Страх Мудреца

Глава 6 Любовь.

Станчион вывел меня на сцену и принес кресло без подлокотников.

Затем он подошел к краю сцены, чтобы пообщаться с аудиторией.

Я повесил плащ на спинку кресла, когда свет начал гаснуть.

Я положил потертый футляр для лютни на пол.

Он был даже более потрепанным, чем я сам.

Когда-то он выглядел вполне опрятно, но это было множество лет и столько же миль тому назад.

Теперь же кожаные крепления затвердели и потрескались, а сам футляр

был не толще пергамента, в некоторых местах.

На нем осталась лишь одна оригинальная застежка, искусно выполненная из серебра.

Я как смог заменил остальные, так что теперь футляр щеголял несочетающимися застежками из полированной меди и тусклого железа.

Но внутри футляра лежало нечто совсем иное.

Внутри была причина, из-за которой я сражался за завтрашнюю оплату семестра.

Я неплохо сторговал цену за нее, но она все равно стоила мне больше денег, чем я когда-либо тратил на что-нибудь за всю свою жизнь.

Она стоила столько, что у меня не осталось денег на подходящий футляр и пришлось использовать старый, укрепив его лоскутами ткани.

Дерево было цвета темного кофе, и свежей земли.

Изгиб корпуса был совершенен, как бедро женщины.

В ней сочетались приглушенное эхо, чистый звук струн, и мелодичное бренчание.

Моя лютня.

Моя осязаемая душа.

Я слышал, что поэты пишут о женщинах.

Они слагают стихи, воспевают их, и врут.

Я видел моряков на берегу, безмолвно вглядывающихся в медленно катящиеся морские волны.

Я видел бывалых солдат с огрубевшими сердцами, с глазами заполнявшимися слезами при виде развевающегося на ветру флага их короля.

Послушайте меня: эти люди ничего не знают о любви.

Вы не найдете ее в словах поэтов или тоскующих глазах моряков.

Если вы хотите узнать о любви, посмотрите на руки бродячего артиста, когда он играет музыку.

Бродячий артист знает.

Я окинул взглядом мою аудиторию, пока она все еще медленно увеличивалась.

Симмон с энтузиазмом помахал рукой, и я улыбнулся в ответ.

Я заметил седые волосы графа Трепе возле перил второго яруса.

Он с серьезным видом разговаривал с хорошо одетой парой, жестами указывая в мою сторону.

Все еще ходатайствовал за меня, хотя мы оба знали, что это безнадежное дело.

Я достал лютню из потрепанного футляра и начал ее настраивать.

Это была не лучшая лютня в Эолиане.

Далеко не лучшая.

Гриф был слегка изогнут, но не кривой.

Один колок расшатался и постоянно норовил сменить тон.

Я сыграл тихий аккорд и поднес ухо к струнам.

Подняв голову, я увидел лицо Денны, ясное, как луна.

Она оживленно улыбнулась мне и помахала пальцами под столом, где ее кавалер не мог заметить.

Я нежно дотронулся до расшатанного колка, проводя рукой по теплому дереву лютни.

Лак поцарапался и протерся в некоторых местах.

С ней плохо обращались в прошлом, но от этого она не стала менее прекрасной внутри.

Так что да.

Она имела недостатки, но какое это имеет значение, когда речь заходит о делах сердечных?

Мы любим то, что мы любим.

Рассудок в этом не участвует.

Во многих отношениях, неразумная любовь является истинной любовью.

Любой может любить просто так.

Вот так просто, как положить пенни в карман.

Но любить, несмотря ни на что.

Знать недостатки и любить их также.

Это редкое, чистое и совершенное чувство.

Станчион сделал широкий жест в мою сторону.

Раздались непродолжительные аплодисменты, а за ними последовала внимательная тишина.

Я сыграл две ноты и почувствовал, как публика придвинулась ко мне.

Я коснулся струны, слегка настроил ее, и начал играть.

Прозвучало лишь несколько нот, и все узнали мелодию.

Это был «Вожак». Мотив, который пастухи насвистывали в течение десяти

тысяч лет.

