Амулет мертвеца

Глава 11. Соло пулемета

Вешать господина Президента приехали после завтрака.

Военные соблюли некоторым образом, почтение к званию — джип с офицерами сопровождала пара шестиколесных пушечных «Саладинов» в буро-зеленых пятнах. Головной броневик красиво таранил ворота президентского дворца, кованые створки в завитушках с лязгом рухнули под напором английской брони. «Саладины» выкатили на изгиб подъездной дорожки, усыпанной светлым щебнем, первый задрал ствол и гулко бахнул по фасаду белого дворца. Полетели стекла, кто-то включил сирену, она провыла несколько секунд — заткнулась.

На дорожку довольно твердым шагом вышел бравый гвардейский капрал в тропическом хаки, фуражка на затылке и белый платок в руке.

- ¡No disparen, nos rendimos![30] — крикнул он и чихнул.

Не то чтоб хунта ожидала сопротивления. В конце концов, Эройо был не первый президент, столь эффектно и печально закончивший срок.

Правда, предыдущих арестовывали не раньше обеда, так что дворцоваяохрана даже несколько поворчала, бросая наземь британские автоматические винтовки, им не дали допить кофе после завтрака. С другой стороны, «раньше урода вздернут, раньше дворец пограбим», философски заметил капрал, сдавая приехавшему молодому майору пистолет и отдавая честь. Исторический платок ему еще пригодился, утирать пот.

Лысоватого усатого Эройо в голубенькой рубашке поло под полосатой пижамой, в наручниках погрузили в джип, в изрядном подпитии, квасил он со вчерашнего дня, с известий о волнениях в столице. Его историческая миссия закончилась, памятника такому не поставят.

Для сошек помельче, вынужденных пока оставаться в стране, взятие дворца стало сигналом драпать. Благо, умные давно вывели капиталы за рубеж, вывезли туда детей, собак, лошадей и любовниц, кто посолиднее даже жен. И хорошо заплатили незаметным маленький бюрократам, чтобы те вспомнили в нужный час пару номеров и сообщили, как там дворец и кто следующий.

До министра образования Гонсало очередь дошла часа через четыре, во время сиесты. Удачно для него, военные — без брони и артиллерии, грузовик солдат, да додж с пулеметом и сержантом, закатились за пивом в лавчонку ближайшего городка. Куда он денется? Спасать его никто не рванет, да и сам Гонзало — пожилой шпак в очках и с одышкой.

В сущности, он ничего кошмарного при теперь уже прежнем режиме не творил, патриотов не пытал, канцелярская крыса, и украсть при убогом финансировании образования мог сущие слезы. Но приказ есть приказ, взять, доставить, судить ускоренным военным судом ишлепнуть.

Мерседес Анхелика Аугуста… — синьорита Гонсало терпеть не могла своего полного имени, и все называли ее Мерси, на американский манер. Хоть внешне единственная дочь министра пошла в покойницу-мать, чернокудрой, классической испанской красотой, материнской кротостью характера тут и не пахло. Отплясывать до утра, чокаться бокалами с такими же эмансипированными подругами в сомнительных тратториях, носиться в маленьком открытом «Порше». Мантилье и юбкам в пол Мерси предпочитала джинсы. Вдобавок остригла косу, оставив украшение девичества, волосы едва ниже лопаток. Воистину, ее ждала бездна морального падения, если верить теткам и бабушке.

О перевороте она узнала по радио, выбравшись из ванны. Постояла несколько секунд в ступоре, запахнула халат и бросилась к телефону. Звонить не в службу охраны или местным гвардейцам, Мерси была вовсе не глупа. Она набрала номер единственного человека, которому доверяла. Пабло, личный пилот отца.

Тот, кто под угрозой мгновенного увольнения учил ее управлять маленьким трещащим «Пайпер Каб», похожим на зеленого кузнечика. Тот, кто отвез ее «желтого щенка», «Порше-356» в ремонтную мастерскую, сохранив полную тайну от отца после неудачного торможения в козу.

Тот, кто не просил взамен ничего кроме «грасиас, Паблито!»

Кому она, чертова эступидо, так и не сказала, насколько он ей нужен.

