрит за спину, шея почти перегрызена. Хорошо, не видно глаз.

Сил прибыло, кажется, он мог запрыгнуть сейчас на крышу вон того двухэтажного желтого особнячка. Слух ловил все в километре кругом, какая-то пара ругалась черными словами в окне на соседней улице, издали принесло корабельный гудок — у разведенного Троицкого, неужто. Запахи тухлой воды, мокрого камня, бензинной гари, мочи ипочему-то горелой резины, но сильнее и слаще всех — запах свежей крови.

Вот что, в страшной, хоть и быстрой смерти карманник обмочился.

Труп шевельнулся. Начал поворачивать голову на свернутой шее, заскреб подошвами кроссовок по брусчатке. Данил понял и содрогнулся от омерзения, к себе тоже. К себе прежде всего.

Поднял легонькое тело за бока, даже не проверяя карманы, перекинул через каменный парапет. Плеснуло. Выловят, то вот вам еще один густой мазок к репутации расчленинграда, мелькнуло. А раз проклятье вечной жизни уже подействовало, еще проще. Следов нет. Нет тела — нет дела. Идеальное сокрытие.

Может еще пригодится.

Он пошел быстрой, упругой походкой куда подальше. Приходилось сдерживать шаг, чтобы не двигаться красивыми балетными прыжками. Огни фонарей покалывали слишком чувствительные глаза, луна снова побелела, совсем чуть-чуть отсвечивая багровым.

Оно ушло из меня, подумал Данил. Или и не Данил давно. Насытилось.

Надолго?

А если узнает Даша? Или — когда узнает?

У Даши весь день было дурное предчувствие. Она даже обрадовалась, когда шеф-редактор попросил зайти перед концом рабочего дня — как ни странно, по времени совпавшего в эту пятницу с положенным по расписанию. Вины за собой никакой она не знала, эфир отработала легко и свободно, но если нашли к чему прикопаться, пусть. Не сахарная, от их слюней не растает.

Главное, дело на в Даниле.

Он сидел в ее квартире почти безвылазно, что-то писал на фрилансе, про свои любимые моторы, за копейки, но «с зомби хоть мяса кусок», говорил. Шутка не нравилась Даше. И не нравился его взгляд с бодрой улыбкой.

Ночью после страсти он гладил ее волосы, поправлял одеяло и уходил на балкон, «охладиться да звезды посчитать». Обычно она засыпала прежде, чем возвращался. Хладный и другой, все более иной.

Даша рада была бы поговорить по душам и взять на себя все что Даньку мучило, ведь это она в ответе за него, верно? Но он уходил от разговоров, никогда грубостью или раздражением, иногда поцелуем, иногда вопросом о пустяках, иногда напевая Майка приятным, глубоким, но не тем голосом. Особенно строчки:

У меня есть жена, и она мне мила

Она знает все гораздо лучше, чем я

Она прячет деньги в такие места

Где я не могу найти их никогда.

(А если бы он пошел со своим талисманом на могилу к Майку?)

Дальше там было про друзей, но какие теперь друзья. Пару раз звонила Марина, Даша, кажется, убедила ее, что прыгать из окна не собирается. И страшно занята на работе. Лучшее лекарство, труд, труд и труд, сказал кот.

Но волнения были напрасны. Наоборот. Коллега заболела, и Даше настойчиво предложили заменить ее в командировке — ехать в Анапу, делать серию репортажей о молодежном лагере с профессиональным уклоном — бедным детям приходилось не столько валять дурака, сколько учиться.

С подрастающим поколением в подобных местах Даша уже работала, и вполне успешно. Единственная печаль — в нее повлюблялась половина мальчишек, а также их вожатых. Профессиональный риск.

А что Данька?

Данил одобрил поездку полностью. В тот вечер он казался смурным и печальным, а тут посветлел лицом и предложил внезапно:

— А давай махнем вместе? Я уж лет пять на море не был.

— А самолет? Билеты?

— Полетишь одна, ты справишься. А я тебя уже там встречу. Уеду пораньше, доберусь сам, на перекладных. Ты не волнуйся, главное. Из домашних животных у тебя только я. И что со мной теперь случится? Все уже случилось, солнце мое.

