Амулет мертвеца

Глава 28. Тут и вся моя родня набежала

Даша не то чтобы не любила дождь. Гроза, громовое бабаханье, молнии на полнеба — жуть жуткая, но красота. Хлынуло, выбесилось, разрядило небесные батарейки, и ладно. Дальше тишина.

А мелкий и бесконечно сеющий дождишко, разводящий слезливую слякоть, будящий тяжелые воспоминания, да ну его в болото.

И настроение после прихода неизбежного дождливого предзимья у нее не улучшилось. Конечно, радовала новая машинка, пронестись по лужам, выскочить из теплого салона в теплую студию… молодые коллеги намекали насчет помощи в ремонтах — «у меня свой автомеханик высшего класса», с улыбкой говорила она. А все же льет, льет и льет… ну в выходной-то можно немного солнца? Никак? Лимит исчерпан?

«Если все, что вас бесит это погода — вы счастливый человек», вспомнила она английскую мудрость. У них в Лондоне дождь вообще естественное состояние природы, хлеще чем в Питере. Скучала она? Ведь ни разу не поехала, хотя уж средств хватало. Нет, больно укусил ее черный пес Петербург, хоть и не по своей вине.

Она уселась с ногами на диване и закуталась в халат, теплый на сей раз, какие кружева. Надо купить чертов клетчатый плед. Хотя кофе с коньяком можно отведать и так, вот отпустит лень, встать…

Замурлыкал дверной звонок минорной трелью.

Даша никого не ждала, и изрядно разозлилась. Мы тут не будем жертвовать на детей Германии и говорить про Иисуса. И подаяние алкашам выдавать, да прогорят их трубы насквозь, мы бессердечные сволочи. Как один наш знакомый.

Трель повторилась.

Данил сразу после новоселья поставил ей глазок-камеру, глядящую сверху и выдающую картинку на экранчик у двери.

На площадке, в белом свете диодной лампы стояла высокая стройная брюнетка в серебристой куртке. Несколько секунд Даша, замерев, рассматривала ее красивое лицо, вспоминая. Вспомнила. Зря.

И открыла дверь.

— Здравствуйте, Ирина Семеновна, — сказала она несостоявшейся свекрови. — Заходите, раз приехали.

— Здравствуйте… Даша, — она вошла.

— Вы разувайтесь и проходите в комнату, я кофе приготовлю. Куртку вот сюда, на крючок.

Кофе она набуровила растворимый, хоть и хороший, две большие чашки, сахарница, все на жостовский подносик с райской птицей Сирин, несколько конфет — остались от принесенных Данькой, поставила два пузатых бокала и бутылку коньяку. «Арарат» пять звезд. Если она все поняла правильно, понадобится им обеим.

Они сидели в мягком свете бра на диване — не сближаясь. Даша умелым женским взглядом оценивала. Дорогие элегантные джинсы, дьявольски элегантный серый пуловер, облегающий все еще прекрасную фигуру. Умелый макияж, никаких выщипанных или явно нарисованных бровей, что вы. Ухоженный руки в перстнях. Маленькая серая сумочка лаковой кожи. Леди.

И безумные, измученные глаза умирающего зверя.

— Вы выпейте, — сказала Даша, — как лекарство. А то я говорить не буду.

Налила коньяку наполовину, почти силой сунула в бледные скрюченные пальцы.

Ирина хватила залпом, Даша сразу подала ей конфету. Зашло.

— Даша, — наконец сказала та, — я не могла раньше приехать. Вот…

Достала из сумочки предпоследний серебристый айфон, поводила изящно наманикюренным пальцем по экрану, протянула ей.

Даша не удивилась и не испугалась.

Да, снимки впопыхах, но четкие, хорошая оптика… «хорошее стекло», так было у По? «Золотой жук». Данька. И раз, и два, и три. Куда-то торопится… Знакомая вывеска в углу снимка. Да, рядом с этим домом.

— Даша, скажи правду! Что угодно, любая просьба… деньги? Пусть. Скажи… только скажи.