— Самолет заправлен, эсплендидо, но я на другом конце города, до вас…

— Ты едешь прямо на аэродром. Никаких до нас. Разводишь пары и ждешь меня с отцом. Если не дождешься через пару часов, или прикатят солдаты, улетай.

— Не пори горячку. Никуда я без тебя не улечу, чертовка.

— Паблито, малыш, не дури! Они перекроют полосу и тебя пристрелят как колибри, — она прищелкнула языком, детская привычка.

— Успейте приехать, только и всего. Заметано?

— Заметано! Целую! — и бросила трубку, ощутив, как внезапно краснеет. Дева в беде, сама себе рыцарь и дракон… так, в гардероб, джинсы, походная куртка, секретер, там документы, драгоценности, ее и мамины…

— Паап! Очнись, мы собираемся! Революция!

— Псих-самоубийца! — индеец вытер ладонью окровавленный рот. Надо ж было сообразить, сваливаться ему на голову, тыкать столом и орать «стой, гони бабки». Вот и естественная реакция. Чего ж теперь.

Труп в солдатской форме без погон, с растерзанной глоткой, валялся у его сапог. Пацан совсем. Дезертир, такие побегут теперь всюду, крысята с тонущего корабля государства. Впрочем, сам людоед одет был не сильно роскошнее, блеклые, лохматящиеся по кромкам джинсы, серая рубаха без ворота и простецкие веревочные сандалии с подошвами из автопокрышки. Индеец подобрал заслуженный, потертый «томми-ган» военного образца, снял с трупа ремень с парой подсумков с магазинами. Да и фляга пригодится. Показалось, мертвый дурак шевельнулся, и убийца поспешно отступил, словно и правда ждал — воскреснет.

С оружием в руках «лицо превращается в комбатанта и более не пользуется защитой международного права», мысленно процитировал он. В жопу право, без оружия ты кошелек на ножках и с ушками. Подстрелят влет. А зачем нам такие хлопоты?

Ох, начнется теперь герилья, ох и весело отпразднует народец.

Индеец поглядел, не щуря странных багряных глаз, в ясное голубое небо, на пылающее солнце, и почему-то спросил:

— Ну что, ты доволен? Будет тебекровищща, ужрешься!

Не следует считать военных идиотами, есть среди них головастые. Изредка. Если чинами ниже генералов, — подумал индеец, заглядывая в переулок, поверх беленого кирпичного заборчика. Да, сообразили, поставить заграждения за поворотом, всякий кто проедет — уткнется радиатором, внезапно. И сбоку — пулеметное гнездо. Если вдруг — хлестнет с фланга, колеса в клочья, в машине фарш. Отбегались.

Но сейчас пулеметчик пялился на дорогу, опираясь локтем на дырчатый кожух. Не его рубашке хаки с короткими рукавами под мышками темнели круги пота. Вонь индеец унюхал издали. Разленились расплылись, мелкопогонники.

Перед черно-белыми брусьями заграждения стоял кругленький желтый «Порше». Двое солдат с винтовками за плечами и сержант в фуражке и темных очках-авиаторах. На пассажирском месте сидел седой, очкастый пожилой хмырь в летнем белом костюме и растерянно вертел головой.

Но он вояк не интересовал. Они окружили вполне симпатичную, да что, более чем симпатичную брюнетку в джинсах и голубой блузке без рукавов. Отличная фигура, испанский тип… а-а не иначе благородные гидальго рвут когти, а эти щенки помешали ретираде.

А вот это нехорошо. Офицер, прыщеватый и лядащий, дернул девицу за руку, что-то сказал, заржал, показывая плохие зубы, солдаты заржали тоже. И пулеметчик с нашивками старшего капрала раскосоротился.

Офицерик ткнул пальцем в машину, потом изобразил неприличный жест. Девица отшатнулась, ну да, ясно. Вот он уже и лапки к ней тянет. Схватил за талию и толкает на капот.

Подобное индеец уже видел, ничего в истории не меняется. Он снял с плеча «томми» и пристроил на кромке невысокой ограды. Счет все одно уже открыт.

Фьюти-фьюти, камышовка, куда скачешь, плутовка?[31]

Первым, конечно, три пули получил не похотливый сержант, а босяк у пулемета. Тах-тах-тах… валится. Ствол на солдат — плавно — один и второй

Офицерик оттолкнул девушку, отшатнулся от бывших подчиненных, брызжущих кровью и дергающихся у колес, рванул из новенькой коричневой кобуры «кольт» — упал с дырой против сердца. Белла чао, чао.