Простейшая из простых мелодий.

Мотив, который мог сыграть любой имеющий ведро.

Ведро было бы даже излишеством.

Пары сложенных рук вполне достаточно.

Одной руки.

Даже двух пальцев.

Проще говоря, это была народная музыка.

Сотни песен были сложены на мотив «Вожака». Песни о любви и войне.

Песни с юмором, трагедией, и страстью.

Я не стал утруждать себя ни одной из них.

Никаких слов.

Только музыка.

Только мотив.

Я поднял голову и увидел лорда Кирпичную Челюсть склонившегося к Денне, и делающего пренебрежительный жест.

Я улыбнулся, аккуратно извлекая мелодию из струн лютни.

Но вскоре моя улыбка стала напряженной.

На лбу выступили бусинки пота.

Я согнулся над лютней, сконцентрировавшись на движениях рук.

Мои пальцы метались, затем танцевали, затем летали.

Я играл мощно точно ливень, как молот кузнеца, бьющий по металлу.

Я играл мягко, как солнце над осенней пшеницей, нежно словно единственный колышущийся лист.

Вскоре мое дыхание стало прерывистым.

Мои губы сжались в тонкую, бескровную

линию.

Добравшись до припева в середине песни, я тряхнул головой, чтобы убрать волосы с глаз.

Пот разлетелся дугой, забрызгав деревянную сцену.

Я тяжело дышал, моя грудь вздымалась как кузнечные мехи, измученная, как загнанная до пены лошадь.

Песня звенела, каждая нота ее была ясной и четкой.

Один раз я чуть не сбился.

Ритм сбился на долю секунды…

Затем я как-то поправился, прорвался и смог закончить последнюю строку, играя сладкие и чистые ноты, несмотря на то, что пальцы мои превратились в одно размытое пятно.

Потом, когда очевидно стало, что ни мгновения больше я не выдержу, последний аккорд прозвенел по залу и я в изнеможении упал в кресло.

Публика взорвалась аплодисментами.

Но не вся публика.

Десятки людей по всему залу вместо этого громко засмеялись, некоторые стучали кулаками по столу и топали, шумно выражая своё веселье.

Аплодисменты стихли практически мгновенно.

Мужчины и женщины замерли в середине хлопка и уставились на смеющихся членов публики.

Одни выглядели разозленными, другие озадаченными.

Многие просто были оскорблены за меня, и возмущенное бормотание побежало по залу.

Прежде чем успело начаться сколько-нибудь серьезное обсуждение, я сыграл одну высокую ноту и поднял руку, возвращая к себе внимание аудитории.

Я еще не закончил.

Даже наполовину.

Я устроился поудобнее и расправил плечи.

Проведя пальцами по струнам, я дотронулся до расшатанного колка и без усилий начал играть вторую песню.

Это была одна из песен Иллиена: «Тинтататорнин». Сомневаюсь, что вы когда-нибудь слышали о ней.

Она совершенно не похожа на другие работы Иллиена.

Во-первых, в ней нет слов.

Во-вторых, хотя она довольно красивая, она совсем не такая запоминающаяся или трогательная, как многие более известные его песни.

И самое главное, ее крайне сложно играть.

Мой отец называл ее «лучшей песней, когда-либо сочиненной для пятнадцати пальцев». Он заставлял меня играть ее,

когда я слишком зазнавался и считал, что меня не помешает поставить на место.

Нужно ли говорить, что практиковался в ее исполнении я с завидной частотой, иногда по несколько раз за день.

Итак, я исполнял «Тинтататорнин». Я отклонился назад в кресле и положил ногу на ногу, слегка расслабившись.

Мои руки лениво двигались по струнам.

После первого припева я коротко вздохнул, как мальчишка, вынужденный оставаться запертым в четырех стенах в солнечный день.

Мой скучающий взгляд начал бесцельно блуждать по залу.

Продолжая играть, я поерзал в кресле, безуспешно пытаясь найти удобное положение.