— А что отец? — Даша, вдох-выдох.

— Он не верит. Просто очень похожий парень. Говорил, бывает, редко. Сказал, мне надо к врачу (она не то хохотнула, не то всхлипнула). А я вот узнала про тебя. Я не сразу сложила, но увидела тебя в местной передаче. Тебя трудно не запомнить. Стала искать.

Она сглотнула и прошептала:

— Что ты с ним сделала, ведьма?!

«Вот тебе и слава, а я попала в телевизор» подумала Даша. И еще слова, кажется, из Писания, «грех твой отыщет тебя». Фраза запала в память, вывалилась из Кинга, наверное. Она читала Кинга тогда, летом.

Плеснула себе коньяку, обожгла язык и горло. Иного эффекта не было.

— Слушайте, Ира, — она решилась, — я расскажу. Все. Но вы или мне верите, или принимаете за ненормальную и уезжаете. А еще, прошу, ради вашей семьи, никому кроме отца, ни единого слова. И он тоже пусть молчит.

— Да, да, я обещаю.

«Кофе стынет», подумала Даша, взяла чашку и отпила. Сахар забыла. Сказала:

— В общем, тогда, ну, после, я не хотела жить. И друзья устроили меня к археологам, в экспедицию… тяжелый физический труд вдали от города…

Рассказывать оказалось куда легче, чем она думала. Тем более, Данькина мать слушала словно заговоренная, и, кажется, верила.

— Тогда я была как одержимая. Плевать, если сама погибну. Я положила амулет на крышку гроба и оттуда кто-то застучал. Потом гроб распахнулся…

— …И вылез я, — сказал любимый голос от прихожей. — Мам, мне час назад позвонил… знакомый, сказал, ты приехала в город. Я протупил сначала, но понял.

Он стоял в проеме, в черной рубашке и джинсах, ослепительно бледный и прекрасный. Теперь возвращенный им обеим. Тем, кто дали ему жизнь… и все что было после.

— Ты как, — он скользнул к матери. — Сердце не сжимает?

Он осторожно обнял Ирину за плечи. Даша подумала, он со всеми дорогими ему женщинами обращается будто с фарфоровыми вазами, балда.

— Не… нет, — сказала она, и вдруг обхватила его голову ладонями, прижалась виском к подбородку и зарыдала, отчаянно и многоводно.

«Пусть» — глазами сказала Даша, — «не мешай. Сам тоже виноват».

«Знаю».

Ирина отплакалась и затихла. Они не помнили, сколько времени прошло. Потом глянула на него, взгляд уже не казался умирающим.

— Послушай, — Данил положил ее ладонь себе на грудь, — потрогай мою щеку. В глаза посмотри. Прости, мне надо, чтоб ты поняла.

— Ты холодный. Не бьется? — она вгляделась в лицо бывшего сына.

— Таким стал. Видишь, сказки сказками. А бывает, правда выходит. Мам, я живой мертвец. Холодный. Белый. С кровавыми глазами. Почти неуязвимый. Представь, я бы таким явился к вам с отцом? После похорон?

— И все равно… все равно мы бы…

— Вы бы да. А все вокруг? Меня бы забрали и разрезали в лаборатории, запросто. И засекретили бы все. Мама, прости. Я буду тебе хочешь, писать, хочешь звонить каждый день, но вы с отцом молчите. Никому. Никогда.

— Главное, ты здесь. Главное, ты — здесь, снова. Мы никому.

Когда они спустились к такси, Ирина оторвалась-таки от плеча Данила и обняла Дашу, прижалась щекой к ее волосам, прошептала;

— Спасибо. Я ведь потом жалела, ты не представляешь. Все думала, если б я ее не обидела, он бы к ней не ушел, жил иначе…

— Все я понимаю, — шепнула Даша. — Будьте спокойны, я за ним прослежу. Раз так вышло.

Ирина повернулась к сыну. Или тому кто раньше им был, черт тут ногу сломит. Да и плевать, решила Даша. И ей и Ирине.

— Я когда приеду, позвоню, чтоб ты поговорил с отцом. Сам.