Девица молодцом, в обморок не рухнула, и когда возле машины объявился спаситель, визжать не стала. Глазища, правда, дикие.

— Кто вы такой? Это вы?

— И вам буэнос диас, синьорита. Я… ну, дон Сапата[32]. Помогите оттащить загородку! — скомандовал он. — Куда несетесь?

— На… на аэродром в Сиверхе.

— Знаю. Кто-то вас заберет?

— Ну да.

— Отменно. Услуга за услугу, подбросите и меня. Я еще пригожусь. Так, оттащили. Теперь за руль. Это кто с вами?

— Отец.

— Садитесь, заводите.

Он сходил и забрал пулемет с парой коробок лент. Старая добрая «пила Гитлера», почти новая, в густой смазке, покойник, ты и локо, не мог нормально очистить. Но ничего, стрелять будет.

С трофейным МГ он уже имел дело на Сицилии. Веселая ночка, сажать старушку Вако,[33] набитую десантом, во тьму на вспаханное поле. Он все же подломил шасси на пробеге, такой же криворукий удод не убрал кучу камней, но выгрузил-то всех без царапины.

Ах да… с перекошенной мордочки мертвеца снял темные очки, неплохие рейбаны, реквизировал, крысеныш, не иначе. Нацепил на нос, не надо пугать народ, от такой жизни у народа и без того нервов не хватит.

— Я залезу назад. Гоните вовсю, плевать если начнут палить или бегать перед машиной, давите к дьяволу… как вас?

— Мерседес, — она и сама не знала, почему назвала полное имя, как в церкви. — Мерси.

— Мерси, ваше дело нас домчать, хлопоты по дороге дело мое. Ола?

— Ола!

Мотор взревел и «Порше» прянул вперед. Бойкая машинка. И повороты брала изящно. Хотя индеец предпочел бы сейчас «Саладин» с трехдюймовкой. Водила Мерси отлично, природная гонщица, бензин в крови. Но за что новоявленный дон Сапата не любил открытые машины, километров десять, и покрываешься слоем пыли. Хорошо, вспотеть ему не грозило. Помнится, «пустынные скорпионы»[34] завидовали, наш-то капитан всегдачистенький, аккуратист… знали бы. Тогда он тоже носил темные очки.

Они почти проскочили. Армия занималась наведением порядка, как это понимала, полиция сама разделилась на ловцов и беглецов. Белый указатель «Аэропорт Сиверхе 15 км» мелькнул справа, гордый аэропорт — три ангара, две полосы, и пяток старых обшарпанных поршневых куриц времен войны.

Аэродром искали не они одни. Из-за сарая у дороги выварнул мордатый «Додж три четверти» в бурых и зеленых полосах, с браунингом на стойке в кузове. За ним зеленый грузовик с тентом. Солдаты нового, народного, революционного и справедливого режима… Пулеметчик Доджа выпустил очередь перед их машинкой. Пули взбили фонтанчики пыли, выстрелов кроме индейца никто в «Порше» не услышал. Сапата крикнул:

— Гони, как к дьяволу!

Ему, не дьяволу, пришлось сидеть поверх багажа в и так тесном отсеке за сиденьями, но в нижней турели бомбера еще теснее, а он справлялся.

Пристроить пулемет — сошки корябают краску, ну да и машине осталось недолго.

Дрррр — сказал МГ, гильзы полетели в сторону, остро потянуло бездымным порохом, всегда любил этот запах по вечерам, одна по закону пакости попала индейцу за шиворот, обожгла спину, плевать.

Долж споткнулся, из радиатора ударил фонтан пара, еще пару секунд он вилял по дороге, отвалил в сторону, на обочину. Пулеметчик в хаки струхнул и упал на дно кузова. Грузовик тоже притормозил. Однако же, пауза ненадолго, дорога упирается в аэродром, других своротов тут нет.

Браунинг снова загавкал, Сапате рвануло плечо. Дьябло, зацепило. Дыра под ключицей, пока закроется…

Лишь бы в мотор не попали, хоть какая-то защита сзади, но если мотору смерть, им тем более.

