Стражи восемнадцати районов. Том 1

4. Битва Древних

Туман всё быстрее затягивал набережную. Прокатывался седой рекой над ночными, стального цвета водами Невы, ощупывал гранитные ступени, окутывал сфинксов Аменхотепа III и волнами катился дальше – мимо Академии художеств в сумрачные лабиринты Василеостровских линий.

Я сидел за выставленным на улицу фортепиано и чувствовал себя очень странно. Вместо привычного концертного костюма на мне были черные джинсы и черный джемпер с выглядывающей из-под него рубашкой, а единственный – пока что – слушатель грядущего концерта устроился внизу, на лестнице, спускающейся к воде. В темноте Феликс сильно выделялся беленьким цветом своих бинтов. На коленях у него лежал вынутый из ножен меч. Шероховатый гранит ступеней визуально контрастировал с гладкостью проклятого лезвия.

Было ужасно тихо. Город спал, повинуясь чарам.

– Думаю, можно начинать, – сказал Рыбкин. Плотный туман скрадывал громкость его голоса. Противоположного берега реки уже давно не было видно.

Я вытер ладони о темную ткань джинсов и протянул:

– Хорошо…

После чего, вздохнув напоследок, нежно коснулся клавиш.

Мелодия полилась над рекой. Тягучая, щемящая, зовущая.

Иди ко мне. Иди. Мне так одиноко в этом холодном, но все же прекрасном мире – приди ко мне и раздели со мной эту жизнь.

Из-за тумана она звучала так тихо, что я начал переживать: а достигнет ли моя музыка самого главного слушателя? Может, прерваться и сыграть другую? У меня есть иные, маршевые. Возможно, такие подойдут лучше?

И вдруг вдалеке послышался страшный сиплый рев. Фонари на набережной замигали. Я вздрогнул.

– Всё хорошо, – Феликс, до того слушавший меня без движения, поднялся со ступеней и взял меч в здоровую руку. – Это проснулся Угомон. Продолжай.

Я покосился на Рыбкина.

– Всё хорошо, – повторил он, подходя ко мне. – Думай только об игре. Если что, я подстрахую.

И я, закрыв глаза, чтобы не отвлекаться, сосредоточил на мелодии все свое внимание. Сначала я невольно продолжал прислушиваться к звукам внешнего мира – повторяющийся рев Угомона становился всё ближе, – но потом, доверившись Феликсу, позволил себе уйти в музыку с головой. Реальность отступала, и вместо нее меня окружали дымчатые образы – прошлый «я», пишущий эту мелодию в дождливом осеннем городе, где комковатое небо было насажено на скрюченные ветви деревьев; будущий «я», которым я хотел однажды стать; неясные, пульсирующие образы всего того, что я мечтал сделать в жизни – и с кем встретиться… Моя мелодия была пронизана холодом одиночества и робкой надеждой на то, что это не навсегда.

И когда я дошел до самой тихой и одновременно пронзительной части произведения – играет только правая рука, неуверенно, быстро, волнительно, будто признаваясь в чем-то, – я вдруг услышал громкий плеск и почувствовал, как вся набережная подо мной содрогнулась.

Я распахнул глаза, возвращаясь к реальности, и в ужасе замер.

Через дорогу, возле здания Академии Художеств, скалилось нечто. Ростом достигающая крыш и устрашающая, неестественно худая и сотканная будто из ночных кошмаров фигура – это не мог быть никто, кроме Угомона. Слишком длинные когтистые руки Древнего поднялись к небу, когда он хрипло зарокотал – и в следующее мгновение бросился в мою сторону, окружаемый пляской теней.

– Сиди! – стоящий рядом Феликс опустил руку мне на плечо. – Он нападает не на нас.

И действительно: Угомон шагнул мимо. Туда, где, наполовину выбравшись из ночной воды, всползал по гранитным ступеням еще один Древний.

Акумбра.

Он был совсем другим. Чем-то похожий на сома, огромный, с круглыми и будто уставшими глазами, пахнущий рыбой. Если от Угомона исходила агрессивная, колющая энергия тьмы и металла, то Акумбра казался воплощением безграничного безвременного сна… Смерти, как она есть. Не злой. Равнодушной. Вечной.

Неужели я действительно призвал его?

Акумбра смотрел на меня. Я сглотнул, боясь, что сейчас он тоже прикажет: «Играй для меня. Играй еще», – и от того, насколько мощным окажется голос Древнего, моя голова просто взорвется.

Но тут проклятая сущность моргнула и отвернулась: на нее, сипя, бросился, Угомон, попытавшийся проткнуть чужака своими когтями. Акумбра не издал ни звука, лишь каким-то текучим невозможным движением бросил свое мягкое тело вперед, разом поднимаясь до уровня улицы и обвиваясь вокруг Угомона.

Они начали биться.

Мечущиеся, острые, резкие выпады Угомона – он выдирал из мостовой камни, вырывал фонари, колол и рубил, сипел и вскидывал хищную морду к небу. Обманчиво медленные, обволакивающие, неостановимые удары Акумбры – будто поглощающий все чувства и звуки тяжелый вечный сон, прокатывающийся по планете.

