Амулет мертвеца

Глава 34. Безумья и огня венец

Отца Кирилла, старенького одинокого вдовца, похоронили несколько дней спустя. К счастью, Даше не пришлось комментировать безумный сюжет о пожаре. На канале имелись более подходящие, скорбные ликом тетеньки старшего возраста. Тело и крест в нем, впрочем, не показали.

Но слухов хватало и без того.

Пару раз к Даше на работу пытались прорваться пылкие поклонники, один даже с пышным и безвкусным розовым букетом, где легко спрятался бы «Стечкин», спасибо бдительной охране, завернули, но чтоб спрашивала женщина…

Майя или Сайха и так могли с ней связаться в любое время.

Даша думала, не позвонить ли Майе самой. Сказала Данилу, тот прищурился и покачал головой. Уж Майя сама появится, если сочтет нужным. Тоже верно.

— Даш, тебя эффектная девушка спрашивает, — пергидрольно-белокурая редакционная секретарша Ирочка, великий кладезь сплетен.

«Надеюсь, не вцепляться в космы», Даша устала, голос не устраивал звуковика, да и себе самой тембр все более напоминал пьяную мышь… и вышла в «предбанник» с неудобными бурыми полукреслами она в раздражении. Мало мистики, так еще предновогодний дурдом впереди, со всеми утренниками и затейниками. Зайчиками, снежинками, снегурочками… в Питере ей доводилось снимать сюжет в костюме Снегурочки. Как сейчас в памяти, под дождем. Ледяным. Декабрьским. Снегурочка-декабристка.

Что в длинном зальчике было хорошо, так большие фотопейзажи по стенам, лучшие места Анапы и окрестностей. Девушка сидела под черно-белым маяком, летний вид на Малую бухту. Сама как лето, кудряво черноволосая, смуглая и солнечная. И Даша сразу ее узнала, хотя в зимнем костюме, дутой розовой курточке, джинсах и белых сапожках, не видела. Такая милашка с обложки январского выпуска «Кул».

Узнала и растерялась, признаться. Не хватало ей чужих романов. Да еще обреченных с первого взгляда.

То была Эльвира, та самая, танцовщица, краснодарская женщина-змея. Вряд ли она примчалась ради Даши, стоит признать.

Не будешь же ей открывать истину в подробностях? Милая крошка, у твоего парня вырезано сердце, а сам он древний кровожадный мертвец… дивно.

Трудно сказать, жалость Даша сильнее испытывала, или злилась на чертова индейца, чтоб ему в ступенчатой пирамиде упокоиться вовремя.

— Добрый день, вы ведь Дарья, ну, из новостей… — сказала плясунья таким умершим голосом… Даша поклялась страшно отомстить соблазнителю, и села рядом. Ей хотелось погладить деву по волосам, как сестру, а то и дочку. И сказать «малыш, забудь этого козла». Хотя годами она едва ли была старше Эльвиры и на пять лет.

— Из новостей, — кивнула Даша, — и давай напрямик, кажется, я знаю, насчет какой ты новости.

— Арик (ну, Арик, подумала Даша многогневная, погоди, ты у меня сам побежишь в упряжке) о вас говорил. Ну, вы хорошие знакомые. Я, в общем, случайно зашла, приехала по делам…

— Ну не столько я его знакомая, сколько мой любимый мужчина (отлично, врем как по льду на саночках, вот где пригодилось присловье бабки-покойницы, но ведь Даша и не называла обоих живыми мужчинами). Слушай, давай на «ты» и без званий, идет? Даша и Эля.

— Идет, спасибо, Даша, — улыбнулась та, хотя глаза на мокром месте не спрячешь. Даша считала себя не такой плохой сердцеведкой… или сердцеведьмой.

На черных пушистых ресницах — Дашина подростковая мечта, заблестела влага. Эля шмыгнула носом и схватила Дашу за руку крепкой ручкой.

— Вы… ты не думай. Мужики как узнают, что я танцую, сразу лезут с пошлостями. А я артистка, а не…

— Я поняла, — Даше очень хотелось почесать ей за ушком, как котенку.