— Ладно. Ты, не знаю, подготовь его как-то. Дьявол, хорошо, вы у меня не сердечники оба.

— Я ему твои новые фото покажу. Зря снимала, что ли.

— После удали. И те тоже.

— Ладно, хотя и жалко.

— Ничего, на следующий год к нам приедете. Я вас по побережью прокачу. С Дашей познакомитесь как положено.

Будто обычный почтительный сын. Ну, Данька, психолог-куратор.

Огоньки задних фонарей пропали с глаз.

— Дождь кончился, — сказала Даша. — Пошли, у меня еще коньяк остался и пара конфет. Прочитаешь мне стишок за то.

— Про саван, крест и шесть досок, — согласился Данил. Или тот, кто был им теперь.

На следующий день, хвала ясным небесам, воскресный, Даша проснулась поздно и долго валялась в постели. Данил, свинтус, оставил записку «Прости, побег добывать мамонта».

Небось опять в гараж к Ольгеру, чего-то они там собирают, с индейцем, конечно. И не говорит. Соображают, небось, на троих, и все, подумала Даша и фыркнула. Еще немного, и надо покупать скалку и учить монолог «Скотина, где ты шлялся!»

Сайха кроткая девочка, а то бы и ей скалку подарить. Хотя… с жертвенным ножом она управляется отлично, а скалка…

Настроение у Даши было прекрасным. Давняя игла в совести пропала. Даньке, бедному, было до сих пор куда хуже. Но теперь все, отмучился.

— Совесть — атавизм! — сказала она солнцу в окне и показала язык. Решила сходить на шопинг. За новыми туфлями. Ну или что там еще под руку подвернется.

Туфли в городе не подвернулись. Ни итальянские, ни даже турецкие. Но она нашла милую бархатную сумочку сливового оттенка к синему костюму, надо было надеть его вместо джинсы. Ну да ладно, дома…

Какой-то гражданин в спортивных штанах и обуженной курточке, с сумкой-бананом на плече, обогнал ее, оглянулся и воскликнул:

— О! А я вас по телевизору видел! В новостях!

«Спасибо, какая новость», подумала Даша. Узнавали ее нередко, а иные мужички и подкатывали. Впрочем, этот еще из лучших, примерно от тридцати до сорока пяти, подтянутый, русоволосый, с немного квадратным бритым лицом, не то чтоб красивым, но располагающим. Погоди, узнает твоя… кольца нет, сожительница. Нет, все же идея со скалкой хороша, надо найти небольшую и положить в сумочку. Ну не тазером же в него стрелять, обалдуя?

А тип не собирался отставать, болтал что-то про приусадебное хозяйство и как он недавно купил пару рыжих кубанских кур, ну таких ласточек, хоть для передачи снимай… ласточек — ток-шоу «Любовный курятник»?

— Кто вы такой вообще? — она глянула так, как умела на приставучих кавалеров. Тоже кочет выискался.

— Ваш ангел-хранитель, Даша, — сказал он, раскрыл и показал в ладони, незаметно для окружающих, багряную книжечку. — Демонов-хранителей у вас хватает, а я как раз из другого ведомства.

И подмигнул.

— Давайте зайдем вот сюда, в кофейню, я вам возьму что хотите. Поговорим. Всего лишь.

«Судьба у меня, или кофеен вокруг развелось…» подумала Даша, но вошла.

— Красный бархат и капуччино с ванилью, большую чашку, — сказала она, на халяву уксус сладок, нет?

— Дивно. А мне по-нормански и круассан, — он уселся основательно, с крестьянской этакой повадкой. Куртка, кстати, недешевая, да и вообще одежда, решила Даша, неплохой у них там кошт. И сказала:

— Очень необычно у вас звучит имя. Вадим Наумыч Заревой. Что-то из революционной поэмы. В белом венчике из перьев.

— А, то наследство по мужской линии. — Он улыбнулся хорошей в общем-то улыбкой, сощурил серые глаза, — у нас Наумы через поколение. А фамилия, наверное, от предка комиссара, подозреваю, он на нее сменил нечто дремучее и посконное, типа Храмовведенского.