Через три дня она улетала из Пулково.

Сеял мелкий дождик, и Даша вспомнила, как говорила мама — ехать в дождь добрая примета. Мама недавно звонила, что-то чувствовала, конечно. Даша не делилась с родителями подробностями личной жизни, они смирились. Маленький Боинг-737 натужно взвыл двигателями, побежал все быстрее, оторвался, словно облопавшаяся рыбы чайка — к морю, на родину. Пошел в небо, заворачивая, задирая узкое серое крыло. Жухлая, скучная промзонно-пустырная местность внизу задернулась водяной завесой.

Даша ощутила, как глаза стали мокрыми. Сосед-оператор хотел было сказать банальность красивой блондинке в кожаном пальто у иллюминатора, но глянул еще и передумал.

Данил в этот момент забросил тощий рюкзак в кабину желтого китайского самосвала и одним движением запрыгнул сам. Все еще пользуясь чужой выпитой жизнью, на кровавом кураже, подумал он.

Часть пути он просто бежал, ночами, под набухшей, но белой, слава небесам, луной. Бесшумно, с дикой скоростью мелькая по обочинам шоссе, иногда попадая в лучи фар. Дальнобои сигналили, думая, не призрак ли. Нет, мужики, намного хуже.

"Мертвые ездят быстро", вспомнилось, когда фырчащая дизельной вонью тупорылая махина тронулась и миновала синий указатель "Анапа 17 км". Здесь небеса тоже затянуло, но не так безнадежно. Солнце прорывало низкую серую хмарь, готовилось к решительной атаке.

Аэропорт Витязево отгрохали не скупясь, местные все еще называли его "новый", хотя прошло изрядно времени. Здесь наконец-то светило солнце, и Даша почувствовала, как выныривает из затянувшегося кошмарного сна. Самолет плавно, словно хвастая, сделал полукруг над чашей синезеленой воды, и с такой высоты все морщинки казались отчетливыми. Ряд белых и розовых пансионатов-зиккуратов у береговой полосы, желтый песок пляжей. Сахарный город, в зелени, точно забыл про осень.

Они почти без толчка покатили по полосе, завернули к терминалу.

Оператор, Андрей, кажется, галантно предложил ей руку на трапе. Симпатичный вихрастый блондинчик. Еще одной заботы не хватало, подумала она. Неужели Данька мог успеть добраться?

Ей пришлось подождать. Тут стояло градусов шестнадцать, ну и хорошо что не жара, но пальто стало лишним. Андрей сходил за своей нежной аппаратурой.

Потом погрузились в бело-голубой минивэн и покатили в гостиницу.

В Анапе Даша уже была, и хорошо помнила нелепый немного архитектурный разнобой: стандартные многоэтажки, маленькие беленые домики, шикарно-безвкусные виллы, все вперемешку. Впрочем, в такие города едут не за культурой-архитектурой, не Питер.

Питер, дивный, страшный, памятный, пахнущий могилой и мокрым гранитом, остался позади.

Съемки будут завтра, а сегодня вечером она сидела у моря и смотрела на закат. Одна. Терраса ресторанчика со смешным названием «У осьминожки» (вряд ли владелец вдохновлялся агентом 007, хотя как знать) почти пустовала. По набережной, танцуя, прошли ярко разодетые кришнаиты, рядом, под звон астральных бубенцов, как акула возле рифовых рыбок, нарезал круги молодой человек в рубашке с короткими рукавами и галстуком — одарял народ «Бхагават-гитой» за небожескую цену. «Бхагават-гиту» Даша когда-то поштудировала из любопытства, но далее семейных склок Арджуны не пробралась. Интересно, Даньку приняли бы в асуры или кармой не дорос? Потом подумала, что из нее самой Исида хоть куда. Осирис вот пропал куда-то. Распогодилось, небо разрисовало нежнейшими акварельными красками: голубой переходил в розовый, тот в фиолет и охру, и над всем царил ало-золотой огненный шар.

За столик красивой одинокой блондинке в бирюзовом сарафане смуглая официантка принесла бутылку розового «Абрау» и два фужера.

— Простите, не заказывала.