— Мы в Ариком познакомились на фестивале. Он подошел после выступления, всего на несколько слов… ну, я напряглась. Но он только про движения сказал, пару полезных советов. Ты… ты его видела. Вокруг меня как-то поклонников всегда хватало, и красивые, но он совсем не такой. В нем есть такое… какая-то глубина неземная, я даже сказать не могу, только чувствую. Даже страшно. Ты… вы с твоим парнем хорошо его знаете?

(Ну еще бы, древний змей, скогтил птичку влет. А ведь лет через сотню и про Даньку дурочки будут думать так же. Глубина загробная… хотя я-то чего ершусь, я буду в виде кучки костей… или нет?)

— А потом я увидела, как он выступал. Там даже споров про первое место не было, парни исходили на зависть, девчонки таяли. А он потом, когда получил кубок (…и ведь нам даже не сказал, паршивец — подумала Даша) подошел ко мне и предложил отметить наши победы там в индийском ресторане, я второе место заняла… сбилась раз на волне бедрами… у нас с ним всего пять вечеров было. Я клянусь, он серьезно ко мне отнесся. Видно же.

— Конечно, серьезно, — кивнула Даша. — Он нам о тебе рассказал. Знаешь, мы его таким раньше не видели.

— Я ему написала, приеду сюда, по делам, не думай, будто ради тебя. Он ответил, будет очень рад повидать. А теперь я приехала… а у него автоответчик.

— Он правда очень занят сейчас, жутко занят делами, — честно сказала Даша, радуясь правде. Лгать девочке совсем не хотелось. Да и огненный змей не выглядел совсем уж змеем. Но я все равно оторву ему хвост, подумала Даша. По… по шею.

Похоже, ее слова произвели на девушку целительное действие. Она задышала ровно и облегченно завсхлипывала.

— Я, наверно, дура… только мы с ним… ну как половинки, как сделаны я не знаю, у нас даже мысли были одни и те же. Вери… ришь?

— Верю, конечно. Так редко, но бывает. Одна волна.

— А потом все само собой… судьба. Он так и сказал, судьба, как… то…тоналаматль[88]. Он увлекается древними индейцами, вроде его предки оттуда. Приехали после революции, строить коммунизм. Правда или шутит?

— Ну уж я не знаю… наверное, правда. К нам откуда только люди не ехали. Вон, и Маяковский ездил к индейцам, агитировал.

(Ну, самопредок, погоди)

— Вот… я будто с обрыва… вы… ты прости, но ты не чувствовала, как на тот свет бы за ним, своим мужчиной, пошла, из могилы вернула!

— Нет, не чувствовала, — сказала Даша кротко, — куда уж мне… слушай (та с надеждой обратила к ней дивные оленьи очи) Данил, мой… парень, он с ним давно дружит, уж постарается его найти. Никуда не денется. Мальчишки народ такой, ускакал куда-то и про связь забыл. Ты, главное, без паники. Пока поезжай… в гостиницу? (та кивнула) Выпей в баре стакан очень хорошего коньяку и отдохни. К вечеру мы тебе его доставим в лучшем виде. Упакованным и перевязанным ленточкой. Договорились? Только свой номер мне оставь.

Даша вынула телефон и увидела чье-то сообщение… опаньки, номер Карины. Записала сказанные прерывающимся голосом цифры, хотела в поле «имя» после «Эльвира» добавить «повелительница тьмы». Не стала. Девушка поднялась, и вдруг стиснула ее ладонь горячей ручкой.

Ушла, видимо успокоенная. Ну, ящер, если вздумал обидеть такого ребенка…

Сообщение краткое — «В сером пуховике ждет у входа». Конспираторы хвостатые. Ладно. Даша накинула любимую золотую куртку, подарок Майи, на лиловый брючный костюм, и открыла тяжелую застекленную створку.

Человек был.

Не Карина и не Андрей. Морщинистый, азиатского вида старичок, ниже Даши на две головы, давно нестиранный пуховик туальденорового цвета до колен, безразмерные теплые штаны и то ли валенки, то ли чуни с калошами. Вот это прислала красавица-лиса?

Старичок смутно напомнил ей доброго знакомого, когда снял странную бурую полукепку-полушапку с редким серым мехом сосульками. «На рыбьем меху», говорила бабушка.

