Амулет мертвеца

Глава 5. Возвращение

Дашу окатила волна мерзкой тошнотной вони, сладковато-гнилостной.

Данька!

Страшно бледный, с растрепанными волосами, в грязных вонючих тряпках. синих и серых, он смотрел на нее огромными, совершенно черными глазами и пытался что-то сказать, прижав руку к белым губам. Почему он молчит?

И тут она поняла. Вспомнила давний разговор. Кинулась к верстачку, схватила ножницы, длинные, с крашеным зеленой краской кольцами. Страха не было.

Она подскочила к гробу, схватила Даньку за холодный подбородок и осторожно вставила ножницы ему в рот. Щелк. Перерезала нить, которой мертвецам пришивают нижнюю челюсть перед похоронами.

Парень (парень?) явно сознательно отвернулся от нее, перевесился через стенку гроба, и его вывернуло мерзкой черно-зеленой жижей. В луже копошились какие-то личинки, черви, все… все что скопилось у него внутри, пока он был трупом.

— Даааш… — Дааш, — Он снова заперхал, сотрясаясь в спазмах, сколько же в нем этого…

— Дань, ты только не пугайся! Все хорошо! Ты слышишь, все хорошо, это я, Даша! Только никуда не беги!

Она поглядела вокруг, подняла с цементного пола драгоценный талисман и положила в карман. На полу лежало что-то еще… белое. Шарик. Даша автоматически подняла его и чуть не вскрикнула: не нее смотрел карий глаз, совсем как настоящий, Данькин. Ну конечно, их вставляют мертвецам вместо своих, когда… когда вскрывают, а теперь протезы выпали.

— Дань, ты меня видишь? Только не паникуй!

— Вижу… глаза как песок… Дашка, какого черта?! Ты тут? Где мы вобще? Не в Грузии же!

Голос хриплый, каркающий, но голос, и слова вполне разумные. Он все помнил.

Он засунул себе в рот пальцы, снова дернувшись, вытащил длинную грязную нить и с отвращением отбросил.

— О Боже ты мой, — оглядел себя, глаза черные, с кровавой искрой, не такие как раньше, нет, но вполне разумные.

— Это что, шутка тупая? Что за дерьмо на мне? Откуда вонь (Даша уже перестала обращать внимание, но теперь ее снова замутило) — я в гробу? Кто-то меня похоронил заживо?!

— Дань, я все объясню, давай только уйдем отсюда. Тут рядом дом.

— А смыть с себя это дерьмо можно?

— Можно, душ во дворе. Я тебе одело взяла, завернуться. Давай эти поганые тряпки скинешь.

— Точно не оставлю, — она подхватила его, впервые обняла после… после. Нормальное человеческое тело, только показалось ей очень холодным, хотя что странного. Дай ты человеку с того света вернуться — она чуть не расхохоталась до слез, но прикусила язык.

Он приподнялся, оперся на нее и наконец встал. Покачнулся. Сделал первый после смерти шаг прочь из чертовой синей домовины. Еще. Кажется, получалось.

Осторожно отстранил Дашу, сорвал с шеи скользкий, выпачканный чем-то желтым черный галстук-бабочку и начал сдирать остатки синего костюма. Ткань рвалась легко, с еле слышным треском. Серая, в пятнах и дырах рубашка расползлась у него под пальцами.

Скоро она остался голым, рядом с распахнутым гробом — дикая сцена, но она не казалась Даше странной, наг ты в мир пришел, наг и возвращаешься. Совсем тот же, прекрасно сложенный, похожий на греческого бога Данил, только бледный, слишком бледный. И глаза.

— Красавец, да? — он улыбнулся. Сплюнул и яростно заскреб в торчащих сосульками волосах, выдрал оттуда что-то живое, шевелящееся, кинул на цемент и раздавил, — сильно воняю, да? Я не очень чую, нос как заложен.

Даша уже достала из клетчатой сумки розовое одеяло, накинула ему на мраморные с виду плечи.

