Амулет мертвеца

Глава 32. Девочка со взглядом волчицы

«…Я их ненавидела. Ах, как я их ненавидела всех. Стояла иногда перед зеркалом, и шептала: «я девочка со взглядом волчицы». Если мне бы предложили переселить душу в манекена из стали и сверхпрочного пластика, тех что разбиваются в машинах на краш-тестах, я бы только попросила еще лезвия выкидные из рук, как у красотки-дампирши из старой игрухи, да я отдала бы все, девственность никому на хрен не нужную, сердце, потроха, все!»

Даша откинулась на спинку кресла и потерла глаза ладонью. Не очень завидное чтение. Ей достались все личные записи ненормальной девчонки, Серафимы. Подходящее имя, если подумать. «Пламенная». Магические вещдоки, тексты ритуалов и заклятий, наверняка и проклятий, забрал изучать индеец. Может, он и правда нашел себе в Краснодаре подругу? Живую.

В какой-то мере, — подумала Даша, — это бы уравновесило нашу безумную компанию. Две пары покойников и две пары с живыми, хм, дамами. Но не звонить же расспрашивать… сам покажет, уж Аренк не удержится.

Обычная история так-то. Почти сирота, папаша растаял в тумане лет двадцать как, мать пьет по-черному в городке близ Саратова, впрочем, там таких, пожалуй, большинство.

Приехала в город после колледжа. Жила одна, снимала студию в многоэтажном человейнике на окраине Анапы. Работала в технической конторе, что-то с электричеством. Друзей — нет, мужчины — нет, связей с коллегами — не видно… в квартирке, бедной, но чистенькой, никто кроме нее, похоже, не появлялся. И из этой гипсокартонной конуры Серафима Сергеевна N, двадцати семи лет, волосы черные, глаза карие, рост сто шестьдесят семь, вес около шестидесяти… вышла и пошла приносить себя в жертву дьяволам. Как на рок-концерт.

На немногих фото ну совсем ничего особенного. Ни красоты, ни уродства, худенькая, губы узковаты, под глазами тени. Одета вполне обычно, разве что часто в черное. «Траур по загубленной молодости», вспомнила Даша. Демоническая женщина?

Король нашего страха, Кинг, всегда, что б Даша ни читала, описывал злодеев в духе «у него было тяжелое детство». Понятно, с такой мамашей девочка тоже не как сыр в масле каталась. И все же начало неприметного файла, не запароленного, помеченного «девочкаписево1», Даша приняла за литературное творчество. Нормальная потребность юношеских душ.

Телефон мяукнул — от Вадима, прислал три видеофайла с припиской «Разрабатываем сослуживцев, пропажа без вести, посмотри».

Он ее в психиатры записал? И упыри тоже, милостивцы наши: «ты одна средь нас живая, так помучайся поди» — она спела это на мотив «и за борт ее бросает» и вздохнула. Ткнула в иконку первого видео.

Дама приятной наружности, изрядной окружности, крашеная в пергидрольно-светлый, в похожего колера свитере. На фоне типично дамского офиса — фото с детишками, календари с котишками, зелень какая-то полудохлая. Лицо у дамы старше прически, несколько испуганное. Какими корочками они перед ним помахали?

— Очень незаметная девочка, Серафима. Ни день рождения отпраздновать, ни пообщаться. Я пробовала ее расспрашивать, как живет, есть ли кто, откуда. Уходила от ответа. Как неозвученная. Никто ее не подвозил на работу или с работы, и даже не звонил. Всегда одинаковая и всегда в темном, как вдова какая-то… нет, в кадрах сказали, замужем не была, деток нету. Даже позвонить некому было, когда не пришла. А по работе к ней не за что было придраться, все четко делала… хотя сама без инициативы, знаете…

Тот же офис, другой стол. Девица, крашенная в кислотно-лиловый, губы подкачаны, в ушах серьги, ногти алыми кинжалами (Даша никогда таких не носила и не представляла, как с ними живут. А вот попу, например… а если воткнется прямо… но она погасила вспыхнувшую в голове жуткую картинку). Кофточка в ирисах и с декольте, хотя показать особо нечего. Грудь дороже губ, конечно.