И он не успел дать очередь по грузовику, скрываясь за поворотом.

Желтый «Порше» вкатил в белые сварные ворота, выломав полосатую рейку шлагбаума. Никого в будочке на входе не оказалось. И вообще никого под ясным, блеклым, горячим небом.

Длинные полукруглые ангары военного образца из блестящей волнистой жести, рядом на желто-пегой выгоревшей траве — зеленый тряпично-фанерный высокоплан, «Пайпер Каб». На растопыренных ногах шасси похожий на кузнечика. Кто-то в самолете, увидав их тарантас, запустил двигатель, двухлопастный пропеллер завертелся, мотор закашлял и застрелял голубым дымом. Пилот выпрыгнул из просторной кабины и побежал к ним. Молодой парень в сером летном комбезе, чернявый и вихрастый. Хорошее лицо, смелое и чистое.

— Пабло, Паблито! — Мерси тормознула так, что взрезала покрышками рыжую почву. Выпрыгнула, замахала голыми руками. Оглянулась.

— Ой, вы ранены? Сапата?

Ну да, дырка в рубахе не очень шла образу.

— Ерунда, царапнуло. Мы, женихи смерти, порода прочная. Дубы дубами.

«Женихом смерти»[35] он, правда, пробыл недолго и с печальным финалом. Ну да сами виноваты.

«Пайпер» берет троих с багажом, это максимум, и кто-то тут лишний.

— Мерси, хватайте папу (тот с трудом выбрался и вытаскивал чемодан), живо в кабину и уносите кости. Я останусь, прослежу.

— А вы, а сами…

Ее отец захлопал кроткими совиными глазами за круглыми стеклами очков, поставил чемодан и сказал:

— Главное ее. Мне-то все равно, ее увезите.

— Не майтесь дурью, падре, — сказал индеец.

Он буквально впихнул девицу в объятия загорелого Пабло, указал на ее отца, на самолет, показал три пальца — летчик закивал.

«Люблю умных мальчишек», подумал индеец, вытащил свой пулемет и пошел к воротам.

Кто-то то ли медальку мечтал получить, то ли боялся расстрела, но грузовик заревел у ворот, когда самолет только начал разворачиваться на взлет.

Индеец улегся возле жестяной будки охраны, вжал в плечо короткий приклад.

Ударил поверх глупых голов в пилотках, потом резанул по колесам. Грузовик стал, кто-то заорал неразборчивую команду. Военная пацанва самоубийством кончать не рвалась и залегла. Несколько раз пальнули в молоко… не зацепили бы самолет, щенята.

«Ну насилу…», — за спиной загудел мотор, «Каб» побежал, раскачиваясь, по грунтовой полосе, раздул пыльное облако и с рокотом ушел в небо.

Сапато выжал спусковой крючок, водя стволом так, чтоб ни одной дурной башке не взбрело подняться пострелять по птичке. Пулемет тяжело бился о плечо, вонял пироксилиновой гарью, гильзы барабанили в жестяную стенку будки.

Все. Лента кончилась. Жаль, свалить они не дадут. Идиоты.

Звук «пайпера» совсем пропал, даже своим слухом индеец не различал его более. А кстати…

Да, у них есть. В него полетели бочоночки гранат, итальянские осколочные, одна, две… первую он отбил за спину, но еще две упали подальше и взорвались как положено, спустя три-четыре секунды.

Небо упало и погасло.

…Кто-то лил на голову воду, прохладную воду из армейской фляги. Так, руки связаны, жесткий стул, окно с москитной сеткой, стены тошнотного тюремно-сизого колера, на потолке мерно и бесполезно крутится вентилятор. Нет, в его нынешней спортивной форме наручники не порвать. Стандартные полицейские, закаленная марганцевая сталь. Еще и пальцы переломаны.

За окном, пожалуй, уже закат. Лучи почти горизонтальные и красноватые. Ах да, и довольно противная жирная усатая рожа под фуражкой напротив, за столом. Лапы волосатые. Воняет как павиан, нет, в зоопарке дух приятнее. Погоны капитана, почему-то артиллерии. А, медалька «За беспорочную службу. 10 лет». Все что завоевал, рожа.