— Идем, идем в душ.

— Мыло там есть? Даш, все потом, просто не могу, — Данил всегда был жутко чистоплотен, Даша прекрасно его понимала.

Они добрались до кабинки в огороде.

Даша дала своему воскресшему черный пластиковый флакон "Шапунь-геля для всех типов волос".

— Тут цепочка, у лейки…

— Да я понял, — он вполне уверенной рукой взял флакон и скрылся. Потекла вода.

— Теплая? — спросила Даша, все еще не веря до конца. А если у нее галлюцинация? Если она все вообразила, сошла с ума, увидев в гробу… останки?

— Вроде нормально, — ответила за дощатой дверкой галлюцинация, — знаешь, я как мороженый какой-то, не могу согреться. Но ничего, жить буду.

Мороженый. Ну да, хладный ты мой.

ЖИТЬ БУДУ.

Она еще раз проверила в кармане амулет. Тут он, все в порядке.

Прижалась лбом к углу кабинки и затряслась от смеха, слез и огромного, невероятного облегчения. Из нее словно уходил, вытекая, ужас с отчаянием и застарелым горем. Вода все шелестела, воскресший что-то бормотал, похоже, ругался. Долго булькал, полоскал рот и горло.

— Жаль, зубной щетки нету… Даш, расчески не будет?

— Дань, все в доме. Завернись хоть.

(Если соседи увидят в огороде голого мужика, вот уже трагедия, репутация погублена — ей снова стало смешно)

— Пошли, мое стихийное бедствие (он и раньше звал ее так, редко, в минуты особой близости), все расскажешь. Какого… у вас творится. И что со мной. Знаешь, я почему-то нормально вздохнуть не могу. Серьезно, забыл как дышать.

Он хмыкнул, и Даша вздрогнула.

В домике она накрывала Данилу на стол. (Данилу. Вытащенному ей из могилы. На стол.) пока он переодевался. Продукты она вчера взяла долгого хранения.

Вчера Данил был гниющим трупом в гробу. Два метра под землей. Да что там, до сегодняшнего… она глянула на часы на стене, простенькие, кварцевые, с нарисованным на круглом и белом, как утренняя луна циферблате рыжим котенком, играющим с цифрой семь. Десять минут седьмого. Так много времени прошло? И так мало.

А теперь он сидит за ее столом и расчесывает мокрые, но уже чистые волосы ее расческой. Запасенная ею черная футболка с серым волком и алой надписью WERВОЛЬФ, синие спортивные штаны, все пришлось впору. Она прекрасно помнила его размеры.

— Голодный? — спросила, словно ничего не было. Будто все, и могила, и синий гроб, и черные осколки пластика на асфальте — сон, кошмар, и теперь они проснулись. Вышли из комы, разом оба.

— Вроде бы, — недоуменно сказал Данил. — Знаешь, немного странно. Должен быть голодный, зверски, а в животе не сосет. Только ощущение "надо поесть, пора".

Она выставила на столик черный хлеб, ветчину в банке, корейскую морковку в прозрачной пластиковой ванночке. Пачку ананасного сока, Данил его любил.

— Водки нету, — сказал он, сев на старый диван в цветочках и принимаясь за еду, — хоть продезинфицировать себя изнутри. Пакостно во рту. Его мне что, зашили? Даш, говори наконец. Кто меня и почему похоронил? Бандиты? Враги? Как ты меня нашла?

— Родители, — сказала она, садясь и снова ощупывая в кармане талисман. — В общем, ты только в обморок не падай.

— Не буду, я уж належался, походу, — сказал он, местной алюминиевой вилкой цепляя кусочек розовой ветчины.

И она рассказала все с самого начала. С того дня и часа, как позвонила Маринка. Ничего не скрывая.

Данил скоро перестал есть. Сидел, глядя в стол черными, слишком черными глазами. Теперь Даша видела, белки на месте, только глазные яблоки стали, кажется, больше. И иногда отблескивали темным рубином.