— Вы ведь Дария-сама?[89] — надтреснутым высоким голосом спросил он, кланяясь поясно и молитвенно складывая сухие желтые руки с шапокляком.

— Ну да, сама и есть, здравствуйте.

— И вам здравствовать тысячу лет, прекраснейшая. Я с маленьким-маленьким делом. Вы интересовались одной девушкой, той, кто совершила огненное дзигай[90]. Вот, я увидел ее в вашем большом магазине, очень большом, на перекрестке, «светлая…»

— «Солнечная площадь»? — у Даши похолодело в животе. Там толпы народу сейчас, новогодние распродажи и подобная муть.

— Точно! Она сидела на втором этаже, в большом холле, где много кисатэн. Кафе. Если поспешите, застанете ее.

— Уверены она?

— Госпожа Цан-сама дала нам полнейший портрет… и еще одна примета.

— Да?

— Она пахнет огнем и пеплом.

— Скажите госпоже Цан… — Даша помедлила, да, я безоружна… не тащить же через охранников тазер, только как способ самоубийства, один идиот с пистолетом уже хотел ее убить. Именно. Безоружна и кругом люди, свидетели… можно попробовать узнать, чего она, дьявол ей папаша, хочет. — Скажите, я еду туда, узнать больше. Пусть оповестит всех… на всякий случай.

— Будет исполнено, Дария-сама, — дедок закивал и как-то по-звериному скривился, показав мелкие желтоватые… клыки, не иначе. — Очень отважно, очень. Гомэн кудасай[91], но я с вами не пойду… хотя желаю успехов от всей моей бедной хары. Сочиню хокку о вашем подвиге.

Он согнулся, из-под пуховика (Даша замигала) махнула пушистая тень, словно бы третья нога… и небольшая, похожая на енота, но буровато-бусая, без полосатого хвоста и черной бандитской маски, зверушка метнулась в ближайший палисадник. Да чтоб вас, нечисть.

Она уже заводила свой «Миник», звоня звуковику:

— Миша, это Дарья. Прости, сверхважное дело, убегу… на час-два. Ты своди то что уже понаписали, все равно у меня теперь голос гиены в климаксе. Ну извини, правда. Коньяк с меня за вредность.

Если будет кому тот коньяк купить, подумала она как-то посторонне, неглубоко. Ехать тут недалеко, несколько кварталов… и пробок сейчас нет.

На просторной парковке места было полно. Даша остановила «Миника» у столба освещения, как привыкла, чтобы не искать. Погладила глаз-фару на прощанье и быстро зашагала ко входу. Мигая от почти весеннего солнца.

У облицованных искусственным светлым мрамором стен остановилась на минуту, достала телефон… нет, только сообщением. Сейчас голоса не надо. Набрала и отправила Данилу «На втором этаже «Солнечной площади» в холле видели огненную суку, я туда». Вот так. Не хватало, чтоб он и его команда мертвецов явились первыми… и устроили данс-макабр. А так, может, и обойдется. Ну, давай, Дашка. Прорываемся.

Она прошла по первому этажу, мимо уже традиционного новогоднего вертепа с громадными куклами, в этот раз, кажется, три бурых медведя, один белый, и какой-то слонопотам с лиловыми ушами, и пингвины… какие, Туунбаку вас в зубы, пингвины вперемешку с белыми медведями?

Народу достаточно, мамаши тащат ярко одетых детей, ругается, судя по жестам, молодая пара.

Эскалатор на второй, там большой холл с пластмассовыми голубыми и бежевыми столиками, с ресторанчиками на все вкусы, от белорусской бульбенной кухни, через обязательные шашлыки и пиццу, суши и роллы, и до корейской. Они приходили сюда с Данилом пообъедаться… ох, он и злится, лишь бы не разбился… снова, пока сюда несется. Прости, любимый, так получилось.

Она (уже и не она) сидела за столиком и выглядела именно как на фото. Черноволосая, довольно коротко стриженая худенькая девчонка в черной куртке-хламиде и джинсах, боты-гриндерсы, современная, слегка готичная дева.

Даша подошла ближе…встретила ее взгляд. И в темных глазах под красивыми бровями нечто. Осевшее инеем где-то под сердцем… и отдавшееся слабостью в ногах.