— Недостатки? Да вообще была как рыба снулая. Ни увлечений, ни интересов. Сидела бука такая, глянет укусит. Одевалась как из секты, черное да серое. Ну, допустим, не дано тебе в плане внешности (девица умильно скривилась), ну можно хоть одеться стильно, у нас випы тоже бывают. Мы с девчонками покурить — она сидит печатает или в окно смотрит. Нет, ничего этакого не выкидывала. На рабочем столе у нее кошка была, белая. Такие к сорока с десятком кошек и сидят, ни личной жизни, ни мужчин.

Другая комната, плакат Мановар, какие-то электронные железки на столе, за столом упитанный хиппан под тридцать, бородка, залысины, нечистые волосы в хвост, мятая клетчатая рубашка и серая жилетка с карманами «тысяча мелочей». Очкастый, тщательно скрывающий кротость и добродушие за тяжелой оправой. Сисадмин?

— Наши девушки ну… такие… да, вы понимаете. Цветы жизни. Она на них не похожа была. Ни с кем не дружила вроде. Но мы однажды случайно после обеда разговорились, она на самом деле в мистике хорошо шарила, мы про Кастанеду как раз и заспорили. Она весь десяток книг когда-то читала. Потом на тамплиеров перешли. В мое время такие себя звали «готы». Мне показалось, она очень одинокая. Ну, впечатление. Но вполне адекватная, интересный довольно человек…

«Интересный довольно человек», подумала Даша. Обалдеть какая характеристика. Исчерпывающая. Она снова развернула на экране мемуары.

«…Мать когда орала, я успокаивалась. Орет — нормально, выорала все дерьмо. А вот когда молча, а потом по щекам начинала бить. Молча. Тогда я еще не понимала ничего, только что пахло от нее сивухой. Потом, постарше, поняла… и только за что — нет.

Не прощу. Пусть прощают другие. И таких как она не прощу, тварей. В аду их прощать на шампуре».

«…Школа типичная, не дать не взять, на наш Вэ класс пара-тройка нормальных, ну, более менее. Они общались между собой, закрытый круг. Я их понимаю. И полно уродов. Заводские окраины, «по гудку мы вставали, ребята». Пара полных наркотов, но те безбашенные, чего учинят неведомо, их побаивались. И была я. Ворона белая, вечно в черном. В убогой одежонке, с драной сумкой. И мамаша-алкашка. И училки, те сами класса боялись. А мне внушали «ну, не принимай так остро, не обращай внимания, ты просто сильно отличаешься, одевайся как все».

Будь хорошей девочкой для всех.

И тебя не будут пинать в раздевалке. И рвать твои рисунки. И подбрасывать дохлую крысу в сумку. И ссать на одежду, пока ты на физкультуре. И ржать когда ты отвечаешь — нарочно, всей кодлой. Училки молчали. Суки. Их я ненавидела, наверное, больше одноклассников…»

«Так. Проверить, не умерли ли страшной смертью несколько педагогов и пожилая алкоголичка под Саратовом… и выпускники одного класса» — подумала Даша, поежившись, — «…или умрут в ближайшее время».

Правду сказать, мамашу и бывших детишек ей не было жалко. Ничуть. Разве замотанных училок немного. Грех твой отыщет тебя.

«Поживешь с упырями».

«Но это лучше, чем с людьми, как видишь».

«…бабушка верила в нечистую силу. Всегда меня крестила, прежде чем расстаться. Я не очень-то. Но как-то нашла описание интересного ритуала. Самым злобным уродом в классе был П. Вечно перекошенный, что ли, хотя здоровый бугай. Прыщавый. Губы слюнявые, глазки поросячьи, с бесцветными ресницами. И уже в этом возрасте залысины. Вообще он был какой-то свиноподобный. Но хуже. Девчонки брезговали. Меня он изводил больше всех. Ткнуть кулаком в живот на перемене — да за удовольствие. Вырвать клок волос. Кинуть тетрадку в унитаз в мужском туалете. Но я терпела.