Я нахмурился, поднялся и посмотрел на кресло, как будто оно было виновато.

Затем я уселся обратно, изогнувшись и всем видом показывая, как мне неудобно.

На протяжении всех десяти тысяч нот «Тинтататорнина», все танцевали и прыгали.

Выбрав момент между парой аккордов, я лениво почесал себя за ухом.

Я так вжился в свое маленькое представление, что испытывал желание зевнуть.

Я основательно зевнул, настолько широко и долго, что зрители первых рядов

могли пересчитать мои зубы.

Я потряс головой, словно пытаясь избавиться от сонливости, и вытер рукавом влажные глаза.

А в течение всего этого времени, «Тинтататорнин» струился в воздухе.

Сводящая с ума гармония и игра контрастов, сплетались вместе и вновь расходились.

Вся мелодия была безукоризненной, сладкой, и простой, как дыхание.

Когда наступил конец, сводящий вместе дюжину запутанных нитей песни, я не стал никак его приукрашивать.

Я просто остановился и немного потер глаза.

Никакого крещендо.

Никаких поклонов.

Ничего.

Я отвлеченно похрустел костяшками пальцев и наклонился, чтобы убрать лютню в футляр.

На этот раз смех раздался первым.

Те же люди, что и прежде, кричали и стучали кулаками по столам вдвое громче, чем в прошлый раз.

Мои люди.

Музыканты.

Я позволил скучающему выражению сойти с лица и с понимающим видом улыбнулся им.

Через пару мгновений последовали аплодисменты, но они были редкими и озадаченными.

Еще не зажгли свет, как по всему залу начались сотни обсуждений вполголоса.

Смеющаяся Мари поспешила ко мне, когда я спускался вниз по ступенькам.

Она пожала мне руку и похлопала по спине.

Она была первой из многих, все музыканты.

Прежде чем меня смогли утянуть в сторону, Мари взяла меня под руку и отвела назад к моему столику.

- Господи, парень, - воскликнул Мане.

- Да ты здесь как маленький король.

- Это меньше половины внимания, чем он обычно получает, - сказал Вилем.

- Как правило, они все еще аплодируют, пока он идет обратно к столу.

Юные леди стреляют глазками и выстилают ему дорогу цветами.

Сим с интересом оглядел зал.

- Реакция и правда несколько… - он запнулся, подыскивая слово.

- Смешанная.

Почему?

- Потому что наш юный шестиструннщик так остер, что едва ли сам может не порезаться, - сказал Станчион, подходя к нашему столику.

- Значит, вы тоже заметили? - сухо осведомился Мане.

- Замолчите, - сказала Мари.

- Это было блестяще.

Станчион вздохнул и покачал головой.

- Я, например, - заметил Вилем, - хотел бы узнать, о чем

речь.

- Квоут сыграл простейшую на свете песню и выглядел при этом так, словно прядет золото из льна, - сказала Мари.

- Затем выбрал настоящую мелодию, из тех, что лишь горстка людей может исполнить, и заставил ее выглядеть такой простой, что можно было подумать, будто любой ребенок может исполнить ее на жестяном свистке.

- Я не отрицаю, что сделано это очень умно, - сказал Станчион.

- Проблема в том, как он это сделал.

Все, кто прыгал прихлопывая на первой песне, почувствовали себя полными идиотами.

Они чувствовали, что с ними играли, как с куклами.

- Так с ними и поступили, - заметила Мари.

- Артист манипулирует аудиторией.

В этом смысл шутки.

- Людям не нравится, когда с ними играют, - возразил Станчион.

- Вообще-то, они на это обижаются.

Никому не нравится, когда с ним так шутят.

- Строго говоря, - с усмешкой вмешался Симмон, - он сыграл шутку на лютне.

Все повернулись посмотреть на него, и его усмешка слегка поблекла.

- Понимаете?

Он

действительно сыграл шутку.

На лютне. - Он уставился на стол, его усмешка исчезла, а лицо внезапно вспыхнуло от смущения.

- Извините.

Мари легко рассмеялась.

Мане резюмировал.