Лже-Серафима вдруг кивнула ей свойски, поманила тонким пальчиком с угольно-черным ногтем, как давнюю подругу. Даша отодвинула легкий вогнутый голубенький стул и села.

Несколько секунд молчания.

— Ты та самая живая, — констатировала самоубийца, — интересно. Со мной можно попросту, на «ты», хотя нас много.

Ее голос чуточку плыл, словно звук старой пластинки, в нем перекатывались рокочущие нотки… будто и правда одновременно говорили несколько.

— Зачем так со священником? — спросила Даша почти спокойно.

— Старый, хворый, ты ведь не знала про его рак?

— Нет, — понятия не имела.

— Умирать долго и муторно, в дерьме и вони, или хоп (она щелкнула пальчиками) и мученик, от лап демона, лишняя гарантия. Благодеяние.

— То есть ты его так послала в рай?

— Уж послала, так послала. Нет, наше племя про вами выдуманный рай спрашивать не надо. Разбирайтесь там сами. Когда умрете. Мы-то, на свою беду, бессмертны.

— А те двое? Он хотел с тобой поговорить, только-то.

— Виноват второй. Не ведись с идиотом, палящим в гостях. Мы обиделись и… спалили. Обоих.

Теперь она улыбалась, как молоденькие девушки не улыбаются, ядовито, понимающе и устало.

— Потом, кстати, сожалели. Наших детей и так мало, ну попался глупый, подружился с уличным злобным пащенком. Да, Даша, ты умница, без тебя мозаика не сложилась бы, но друзья твои и мужчина — наше произведение. И получилось, кажется, недурно, тебе ведь он нравится?

Даша не знала, что ответить. Хотя.

— Серафима, если скажешь, где похоронила Бушку, мы бы вернули тебе ее. Не совсем воскресили, но…

На мгновение, или ей показалось, глаза собеседницы изменились, глянули отчаянно, словно рука пленницы отдернула штору благопристойного дома.

— Мертвая кошка мертвой девочки. Нет. Поздно. Но обрати внимание, вы, мои чада, умертвия и адские твари, гуманнее ваших волооких богов. Хотя как раз они постановили, кто родил, тот вправе и убить. Мы бы до такого не додумались… в инфракрасных безднах, где воет безлицый.

Она хихикнула.

— Мило, если хочешь, зови нас ее именем. Ей, поверь, не повредит и не поможет. Уговор есть уговор. Она свое тело, мы свои силы.

— И ради чего?

— Счастья не обещаем, на покой пока рано, зато воля. Оглянись, дитя века (Даша с трудом не последовала глумливому совету).

Голос изменился, погрубел и понизился, немного, но чуткое Дашино ухо уловило. Теперь говорил один, словно бы мужчина.

— Вот люди как люди, достойны слез и смеха, такие, в общем, как и раньше. Памятью похуже, мечтами поуже, страстями пожиже.

Прости за пафос, но трудно удержаться. А я пришел дать им волю. Здесь и сейчас. Знаешь, как любопытно, если примат сапиенс творит что пожелает? Не ждет ни наград, ни наказанья, не нюхает куцего сучьего хвоста морали, машущего на вашей последней странице? Ах, как я помирать-то буду во грехах! Да как все, бестолково и жалко. Вы и не жили сами. Представила истинную вольность?

— Догадываюсь, — Даша передернула плечами.

— Умная невестка сущий клад, — теперь от фигурки в черном шел жар не жар, но давящее ощущение тугой силы, словно магнитное поле, подумала Даша, — милая дама травит родных и знакомых, мелкое чмо, в профосы негодное, пролезши на верхушку, развязывает войну на полмира, дети кидают родителей со скалы, родители отстреливают детей, все при деле. Давай посмотрим, весело же. Знаешь ты, что такое безумие? Безумие, приди, возьми меня, отныне лишь твоей женой я буду! — продекламировало оно.

Рука девушки, тонкая и хрупкая в широком рукаве, вытянулась над голубым пластиком столика, большой палец вниз, как на арене. Псевдо-Серафима коснулась ногтем столешницы, и от поверхности пошел явственный дымок. Одним плавным движением она начертила знакомый знак почти на весь столик, стряхнула с ногтя расплавленный пластик и, кивнув, пропала. Именно пропала, невесть куда, не вставая, пустой стул покачнулся, цокнул ножками по искусственному мрамору пола, но устоял.