Пока не увидела, как он у школы пинает бродячую собаку. Черно-белую дворняжку. Подманил чем-то, потом двинул в бок берцем. И заржал на ее визг.

Пришлось добыть его частичку. Я бы — так отрубила ему пальцы, лучше все. Нашла волосы на грязной шапке в раздевалке. Не самый приятный поиск. Из пресного теста слепила болванчика, закатала волосы туда. Пригодились и церковная свеча, и менструальная кровь.

Вот интересно, нечистой силы я не побоялась. Сделала все как надо, проткнула иглой куколку, и зарыла на перекрестке, в полночь. Прочитала молитву навыворот — долго учила. Помню, начало мая, ведьмино время, я взяла кухонный нож, рыть почти не оттаявшую землю. И луна светила как бешеная. Мне она показалась красной, когда я закончила.

Ждать долго и не пришлось. Я сама не видела, в тот день проболела, рассказали.

Они на физре прыгали через козла. Он поскользнулся в прыжке, врезался промежностью, свалился и свернул шею.

Не до смерти. Скорая увезла. Физрук потом ходил как вареный со страху. Но обошлось, начальство прикрыло. Сам виноват, а нормативы для всех.

В школу он не вернулся. Вроде, отправили в интернат для калек. Руки-ноги стали отниматься.

Туда и дорога. Вспоминай свою гнойную жизнь, и гадай, за что.

Ни на секунду не пожалела.

Для колдовства нужна ненависть. И чем больше. тем лучше. Но и знания. И я стала искать, где только могла, даже в самых дурацких книжонках. Страшно вспомнить, сколько я перечитала и перерыла голимой макулатуры…»

«Тут, в Анапе, я оттаяла. Люди другие. Воздух другой. Море рядом. Три остановки. Я пешком ходила первое время, везде. Не потому что нищебродка, просто хотелось бродить по улочкам. Такие невысокие дома у моря, все разные.

Анапа очень кошачий город. Тут им нормально живется, тепло, собак почти нет. Домики от холода над морем им сделали. Я подружилась с парой кошек у работы, им поесть носила. Кошки хищники, но умеют дружить и доверять. Даже тем, кто больше в десять раз. Люди нет, люди бы обгадились со страху.

И я нашла Бушку. Или она меня. Ее в подъезд подбросили. Белый комочек меховой в коробке. Там еще пакетик корма был и плошка с водой. Кошка с приданым, я ей так и сказала. Она мне беззвучно завопила, спаси, забери.

Полтора года ежедневной радости. Буша умница, сразу поняла и туалет, и где царапать. Мурчала мне на ухо по утрам, никогда не вопила, только лапкой трогала щеку ласково.

Когда кровь в лотке увидела, понеслась с ней в ветеринарку.

Онкология. Дважды проверили, я настояла.

Я даже молиться начала. Никогда не умела. Боже, врежь мне за грехи, я не пикну, но кошку мне спаси. Она в жизни никому зла не сделала. Только радость приносила. Что тебе стоит, милосердному? Ну что? Ее за что?

Она выхудала вся, скелетик в седом пуху. Тогда я поняла — боженька на меня забил воот такую свечу. И на мою кошку, невинную тварь.

В последний день я ей дала паштета, любимого. Она мне урчала, слабо, чуть слышно. Я пальцами чувствовала — под тоненькой кожей ее слабенький моторчик. Ветеринар приехал, попросил так и держать на руках. Сделал укол. Хотел мне что-то сказать, глянул и ушел.

Я ее похоронила у моря, где никто не найдет. Вечер, закат красоты неописуемой. Небо в облаках, красное, синее, желтое, зеленое даже. И единственное существо, что я любила, я зарываю в песок.