И вдруг сказал:

— Вы мне не верьте, не вопрос. И вообще никому не верьте, кто вас попробует оболванить. Только вашим… хм, не совсем людским друзьям, думаю, верьте.

«Так, тадаммм» — звякнул колокольчик в ее голове. Приехали. Приплыли.

— И чего вам надо? –

Тут принесли заказы, она смогла отрубить ложечкой присыпанного красным теста, и немного прийти в себя.

Заревой хлебнул кофе, попросту откусил круассан и ответил:

— Не парижский, куда там. Я ими любил завтракать, брать прямо побольше, и в три укуса. В кофейне у Пантеона по утрам были свежайшие. Ах да. Вы, Даша, только меня с ними познакомьте. Сам, знаете, я не рискну. Мне моя лысина дорога. В смысле скальп.

Никакой лысины у него не было.

Что же, игра началась, мисс Хадсон.

— А если они сами не захотят с вами знакомиться? Имеют право.

(Как признание в чем-то все равно не прокатит, даже если ты и пишешь разговор, черт гладкий. Интервью — моя профессия, не тебе тягаться).

— Думаете, грозить буду? — он доел круассан и развалился в плетеном креслице. — А вот и нет. Видите ли, мне, и вам, и им, лучше оставить эти разговоры между нами. У меня и моих близких друзей и коллег нет никакого интереса, чтобы о вашей компании узнали на самом верху.

— Почему бы? Орден не хотите? Звездочек на плечи?

— Нам наших чинов хватает, вот тут поверьте. Чем выше тем жить тягомотнее, и снизу лижут до мозолей. Представьте себе, те кто сейчас рулят, захотят стать в общем бессмертными? Государство нынешнее они, конечно, добьют и развалят и так, но оно хотя бы не превратится в зомби в бесконечном разложении. Нет, никакой геронтологии, все пусть идет естественным путем.

— А вы сами? Тоже — естественным путем?

— Что ни день, то короче к могиле мой путь. Смиренно согласен, если нет иных вариантов.

Дашу он даже начал забавлять. Про смирение его коллег она спрашивать не стала.

— И много вы про нас знаете, рыцари спортивных штанов?

— А не так мало. Но главное, именно вы, лично вы, Даша, нам страшно нужны и важны. Как живое связующее звено, понимаете?

Он стал серьезным.

— Смотрите… вы знаете, как воскрешать мертвых Любых мертвых, лишь бы от них хоть что-то осталось. И вас любят ваши… брр, зверьки, сэкка, о них мы знаем вовсе мало. Они готовы вам помогать, защищать вас, человека.

— У них лапки, — сказала Даша.

— Видел я их лапки. Живьем и издали, не подумайте. С дюймовыми втяжными когтями. И ваши мертвецы… упыри, не знаю, как вежливо сказать. И они порвут за вас любого в алые ленточки для подарков. У меня ледяной пот течет с ушей, когда думаю ночами, вдруг не доглядим мы или они, и вас кто-то обидит. Похитит. Мало ли безнадежных идиотов.

И они рассердятся.

Если тва… сэкка решат всерьез вмешаться в историю? В прошлое? Ни одно государство, ни одна спецслужба, ни одна армия не устоят. Неумолимая, неотвратимая смерть везде, удары из прошлого и будущего, ни малейшей защиты, танки, бункера, снайперы, ядерные кнопки — тьфу, детсад. Если вы их попросите.

Почти бессмертные, почти неуязвимые, ваши мертвые. Да, и они вас не оставят в беде, боевые машины, сверхубийцы. И ведь по знаниям и скорости реакции они превосходят нас в степени, про то же высшее руководство и не говорю, там все печально.

Объединившись, чудища живые и мертвые целые государства, цивилизации смогут выжигать с земного шара. На километр в глубину и на столетия в прошлое и будущее.

Милая Даша, вы вообще понимаете, что вы сейчас самый опасный человек в мире?