- Вообщем, это конфликт двух аудиторий, - медленно сказал он.

- Здесь есть те, кто знают о музыке достаточно, чтобы понять шутку, и те, кому нужно эту шутку объяснять.

Мари триумфально указала на Мане.

- Вот именно, - сказала она Станчиону.

- Если человек приходит сюда и не знает достаточно, чтобы самостоятельно понять шутку, он заслуживает того, чтобы его слегка потрепали по носу.

- За исключением того, что большинство этих людей дворяне, - сказал Станчион.

- А у нашего умника до сих пор нет покровителя.

- Что? - удивилась Мари.

- Трепе замолвил словечко несколько месяцев назад.

Почему тебя еще никто не сцапал?

- Амброз Джакис, - пояснил я.

По ее лицу было видно, что это имя ей ни о чем не говорит.

- Он музыкант?

- Сын барона, - сказал Вилем.

Она озадачено нахмурилась.

- Как он может помешать тебя получить покровителя?

- Уйма свободного времени и больше денег, чем у Бога, - сухо произнес я.

- Его отец один из влиятельнейших людей в Винтасе, - добавил Мане, а затем повернулся к Симмону.

- Какой он, шестнадцатый в очереди на трон? - Тринадцатый, - угрюмо сказал Симмон.

- Вся семья Сёртен пропала без вести в море два месяца назад.

Амброз не умолкает о том, что его отец в едва ли дюжине шагов от того, чтобы стать королем.

Мане снова повернулся к Мари.

- Суть в том, что слово именно этого баронского сына имеет вес в обществе, и он не боится это использовать.

- Если уж быть совсем честным, - сказал Станчион, - надо сказать, что юный Квоут не самый толковый светский лев в Общих Землях. - Он прочистил горло.

- О чем свидетельствует его сегодняшнее выступление.

- Ненавижу, когда люди называют меня юным Квоутом, - отвернувшись в сторону, сказал я Симу.

Он сочувственно посмотрел на меня.

- Все равно я считаю, что это было блестяще, - заявила Мари, повернувшись к Станчиону,

твердо встав на ноги.

- Это умнейшая вещь, которую кто-либо сделал здесь за месяц, и ты это знаешь.

Я положил руку на запястье Мари.

- Он прав, - сказал я.

- Это было глупо. - Я нерешительно пожал плечами.

- Или, по крайней мере, это было бы глупо, надейся я хоть немного найти покровителя. - Я посмотрел в глаза Станчиону.

- Но я не надеюсь.

Мы оба знаем, что эту дверь Амброз для меня закрыл.

- Двери не остаются закрытыми навсегда, - ответил Станчион.

Я пожал плечами.

- Ну а как насчет этого?

Я предпочитаю исполнять песни, которые радуют моих друзей, нежели угождать вкусам людей, которым я не нравлюсь, потому что им кто-то что-то про меня сказал. Станчион вдохнул и резко выдохнул.

- Разумно, - сказал он, слегка улыбаясь.

Последовало временное затишье, во время которого Мане многозначительно прочистил горло и быстро оглядел всех за столом.

Я понял намек и представил всех друг другу.

- Станчион, ты уже знаешь Вила и Сима, моих однокурсников.

Это Мане, студент и иногда мой учитель в Университете.

Все, знакомьтесь, Станчион: ведущий,

владелец и мастер сцены Эолиана.

- Приятно познакомиться, - сказал Станчион, вежливо кивнув, прежде чем оглядеть зал.

- Кстати, о ведении, пора бы мне вернуться к своим обязанностям. - Он похлопал меня по спине, поворачиваясь, чтобы уйти.

- Я посмотрю, может удастся потушить пару пожаров, пока работаю.

Я благодарно улыбнулся и сделал витиеватый жест.

- Знакомьтесь, это Мари.

Как вы уже имели удовольствие услышать, лучшая скрипачка в Эолиане.

Как вы сами же видите, самая красивая женщина в радиусе тысячи миль.

Как вы сами догадываетесь, мудрейшая из…

Весело улыбнувшись, она отмахнулась от меня.