— Это вам в подарок, вон от того мужчины за угловым столиком. — Девушка хихикнула, поправляя голубой фартучек. Стрельнула темными нахальными глазами в угол веранды. — Он с вас глаз не сводит. Уж часа полтора.

«Не было печали», подумала Даша, хмурясь. Кругленький лысоватый крепыш восточного вида никак не казался залетным орлом. Так, разбогатевший до поношенного десятилетнего «мерседеса» лоточник.

Он улыбался маслянисто, изобразил что-то роде мелких поклонов, и наконец решился — подплыл к ее столику. Оказавшись еще и Даше по плечо.

Конечно, приморский бонвиван, в сущности, ни в чем не был виноват, но Даше хотелось сорвать на ком-то раздражение. Она мрачно блеснула глазами из-под золотистой челки.

— Здравствуйтэ! Ах как жаль, что я раньшэ вас не встрэтил!

И тон какой-то умильный. Встретил бы — не обрадовался.

— Раз так вышло, — сказала Даша, — теперь уже можно не стараться. Считайте, что я вам почудилась. В бреду.

— Ну зачэм так, такая милая дэвушка?

— За комплимент спасибо, только не милая я. Та еще сука.

Даша любила раньше подрубить кавалера. В те времена, когда была молода душой, подумала она.

Бедняга растерялся, привык, видно, к иному стилю, а обижаться вроде бы было не на что.

— Чэго вы на себя наговариваетэ… — протянул он с детским выражением на рожице.

Неведомо, до чего довели бы они диалог, но за Дашин столик беззвучно сел кто-то еще.

«Это что за наглежь?»

Она обернулась… и ощутила облегчение пополам с изумлением.

Рядом сидел Данька. В своей походной джинсовой куртке с красно-синей нашивкой «Хард метал» на рукаве. Бледный, красивый, насмешливый. Тощий рюкзачок он поставил под стол. Как нашел? Нюхом?

— Как добрался? — она постаралась придать голосу легкую издевку, не вышло. Снова ей показалось, Данил теперь от нее дальше, чем на его похоронах… что за дичь.

Помрачневший кругляш удалился за свой стол. Даниил одним взглядом смирил его. Во рву львином гривастые коты тоже ходили бы у него по стеночкам, подумала Даша.

Данил кивнул и сказал.

— Добрался быстро, хоть без особого комфорта. Ты как? Отбиваешься от диких горцев?

— Уже отбилась. Страшно рада тебя видеть, — и она поняла, что говорит правду. Другой или нет, Данил есть Данил. Невозможный ее дар.

— Я тоже рад, — сказал он и чуть улыбнулся, половиной рта. Раньше так не делал. — И все же Даш…

Он помедлил, оглядел горизонт и розовеющей небо, воды многие перед ними.

— Даш, может быть, тебе… нам не стоит пока видеться. Дело…

— …не в тебе, дело во мне? И ты как другие мужики?

У нее навернулись слезы.

— Солнце, я серьезно. Поверь, не по своему желанию, а ради тебя. Есть обстоятельства.

— И ты бы не пришел сюда? Если бы не обещал?

— Я не властен прийти, я не должен прийти, я не смею прийти, был ответ.

— Кто-то был умерщвлен, по душе его он будет три дни поминки творить?[19] — продолжила она, будто перехватила его мысль. И попала точно.

Данил не думал, что будет так больно. Убийцы не любят, когда их тычут в содеянное, да?

— Может, вместо расколдованного принца ты получила чудовище. Прости, не могу сказать яснее.

— Мне?!

— Особенно тебе.

Он поднялся, окончательный, как эшафот.

— Не волнуйся за меня. И за себя. Я буду охранять тебя, обещаю. Сейчас мне надо идти. (Да, чтобы не упасть к твоим ногам и не завыть).

— Я жду тебя в полночь в моем номере. Ты ведь…

— Я уже знаю где ты. Я говорил, многое изменилось.

— Заклинаю Ивановым днем.

Ему показалось, она улыбается, чтобы сдержать слезы. Из-за него. Мало она мучилась из-за него.

— Если только этим… — он коснулся ее обнаженного плеча прохладными пальцами. — Я приду.

И исчез.