— Очухался, — сказали за спиной сипло. — Как только довезли… прямо дохлый ведь был. Вроде и не дышал. Нет, смотрим, ворочается. Похоже, по башке крепко прилетело, вон глаза красные.

— Ну воот… живенький… милостью святого Христофора, — рожа исказилась улыбкой аллигатора на именинах, — а вообще-то мы тебя и так расстреляем! Сегодня! Или скажешь кому помогал сбежать? За сколько? Куда полетели?

— Да пошел ты к старой слепой шлюхе с бездонной п. й, полной сифилисом! — сказал индеец, ему нравилось дразнить голых обезьян.

— Врежь ему!

И ему врезали. Потом еще.

— Так чем кончилось? — не выдержал Данил.

— Расстреляли меня, сынок, — хихикнув, сказал Аренк. — Да это только в первый раз погано, потом думаешь больше, как будешь вылезать из могилы, вонь эта, трупы кругом… тогда трупов наделали более чем достаточно, на хорошую гражданскую войну бы хватило.

Павиан-пушкарь не соврал.

Его потащили расстреливать в сумерках, едва скрылось солнце. Не увидать, стало быть, юному кондору рассвета. Ну не подонки ли, бабуино ниньос?![36]

Пятеро расхристанных солдат, наперевес держащих гаранды с примкнутыми штыками, и капрал в бакенбардах, пожилой, толстый, одышливый и воняющий почищекомандира. Эти из пехоты. До чего дошла наша армия, чистый палеолит…

Поставили, со связанными за спиной руками, к беленой тюремной стене. Ага, веревки затянуть не догадались. И проверять не стали. А и не надо.

Индеец успел отдохнуть, пока лежал на полу одиночной камеры. И привести себя в порядок, насколько возможно.

Эти ублюдки встали напротив шеренгой, капрал вытер истекающий, несмотря на вечернюю прохладу, потом лоб и гаркнул:

— Готоовьсь!

Индеец поднял чеканное лицо к маленькой круглой луне и подумал, как давно она не светила красным. Пора сбрасывать карты. Ему становилось скучно. Да и твой расстрел развлекает только в первый раз, а это уже… ой, как бы не десятый, с юбилеем? Нет, на виселицах было повеселее. Хорошо еще, он болтался вдали от милой Франции при Робеспьере, головой гильотину не испытал.

И на костер не попал.

Везунчик.

Даже сандалии забрали. Холодно же ногам. Аморальные уроды.

Он потрогал языком холодные, только что отросшие на месте выбитых, острые зубы и скомандовал:

— Цеельсь, макаки!

Солдаты завертели головами, капрал взвизгнул жалобно:

— Пер… прекратить!

— Огонь! — и Сапата легко разорвал веревки. Перекатился к капралу — тот успел кинуть жирную руку к кобуре на поясе, солдаты вразнобой закачали винтовками… треск. Капрал рухнул со сломанной шеей.

Тень в разодранной рубашке и джинсах, босая, кинулась к ним. Выхватила у крайнего винтовку, прикладом расколола ему череп, потом насадила на штык следующего, ребром ладони сломала кадык третьему. Четвертый завыл и с хрипом согнулся — ацтек вырвал его сердце сквозь рубашку, поднял кровавый трепещущий трофей и вонзил клыки. Ммм… недурно. Свежо и пахуче. Как шибает страхом, жжет язык словно текила.

Последний бросил винтовку и побежал, отчаянно вереща, бедный зайчик, ты скоро увидишь небесную лужайку… парень рухнул под тяжестью хищника, Сапата аккуратно свернул ему шею, вкусился возле ключицы, втягивая пряную молодую кровь.

Луна для него стала красной, как бордельный фонарь.

Аренк улыбнулся отечески, глядя на выражение Данилова лица.

— А что с ними потом?

— Министр помер лет через пять в Монтевидео от рака. Дочка вышла за своего Паблито, он стал пилотом авиакомпании. Кажется, родили мальчишку и девчонку. Я их потерял, признаться, из виду в конце восьмидесятых.

Он уставился на игрушечный кораблик и замурлыкал «Мы не ангелы, парень, нет, мы не ангелы. темные твари, и сорваны планки нам…»

Викинг хмыкнул и пробормотал: «ну и кто дикарь?»