- Будь я мудра хоть наполовину так же, как высока, я бы за тебя не вступалась, - сказала она.

- Бедный Трепе, неужели он действительно все это время за тебя всех агитировал?

Я кивнул.

- Я говорил ему, что это безнадежно.

- Конечно, безнадежно, если ты так и будешь постоянно утирать людям нос, - сказала она.

- Клянусь, никогда я не встречала человека с таким отсутствием умения вести себя в обществе.

Если бы ты не был так очарователен от природы, тебя бы уже зарезали.

- Это твое предположение, - проворчал я.

Мари повернулась к моим друзьям, сидящим за столом.

- Приятно было со всеми вами познакомиться.

Вил кивнул, Сим улыбнулся.

Мане же плавно поднялся на ноги и протянул руку.

Мари подала свою в ответ, и Мане тепло зажал ее ладонь между своими.

- Мари, - сказал он.

- Вы меня заинтриговали.

Есть ли у меня шанс предложить вам выпить и насладиться разговором с вами позже вечером?

Я был так поражен, что только пялился на них.

Стоя рядом, эти двое смотрелись как плохо подобранные книгодержатели.

Мари возвышалась на пятнадцать сантиметров над Мане, а сапоги заставляли ее и так длинные ноги казаться еще длинее.

С другой стороны, Мане выглядел как всегда, седеющий и растрепанный, да еще и старше Мари как минимум лет на десять.

Мари моргнула и чуть склонила голову, словно раздумывая.

- Я сейчас здесь с друзьями, - сказала она.

- Возможно, будет уже поздно,

когда я освобожусь.

- Для меня время не имеет значения, - легко ответил Мане.

- Я готов немного не выспаться, если придется.

Не могу вспомнить, когда в последний раз наслаждался обществом женщины, высказывающей свое мнение уверенно и без сомнений.

Таких, как вы, сейчас маловато.

Мари вновь оглядела его.

Мане встретился с ней взглядом и улыбнулся так очаровательно и уверенно, что этой улыбке было самое место на сцене.

- Я не хочу отнимать вас у ваших друзей, - сказал он, - но вы первая скрипачка за десять лет, под музыку которой мне захотелось танцевать.

Кажется выпивка это самое малое, что я могу для вас сделать.

Мари улыбнулась ему в ответ, наполовину удивленно, а на половину насмешливо.

- Я буду пока на втором ярусе, - сказала она, указав в сторону лестницы.

- Но я должна освободиться, скажем, часа через два…

- Вы невероятно добры, - сказал он.

- Мне прийти и найти вас?

- Пожалуй, - согласилась она.

Затем задумчиво посмотрела на него, поворачиваясь, чтобы уйти.

Мане снова уселся на свое место и сделал глоток из кружки.

Симмон выглядел изумленным, как и все мы.

- Какого черта сейчас произошло? - спросил он.

Мане тихо усмехнулся в бороду и отклонился на спинку стула, прижимая к груди кружку.

- Это, - самодовольно сказал он, - ещё одна вещь, которую я понимаю, а вы, щенята, нет.

Берите на заметку.

Учитесь.

Когда люди, принадлежащие к знати, хотят выразить свою высокую оценку музыканту, они дают ему деньги.

Когда я только начинал выступать в Эолиане, я получил несколько таких подарков, и некоторое время их было достаточно, чтобы покрывать мои расходы на оплату семестра и сводить концы с концами, пусть и едва-едва.

Но Амброз упорно продолжал свою кампанию против меня, и уже несколько месяцев я не получал никаких подобных знаков внимания.

Музыканты беднее дворян, но им тоже может прийтись по душе выступление.

Поэтому, когда им нравится выступление, они покупают музыканту выпивку.

В этом заключалась настоящая

причина того, что я был в Эолиане этим вечером.

Мане отошел к барной стойке за мокрой тряпкой, чтобы протереть стол и сыграть еще партию в уголки.

Прежде чем он вернулся, молодой кельдский дудочник подошел спросить, не возражаем ли мы, чтобы он купил нам по кружке выпивки.