— Можно посмотреть ту штуку? — попросил он.

Она отдала.

— То есть вот это вот меня оживило? И держит на свете?

— Похоже на то. Теперь он всегда должен быть с тобой рядом.

— А иначе в лужу гноя?

Она кивнула.

— Бедствие ты мое… Даш, я не знаю что говорить. Правда. Я помню, как на дороге вылетел встречныйв лоб, какой-то джип. В июне. И все. Никакого того света. Никаких ангелов и чертей. Просто ничего, пустота. А теперь ты. Спасибо. Дай хоть обнять тебя.

Она подошла негнущимися ногами, села рядом. Обхватила его прохладные плечи, уткнулась в грудь и заревела, отчаянно, радостно и свободно.

Он гладил ей спутанные волосы, целовал в макушку, в висок. она сама нашла его губы губами, ощутила привкус тлена, но слабый, едва ощутимый. Сама стянула с него футболку, целуя в белую мощную шею. Если этим он превратит ее в вампира, что за беда — теперь?

Все было почти как раньше. Но еще острее и сильнее, наслаждение до боли. Только он был прохладным, словно вернулся с холода. И хотел об нее согреться.

Потом они долго-долго лежали, обнявшись, Даша глядела на солнечный луч на нечистой побелке потолка, совершенно ничего не соображая и чувствуя только покой и счастье.

— Вот для чего ты меня оживила, я понял! — сказал ей на ухо Данил, и она невольно прыснула.

— Устал?

— Знаешь, совсем нет, — ответил он. — Бодр и полон сил, даже удивительно. Слушай, мы даже не проверили, а я отражаюсь в зеркале?

— Не придумывай, — Даша ощутила тень страха.

— А мы проверим! — он вскочил гибким, хищным движением, и подставил ладонь под солнечный свет. — Ааааа, жжется!

— Данька! Ай!

— Шучу. Даш, ты очень легковерная.

— Данька, я тебе сама откручу голову. Погоди…

Она встала, обнаженная ведьма, прошлепала в угол, к сваленным вещам.

— Вот, — принесла маленькую красную сумочку-кенгурушку на ремне, взяла со стола амулет, уже не светящийся, вложила и застегнула молнию.

— Будешь носить с собой. Всегда и везде.

— Да ничего, носят же инсулиновый пластырь. Или пакет для мочи.

— Даниил!

— Дева была фраппирована? Давай шокирую ещё сильней, иди сюда.

Тот день Даша запомнила как самый безмятежный в жизни. Они танцевали под музыку с ее смартфона, валяли дурака, съели и выпили все запасы и чуть не проломили старенький заслуженный диван. В дашином карманном зеркальце Данил вполне отражался, кстати.

Гуляли по участку. Данил вглядывался в мир новыми, странными глазами, говорил, теперь все немного иначе, он слышит и чует не так. Объяснить детально, впрочем, не брался.

Подошли к гаражу. Данилова улыбка пропала, когда он потянул створку. Поглядел на свою бывшую обитель. На грязную, с черными пятнами, тронутую тлением, когда-то белую обивку внутри. Оттуда все еще неприятно пахло, Даша поморщилась. Ей на минуту стало страшно и гадко. Сказала, обняв Данила за плечо:

— Как-то надо от него избавиться. Не оставлять же. Хозяйка не оценит.

— Да уж, подарок. Слегка подержан, пробег всего два месяца. Выставим на продажу на авито. Даш, не волнуйся, я просто закопаю его вечером, по темноте. Лопату я тут видел.

Даша предлагала Данилу оставшийся ей фонарик, но он отказался. Сослался, что лунного освещения хватит, и лучше не привлекать внимания. Луны убыло ненамного, света хватало. Но на самом деле он хотел кое-что проверить.