Даша услышала детский визг, первыми сдали самые чувствительные.

Потом гул голосов стал расходиться волнами, где-то закричала женщина:

— Чтобы ты подох, жизнь мою поломал!

Рев, уже мужской, складывающийся в отчаянную ругань. Где-то лопнуло стекло и осколки прозвенели как сигнал.

Вокруг Даши поднялся сумасшедший дом. Люди неслись в панике, что-то орали, бросались друг на друга. Вопли, брань, кто-то запустил стулом в витрины пиццерии, дебелая повариха в белом халате из-за прилавка соседней шашлычной метала в народ тарелки, словно дискобол, и дико хохотала. Двое парней в ярких спортивных куртках сцепились и рухнули рядом с Дашиным столиком, один, помельче, бульдогом вцепился зубами в подбородок второго, тот бил его кулаками по ушам, забрызгивая пол кровью. Оба подвывали.

Где-то взвился крик дикой боли, Потом хохот и взрыв проклятий. Зазвонила сигнализация, то ли пожарная, то ли полицейская. Заткнулась. Даша, оставшаяся совсем-совсем нормальной, стряхнула оцепенение.

Что говорил сэкка, его бы сюда? Сжечь дом с рисунком… или стол… зажигалкой? Но еще он говорил про жертву. И Аренк, Арик, тоже мне, его сердце эта жертва, и если дана добровольно. И кровь, кровь имеет значение.

Рисунок на столике теперь рдел, линии проступали словно трещины на корочке застывшей лавы, пока еще не выпуская подземный огонь в мир. Мерзко воняло паленой пластмассой. Дела, моя крошка, все хуже и хуже.

Даша зашарила во внутреннем кармане курточки, вот всегда когда надо, ищешь… хоть сумочку с собой бери, хотя еще хуже, женская сумочка как черная дыра, вот!

Она выхватила маленький розовый чехольчик с маникюрной алмазной пилкой, стальная, с заостренным концом. Пойдет.

Один из парней остался лежать, второй, залитый кровью, поднялся на колени, замотал нечесаной головой и поглядел на Дашу. Пустыми, совершенно бессмысленными глазами. Ухмыльнулся, полез пальцами себе в рот и вырвал шатавшийся, видно, зуб. Поглядел на него. Отбросил и полез за вторым.

Она выдернула из чехла пилочку, сжала пальцами и, закусив губу, ударила в мякоть левой ладони.

Кровь неожиданно хлынула потоком, густая, гранатово-красная, и Даша, сведя немеющие пальцы, зачеркнула чертеж, кровь явственно зашипела и впиталась в пластик.

Вместо ожога от прикосновения к столу Дашину руку пронзила ледяная судорога, боль почти невыносимая пригасила сознание. Дашин рассудок втягивала проклятая эмблема, хотелось зажмуриться и отключиться, не быть дальше, ломало, прямо битым стеклом резало свинцовую руку, Даша потянула ее мертвеющим бревном, пересекая окружность и разрывая контур.

Парня, щербато скалящегося рядом, смела неведомая сила, Даша увидела белое Данькино лицо с черными провалами глаз, улыбнулась, подумав, хорошо, что я не успею тебя услышать. И упала в темноту.

Очнуться она была готова в гробу, в реанимации, в пятом измерении, в адской бездне, но перед глазами оказался потолок ее собственной спальни. Уж бронзовую антикварную люстру со смешными рожками она узнала бы из тысяч, сама отыскала. Так. Пошевелим головой. Ух, в шею стрельнуло, но в целом жить она, вероятно, будет, пусть плохо и недолго. Рука ныла, словно в ладони сидел гнойник, но не так уж… шевельнула пальцами, ну да, повязка как варежка. «Рукавичка — варежка, не влюбляйся в каждого!» откуда?

Данька. Сидит рядом, растрепанный, в своей черной футболке с волком, но вид скорее удовлетворенный, уж язык его тела Даша изучала долго и вдумчиво.

— Охти, проснулась наша спящая красавица, открыла эти… вежды взоры. Как?