Как выяснилось, мы не возражали.

Он подозвал ближайшую официантку, и каждый из нас заказал, что хотел, и пиво для Мане впридачу.

Мы пили, играли в карты и слушали музыку.

Нам с Мане не везло с картами, и мы проиграли три сдачи подряд.

Это слегка подпортило мне настроение, хотя не так сильно, как закравшееся в душу подозрение, что слова Станчиона были правдой.

Богатый покровитель решил бы многие мои проблемы.

Даже бедный покровитель позволил бы мне дышать спокойно в финансовом отношении.

Самое меньшее, у меня был бы человек, у которого, когда прижмет, можно занять деньги вместо того, чтобы связываться с опасными людьми.

Пока голова моя была занята этими мыслями, я сделал неверный ход и мы проиграли еще одну сдачу, что в сумме давало четыре поражения подряд, за которые взимался штраф.

Мане раздраженно посмотрел на меня, собирая свои карты.

- Вот тебе пример. - Он поднял руку, резко помахав тремя пальцами.

- Допустим, у тебя на руках три пики, и пять пик уже сброшены. - Он поднял вторую руку, растопырив пальцы.

- Сколько всего это дает пик в сумме? - Он откинулся на стуле и скрестил руки на груди.

- Не торопись.

- Он все никак не отойдет от того, что Мари захотела с тобой выпить, - сухо сказал Вилем.

- Мы все.

- Не я, - вставил Симмон.

- Я знал, что в тебе это есть.

Наш разговор был прерван появлением Лили, одной из постоянных официанток Эолиана.

- Чем занимаетесь? - игриво спросила она.

- Кто-то организует симпатичную вечеринку?

- Лили, - спросил ее Симмон, - если я предложу тебе выпить со мной, ты рассмотришь мое предложение?

- Конечно, - быстро ответила она.

- Но рассматривала бы недолго. - Она положила руку ему на плечо.

- Вам сегодня везет, господа.

Пожелавший остаться неназванным поклонник хорошей музыки заказал для вашего столика выпивку.

- Мне скаттен, - сказал Вил.

- Медовухи, - ухмыльнулся Симмон.

- Я буду саунтен, - сказал я.

Мане поднял бровь.

- Саунтен, да? - переспросил он, бросив на меня взгляд.

- Мне тоже один. - Он со знанием дела посмотрел на официантку и кивнул на меня.

- За его счет, конечно.

- Серьезно? - спросила Лили, затем пожала плечами.

- Сейчас принесу.

- Теперь, когда ты произвел умопомрачительные впечатление на всех, кого мог, мы можем немножко повеселиться, а? - спросил Симмон.

- Что-нибудь про осла…?

- В последний раз тебе говорю, нет, - сказал я.

- Я завязал с Амброзом.

Нет никакого смысла сильнее настраивать его против меня.

- Ты сломал ему руку, - заметил Вил.

- Думаю, что сильнее настроить его против тебя уже не получится.

- Он сломал мою лютню, - сказал я.

- Мы квиты.

Я готов забыть об этом.

- Ну конечно, - сказал Сим.

- Ты сбросил фунт протухшего масла ему в дымоход.

Ослабил подпругу у него на седле…

- Обгорелые руки Господни, замолчи! - воскликнул я, огладываясь по сторонам.

- С тех пор прошел почти месяц, и об этом никто не знает, кроме вас двоих.

И теперь еще Мане.

И всех, кто тебя слышал.

Сим залился краской от смущения, и разговор ненадолго затих, пока Лили не вернулась с нашими напитками.

Скаттен Вила по традиции подавался в каменной кружке.

Медовуха Сима золотилась в высоком стакане.

Мане и я получили по деревянной кружке.

Мане улыбнулся.

- Я и не припомню, когда в последний раз заказывал саунтен, - задумчиво произнес он.

- Кажется, я его себе никогда не заказывал раньше.

Ты второй человек кроме Квоута из всех, кого я знаю, который это пьет, - сказал Сим.