Могила для пустого гроба углублялась возле кустов, у забора, но усталости Данил (или как ему теперь себя называть? Данил-два? Дубль-Данил? Зовите меня Даниил-Лазарь?) не ощущал вовсе. Как и сонливости. Он совсем привык не дышать, новое тело не только не утомлялось, но и не потело. Оставалось сильным (насколько?) и бодрым.

Как сильно его побило тогда? Никаких следов увечий, переломанных костей, пропал даже маленький шрам у основания большого пальца на левой руке, памятка подвернувшейся в детстве на заборе колючей проволоки.

Он не удержался. Попросил у Даши маникюрный набор. Ногти не отросли, сказки, будто они растут у покойников. Но пока она не видела, царапнул себя по тыльной стороне руки. Не больно, скорее неприятно, словно прикосновение проводка под током. Нажал — кожа разошлась, а кровь не выступила. Он убрал острие, розовая ранказакрылась… через минуту царапина побелела, через две пропала. Чистая кожа младенца с температурой градусов в двадцать-двадцать пять. Градусника в доме не нашлось. Пульса у себя он не нащупал, как ни старался. Вот так.

Читал он при жизни про зомби. Про настоящих, гаитянских. Как их там, лоа с культом барона Субботы. Давали беднякам ядовитый настой. Печень начинала работать вместо вставшего сердца, ох, шутники-ученые. Еле таскающийся труп без памяти и мысли. Ну нет, бросьте. Ничего с памятью не стало. Научный у тебя ум, зомби по имени Данил. Экспериментаторский.

Лунный свет новым глазам скорее мешал. Он шагнул в тень гаража. часто замигал — предметы стали отчетливее, контрастнее, на потолке пролегла слабая голубоватая линия. Так это провод к лампочке. Остаточное напряжение, или как там?

Слуха коснулся слабенький звук, вроде скрипа. Потом еще и еще. Лунный свет в приоткрытых воротах перечеркнула черная крылатая фигурка. Летучая мышка! Вот кто пищит в ночи. Пищит ультразвуком.

Запах удалось отключить, и удивительно легко.

Данил поправил животворящую сумочку на поясе. Запер крышку своего несостоявшегося одра, легко и без эмоций поднял гроб и вынес наружу. Почти ничего не весит, что ли. Нет, весит. Только и два таких легко бы унес. Он свалил груз в яму, взял лопату и начал забрасывать. Земля стучала гулко и шелестела, осыпась с крышки. И когда накидал верхний слой, Данил позволил обонянию работать. Странно, как такой простой навык не дается людям. Живым.

Тонко пахло ромашкой и густо — жирными лопухами. Еще, кажется, клубникой. Да, одичала, но надо поглядеть, вдруг найдется пара ягод для Даши.

Стихийное бедствие в драной куртке. Что мы будем делать-то теперь.

— Ты не думал про родителей?

— Думал, Даш. Как я являюсь к ним под ручку с тобой. Вот таким, белым и холодным. И что начнется после. Меня, грешного упыря, отправят в лабораторию подальше и посекретней… а там разрежут на сотню маленьких Данилок. Бессмертный универсальный солдат, золотое дно. Фильм такой был. Так себе кинцо, но идея-то ясна.

— Не смешно.

— Мне тоже. Хотя я и так больше не умею смеяться.

Первого сентября пошел дождь. Дети, в школу собирайтесь, мир оплакивает вас. На дашиной памяти и на родине, с далеко не питерским климатом, все ее школьные годы чудесные — первого сентября всегда шел дождь. Кажется, классе в восьмом закон природы дал сбой и она пришла в школу сухой, но ничего, дождь тогда хлынул после обеда. А уж в славном Петербурге, столице небесных хлябей…

Надо было как-то возвращаться. В город, на работу, к почти нормальной жизни. Думать, как быть Данилу теперь. Без бумажки ты букашка, а где взять поддельные документы, они не знали. В нынешнее время все сложно, пробить даже идеальные бумаги по базам данных дело пары минут.

Два дня спустя они собрали вещи, и Даша вызвала такси.