— Голова как у вола. А все кажется мала. Погоди, у меня… что… там все вышло?

— Ты это прекратила. Никто толком не понял, каким местом. Но чертеж правда важная дрянь. И твоя кровь его испортила. А заодно я чуть с глузду не съехал, когда тащил тебя в скорую. И главное, крови вроде вытекло немного. А ты как известка и пульс нитевидный. Думали камфарой, но ты как-то разом порозовела и задышала как паровоз.

— Много… жертв?

— Погибших трое, покалечено человек тридцать. Но могло быть много много хуже. Какой-то мудень уже поджигал отдел бытовой химии. Теперь они отошли, но не помнят ни черта.

— Жалко как. Я дура, да?

— Да. И я тебя выпорю, этой ночью.

— Без меня, может, вообще ничего не было.

— Ну да, наша фифа балована, вокруг тебя мир и крутится. Было бы много страшнее. Ты думаешь, она… они, оно туда зашло кофею вылакать?

Даша пошевелила головой, вопреки ожиданию, комната не заскакала в глазах. Рядом на столике высилась пирамида ярких коробок, какие-то золотые на вид штуки и самое главное, оплетенная соломой бутылка темного стекла со смутно знакомым красным горлышком.

— Дань, это что, амонтильядо?

— Ради всего святого, Дашка, ядо, ядо, алкоголичка созлая. Ольгер приволок. Они с Сайхой подогнали тебе еще и медицины, на троих инвалидов умственного труда хватит. У тебя все побывали, пока ты валялась в расстроенных чуйствах. Вадим обещал пистолет выправить наградной. Оборотни заходили, оставили флакон какой-то целебной восточной дряни из чистого золота. В смысле флакон из золота, дрянь я только понюхал, и аж заколдобился. Аре с новой подружкой. Он ее не из профессиональных плакальщиц ли выбрал, так ревела.

— Она славная. И его любит. Ты передай, если бессердечный индеец Джо ее обидит, я ему лично трепанацию сделаю, по методу инков. Ржавым гвоздем.

— Ну ты, мать драконов, и беспощадна… ах да. Тут еще кое-кто просил сообщить, когда ты очнешься.

Данил поднял ко рту глиняную свистульку, черного котика, подул под задранный хвост.

— Ну вот, надоедал сплавили, можно серьезно поговорить.

Голос не утратил ворчливых нот. Да и сам обладатель не изменился внешне, подошел к ложу, дергая длинным хвостом, поставил передние серые лапищи на матрац и понюхал забинтованную руку. Покачал лохматой головой, лизнул ей палец, торчащий из бинта.

— Прости, Следопытка занята с детьми. Передавала горячий привет.

— Погоди, сколько у вас? И когда успели?

— Так мы родные дети времени, в других веках можно хоть и триста лет прожить. Трое. Два парня и девчонка. Уже болтают, жизни от них нет.

Он улыбнулся вывороченными губами.

— Вот бы посмотреть на них, — Даша пошевелила пальцами…нет, почти не болит.

— Не здесь и не сейчас, — сказал сэкка, облизываясь. — Ты скажи, ты ничего в себе не чувствуешь? Необычного? Странного.

— А что, должна? — Даша немного встревожилась. — Рука побаливает, но слабо. Мм… голова и та прошла.

— Ну там-то у тебя болеть нечему. Рука заживет. Рука ерунда, поверь. Но через руку и свою кровь ты… как бы сказать не пугая, теперь ты связана с теми, а они с тобой. Как полюса у магнита, к примеру. Я не знаю, как оно отзовется, и никто не знает. Просто мы никогда такой глупости не делали. Атаковать их своей кровью, ух.

Он вздохнул как-то по-звериному.

— Ладно. Назад не открутишь. Мы не рискнем.

— Потому что боитесь, — сказала мстительная Даша, поднимаясь на локте под одеялом. На ней была широкая и приятная фланелевая пижама в синюю полоску, оказывается. Ну да, Данил переодел. Лыцарь.

— Боимся, — кивнул зверолюд. — И тебе бы стоит. Хотя как знать, может, все оно не зря. Оборотни вон, теперь научат чему. Хотя те еще фокусники, конечно. Только мозги пудрить.