- Квоут выпивает один за другим, за милую душу.

По три-четыре за вечер.

Мане поднял густую бровь, взглянув на меня.

- Они не знают?, - спросил он.

Я покачал головой, отпивая из своей кружки, не зная, веселиться мне или смущаться.

Мане пододвинул свою кружку к Симмону, который взял ее и сделал глоток.

Нахмурился и сделал еще один.

- Вода?

Мане кивнул.

- Это старый трюк проституток.

Ты заводишь с ней разговор в баре борделя и хочешь показать, что ты не такой как все.

Ты мужчина утонченный.

Поэтому ты предлагаешь ей выпить.

Он потянулся через стол и забрал у Сима свою кружку.

- Но она на работе.

Она не хочет выпивать.

Ей бы лучше получить свои деньги.

Так что она заказывает саунтен, или певерет, или что-нибудь еще.

Ты платишь деньги, бармен наливает ей воды, а под конец вечера она делит деньги с заведением.

Если девчонка - хороший слушатель, то за барной стойкой она может заработать столько же, сколько в постели.

Я включился в разговор.

- На самом деле мы разбиваем сумму натрое.

Треть заведению, треть бармену и треть мне.

- Значит, тебя обсчитывают, - откровенно сказал Мане.

- Бармен должен

получать свою долю от заведения.

- Я никогда не видел, чтобы ты заказывал саунтен у Анкера, - заметил Сим.

- Это наверняка грейсдельская медовуха, - сказал Вил.

- Ты ее постоянно заказываешь . - Но я сам заказывал грейсдельскую, - возразил Сим.

- Она на вкус похожа на сладкий рассол с мочой.

К тому же… - Сим замолчал.

- Она была дороже, чем по-твоему должна была быть? - с ухмылкой спросил Мане.

- Мало смысла идти на подобные ухищрения ради стоимости маленькой кружки пива, верно?

- У Анкера знают, что я имею в виду, когда заказываю грейсдельскую, - объяснил я.

- Заказывай я что-то несуществующее, меня слишком просто было бы подловить.

- А ты откуда про это знаешь? - спросил у Мане Сим.

Мане хихикнул.

- Для старого пса, вроде меня, уже нет новых фокусов, - сказал он.

Свет начал гаснуть, и мы повернулись к сцене.

C этого момента вечер потянулся непримечательно.

Мане нас покинул, и, оставшись втроем, Сим, Вил и я прикладывали все усилия, чтобы на столе у нас не наблюдалось пустующих бокалов, а радостные музыканты снова и снова покупали нам выпивку.

Неприлично много выпивки, на самом деле.

Гораздо больше, чем я смел надеяться.

В основном я пил саунтен, поскольку главное, зачем я пришёл в Эолиан тем вечером, было заработать денег на оплату учебы.

Теперь осведомленные о фокусе Вил и Сим тоже несколько раз заказали его.

За это я был им вдвойне благодарен, потому что в противном случае мне пришлось бы везти их домой в тележке.

Наконец мы насытились музыкой, сплетнями и, в случае Сима, безрезультатным флиртом с официантками.

Прежде, чем уйти, я осторожно подошел обменяться парой слов с барменом, упомянув в разговоре разницу между третью и половиной.

В итоге переговоров, я получил на руки талант и шесть джотов.

Сумма эта большей частью складывалась из стоимости напитков, заказанных для меня музыкантами.

Я положил монеты в кошелек: ровно три таланта.

Мои переговоры также принесли мне две темно-коричневые бутылки.

- Это что такое? - поинтересовался Сим, когда я начал запихивать бутылки в футляр лютни.

- Бредонское пиво, - я сдвинул тряпки так, чтобы бутылки не терлись об лютню.

- Бредонское, - пренебрежительно заявил Вил, - больше похоже на хлеб, чем на пиво.

Сим с выражением презрения на лице согласно кивнул.

- Не люблю, когда приходится жевать выпивку.

- Оно не такое уж плохое, - возразил я.

- В малых королевствах его пьют беременные женщины.

Арвил упоминал об этом в одной из лекций.