Я посмотрела в небо и сказала вслух: я все помню. И ты, и сонм ангелов, и дохлые праведники. Одна маленькая безобидная кошка.

А ты ее убил. Замучил. И вам всем плевать.

Но вы содрогнетесь. Небо далеко, ад рядом».

Даша ощутила — холодную паутинку, прикосновение ко лбу. Попыталась скомкать свои воспоминания, не вышло.

Она — понимала. О да.

Она понимала.

И тут зазвонил телефон. Данил.

— Даш, ты помнишь моего знакомого? Антон Иваныча?

Не сразу, но она вспомнила.

— Он мою подружку обижал? Упырь поганый.

— Не так резко, солнышко, я тоже не царевич. Ага. И он зануда. Но теперь, вроде, раскаялся. Прислал мне сообщение, не позвонил, именно голосовуху. Думаю, не хотел вступать в разговор. Я тебе перешлю. Знаешь, мы немного на нервах. Что у тебя? Чего накопала?

— Ничего веселого. Ей терять нечего, и да, проверьте ее бывших одноклассников, и мамашу, живы ли.

— Сделаем. Вадиму скажу. Целую.

Отключился.

«…Вы, Данил, моложе всех нас, вы сможете мне поверить. Старый упырь с угрызениями совести.

Не имею права сказать, от кого, но я знаю о маленькой злой мессии. Бедная девочка. Один мой ученик познакомился с ней на оккультной почве, еще тогда, раньше. Он мне и предоставил ее, теперь говорят, контакт. Она согласилась на встречу.

Верите, не могу забыть другую девочку, я ее, пусть не оживил, но вернул к существованию — и я же сбросил в небытие, как старую ветошь. Ради чего? Бреда величия? Чем она была виновата? Ей я не помогу, может, получится поговорить с другой, почти такой же. Убедить ее погасить адское пламя из таких мест, куда и я боюсь мысленно заглядывать. Пожелайте удачи».

Удачи ему. Полну панамку. Жмется к девкам, старый дурень.

Ольгер толкнул страшную, в шрамах обгорелой краски, стальную входную дверь. Кирпичный домик на окраине станицы Раевской, теперь не домик, пожарище. Крыша не рухнула, но все же викинг жестом удержал Вадима.

— Погоди. Уж сначала мы зайдем, мы прочнее.

— Надо бы команду вызвать, — сказал Вадим, на сей раз в серой куртке-аляске и с кобурой на бедре. Вырядился. Хороший коп.

— Нету там уже никого, — берсерк, в привычной своей джинсе, смотрелся будто страховой инспектор, подумал Данил. И шагнул следом.

Выгорело почти все. Дощатый пол покрылся тонкой угольной корочкой. Пахло нехорошо, не просто гарью; обожженным деревом, краской, пластиком. Еще и мертвечиной. И за остатками второй, комнатной двери, они увидели длинные кучи пепла. Знакомого жирного пепла.

Две.

Ольгер присел у первой, коснулся — пепел на глазах растекся, казалось, не осталось ничего. Как же, видали. Но Оле достал оттуда ржавый, бурый предмет, несомненно, бывший пистолетом. ТТ, насквозь нелегальный, конечно. Рукоять вздулась и разошлась от детонации патронов.

— Ученик колдуна, — сказал Данил, догадавшись. Не отпустил одного, конечно.

— Долго соображаешь. — Ольгер перешел ко второй куче.

— Неужели он? Мы даже обгорелые кости… — Данил примолк.

— Не в том огне обгорелые.

Викинг сунул руку в среду пепла, достал из оседающей кучи что-то маленькое. Положил на ладонь и протянул товарищу.

Потускневший, точно погрызенный металл под окалиной. Нарушенный узор.

«Порченый» амулет.

— Вот откуда они все, — сказал Оле. — Остались. От кого-то как мы с тобой.