Он сморщил широкий нос и чихнул.

— Жива, вот и главное. Пойду я. Зови, если чего. Но не по пустякам.

И пропал.

Даша уже думала, день получился актированный, Данил показал ей время, третий час, на новеньких, усыпанных алмазами золотых дамских «Картье» — подарке Сайхи. Но ее везение не проходило. В дверь позвонили, и Данил оповестил:

— Вот и лучшая подруга! Я пока пойду, кофе приготовлю.

— Потом успеешь, — сказала Майя, улыбаясь Даше. На ней был шикарный зеленый костюм с широкими почти бриджами, хромовые сапожки на каблуках и модная, добела вытертая местами летная коричневая куртка-бомбер в нашивках, Даше удалось прочитать под красно-желто-фиолетовым шевроном «4 escuad… nombra… Manuel Zara.. Clave…»[92]. Лучший модный дом Филадельфии, конечно. На искристых рыжих волосах дымчатые очки-авиаторы.

— Вставай, подымайся, героиня! Расскажу, что солнце встало, трубы трубят, — Даша не знала, шутит ли Майя. Но та не шутила.

— Переставай нянчиться с собой, сестра моя, поехали, есть сюрприз. Для вас обоих, конечно. Одевайтесь по-походному, удобно.

Солнце и правда заливало комнату золотым озером, даром скоро новый год.

Синий БМВ помчал троицу мимо «Солнечной площади» (Даша невольно отвернулась), мимо памятника с тремя вечно горящими свечами… Майя свернула на выезд из города, миновала последние новые кварталы и погнала машину вверх, в кручу, по горному серпантину вдоль отвесных скал над морем. Летом тут носятся открытые внедорожники с довольными и испуганными экскурсантами, «джипинг в Анапе», малозаконно, но весело.

БМВ остановился у низенького беленого строения, рядом болтался на ветру на шесте полосатый красно-белый конус.

— Пожалуйте, такси ждет! — теперь Майя улыбалась без печали. Даша взяла Данила под руку, и они вместе выступили из тени домика.

Там ждал вертолет. Яйцевидный, почти сплошь застекленный фюзеляж, темно-красный с серебряным росчерком молнии на хвосте. И с белым номером RA-217. Возле широко расставленных полозъев, с торчащих в стороны балок свисали какие-то длиннообъективные камеры и коленчатые антенны. Но Даша помнила, что можно туда подвесить взамен.

В кабине кто-то сидел.

— Без Вадима нем бы такой так скоро не достать, — призналась Майя, — чего мы тут только не пишем, летающий анальный зонд с рентгеном и томографом заодно… ну кролики, в небо марш-марш? Наушники наденьте.

Вертолет загудел басово, винты тронулись, залопотали, дунуло отдающим авиатопливом ветром.

Даша и Данил сели позади, в удобные замшевые сиденья с высокими подголовниками, надели висящие на подлокотниках наушники, пристегнулись, как послушные дети. С наушниками гул превратился в легкий свистящий звук. Майя устроилась впереди, рядом с… конечно. Василь, на голове красный летный шлем, синий с белым роскошный комбез, махнул им перчаткой. Его голос в ушах:

— Здравия желаю! Рад вас видеть. К полету готовы, голубки? Взлет подтверждаю.

Они взмыли над обрывом, над розоватыми скалами, до самых седых облаков. Закатное солнце высвечивало белые кубики домов, зеленые поля вокруг и синее морщинистое море. Даша подумала, как странно, но она любит этот город. Точно не меньше Петербурга, но иначе. Ласковее.

Город, где кем угодно может стать кто угодно, лишь бы сосед он был добрый. Город, где случается мыслимое и немыслимое. Ей показалось, с востока на игрушечные домики, на зеленые улочки и серые площади, на бухту с сиротливыми беспарусными яхтами, скучающими на зимнем приколе, накатывается невидимая, тяжкая, разумная туча. Раздавить и стереть все живое, будто и не было на свете.

В наушники пробилась откуда-то музыка, а потом Даша узнала голос. И начала подпевать прекрасной картавящей Мирей.

Non, rien de rien,

Non, je ne regrette rien.

C'est payé, balayé, oublié

Je me fous du passé![93]