Его варят из цветочной пыльцы, и рыбьего масла, и вишневых косточек.

В нем есть все виды питательных веществ.

- Квоут, мы тебя не осуждаем, - Вилем c обеспокоенным выражением лица положил руку мне на плечо.

- Для нас с Симом не имеет значения, что ты беременная илльская женщина.

Сим хрюкнул, а затем рассмеялся над своим хрюканьем.

Мы втроем медленно шли назад в Университет, пересекая высокую арку Каменного Моста.

Поскольку услышать нас было некому, я исполнил для Сима песню «Осел, осел».

Вил и Сим, спотыкаясь, осторожно направились в свои комнаты в Мьюс.

Но я еще не хотел спать и продолжил бродить по пустым улицам Университета, вдыхая прохладный ночной воздух.

Я гуляющим шагом проходил мимо аптек, стеклодувных и переплетческих мастерских.

Я срезал угол, ступая по аккуратно подстриженной лужайке и вдыхая тонкий, пыльный запах осенних листьев и лежащей под ними зелёной травы.

Окна почти всех таверн и баров были темными, но в борделях горел свет.

Серый цвет камня Зала Мастеров при лунном свете казался серебристым.

Внутри горел один тусклый огонек, который подсвечивал витраж, изображавший Теккама в классической позе: стоящего с босыми ногами у входа в пещеру и обращающегося с речью к толпе юных учеников.

Я миновал Тигель с его бесчисленными трубами, темными и

совсем бездымными на фоне залитого лунным светом неба.

Даже ночью здесь пахло аммиаком и сожженными цветами, кислотами и спиртом: тысячей смешанных запахов, за века впитавшихся в камни здания.

Последними на моем пути были Архивы.

Пятиэтажное здание без единого окна напомнило мне огромный путеводный камень.

Массивные двери были закрыты, но я видел просачивающийся в щели красноватый свет симпатических ламп.

На время допускных экзаменов Мастер Лоррен оставлял Архивы открытыми на ночь, чтобы все члены Арканума могли учиться сколько душе угодно.

Все, кроме одного, разумеется.

Я вернулся к Анкеру и увидел, что в таверне темно и тихо.

У меня был ключ к задней двери, но вместо того, чтобы спотыкаться в темноте, я направился в ближайший переулок.

Правая нога на бочку с дождевой водой, левая на подоконник, левой рукой за железный водосток.

Я тихо добрался до своего окна на третьем этаже, открыл задвижку с помощью кусочка проволоки и влез в комнату.

Было темно, хоть глаз выколи, и я слишком устал, чтобы спускаться вниз и брать огонь из камина.

Так что я дотронулся до фитиля лампы возле кровати,

слегка запачкав пальцы маслом.

Затем я прошептал связывание и почувствовал, как рука моя холодеет, теряя теплоту.

Сперва ничего не произошло, и я нахмурился, пытаясь преодолеть туман в сознании, вызванный алкоголем.

Холод пробрался глубже в руку, заставляя меня дрожать, но фитиль наконец-то загорелся.

Теперь мне было холодно, так что я закрыл окно и оглядел свою комнатушку со скошенным потолком и узкой кроватью.

К своему удивлению, я осознал, что во всем мире не было другого места, где бы я предпочел находиться сейчас.

Я почти что чувствовал, что я был дома.

Возможно, вам это не покажется странным, но для меня это было очень необычно.

Я вырос среди Эдема Ра, и дом для меня никогда не ассоциировался с конкретным местом.

Домом для меня были несколько телег да песни вокруг костра в лагере.

Когда убили мою труппу, я потерял больше, чем семью и друзей детства.

Тогда весь мой мир словно сожгли до основания.

Теперь, после года в Университете, я начинал чувствовать, что здесь мое место.

Очень странное чувство, эта привязанность к месту.

В некотором смысле оно было успокаивающим, но Ра внутри меня был беспокоен и бунтовал

при мысли о том, чтобы пустить корни, как растение.

Засыпая, я размышлял, что обо мне подумал бы отец.