Туман рвался в клочья там, где они сражались. В воздухе пахло раскаленным металлом, мокрыми камнями, гнилью со дна Невы – и кровью. Рев, сип, грохот, скрежет – и пытающаяся заглотить все эти звуки, давящаяся ими колдовская белизна вокруг. От реки тянуло холодом, от сражающихся – жаром. Я сидел, вцепившись в успокаивающе-гладкую, лакированную крышку фортепиано, и пытался успокоить свое слишком сильно бьющееся сердце.

А потом Акумбра заставил Угомона упасть – и откусил ему голову.

Мгновенно воцарилась тишина. Всё закончилось.

Не успел я сказать что-либо, как Феликс, хромая, бросился к двум Древним. Нервный вздох застрял у меня в горле, когда он, скользнув мимо замершего Акумбры, воткнул свой стеклянный меч в грудь уже падшего Угомона. Рыбкин пропел что-то на неизвестном мне языке – и мгновение спустя сначала меч, а потом и Древний рассыпались пеплом.

Акумбра, после битвы ставший похожим на огромное, выпавшее из формы желе, тихо загудел, лишившись противника, развернулся и пополз обратно к воде. И ко мне. Его необъятные бока растекались по гранитным берегам набережной.

– Что теперь? – сглотнул я.

А как мы, спрашивается, разберемся с этим Древним?..

– Сыграй ему еще, Женя, – качнул головой Феликс. – Колыбельную.

И тогда я вновь опустил руки на клавиши.

Я играл. Играл, и над спящим городом тянулась весенняя ночь, а подползший совсем близко Древний слушал меня, прикрыв полуслепые глаза. А когда мелодия закончилась, он, умиротворенно загудев напоследок, медленно сполз в Неву – и с всплеском исчез в грифельно-черных водах.

Какое-то время я тупо смотрел на то, как постепенно редеет туман, и вслушивался в безмолвие вокруг. А затем подошедший Феликс похлопал меня по плечу.

– Вот и всё. Пойдем домой.

Я моргнул.

– А фортепиано?

– Нонна Никифоровна разберется. Забавно, что тебя больше волнует оно, а не все эти разрушения, – хмыкнул Феликс, обводя рукой разбитую боем чудовищ набережную. Только сфинксы были так же невредимы, как прежде. – Уборку возьмут на себя другие. Пойдем.

А когда мы уже были в квартире, Феликс сказал:

– Спасибо тебе огромное за помощь. Твоя игра была великолепна.

Я уже расплылся в улыбке и был готов рассыпаться в ответных благодарностях и комплиментах, но следующая фраза расслабленно упавшего на диван гостиной Феликса сбила мой благостный настрой.

– Как ни крути, господин Поздний Цветочек, а ты теперь герой, – подмигнул он.

– Еще раз назовешь меня этим дурацким прозвищем, и я стану убийцей! – возмутился я.

– Да ну, ты не сможешь. Ты же хороший мальчик, – Феликс состроил шаловливую физиономию. – Ого, как ты хлопаешь ртом от негодования. Ну и кто из нас рыба?

– Всё, считай, ты труп, Феликс! Самодовольная камбала на сковородке!

– Хочешь меня пожарить? Пф, нет. Только в твоих фантазиях, – зевнул он. – Всё, я сплю.

И, отвернувшись лицом в подушку, он действительно мгновенно вырубился. Прямо в гостиной, в уличной одежде, с перевязанной рукой, частично подпихнутой под живот. Злорадная мысль о том, как паршиво ему будет утром, слегка утешила меня, и я пошел к себе.

Оставшись один, я заметил, что меня буквально колотит от возбуждения после случившегося. Чудовища, просыпающиеся во тьме. Скрытый прежде магический мир. Зачарованная набережная, полная призванного тумана, вечность в глазах бессмертного Акумбры и музыка. Музыка, которая, как оказалось, может иметь даже большую силу, чем принято считать.

На улице сквозь колдовской сумрак проступали прозрачно-вишневые краски рассвета, слышался скрип поднимаемых жалюзи на окнах какого-то магазина. Ворковали на моем карнизе взъерошенные, вечно голодные голуби.

Интересно, а я могу… Могу стать колдуном в этом, как его там, Ордене Небесных Чертогов?

«Он теперь – часть нашего мира» – сказал обо мне Феликс Нонне Никифоровне.

Сердце замирало и тотчас заходилось боем, стоило мне мысленно повторить эти фразы. Потому что я ужасно хотел, чтобы это было правдой.

Магия притягивала меня. Мое первая встреча с ней прошла паршиво и ужасно испугала меня, но теперь, увидев другую ее сторону, я был очарован и почти влюблен.

События сегодняшней ночи были такими яркими, что остальная моя жизнь на их фоне показалась репетицией. Я чувствовал счастливым и живым. Подозреваю, что частично этот восторг был обусловлен опьяняющей новизной и выбросом адреналина. Но в остальном…

Что если всё это действительно мне подходит? Что если я сумею найти себе место в магическом мире? Воплотить свои детские мечты о том, чтобы стать героем – которые отринул давным-давно, еще в шесть лет узнав, что не существует ни Зубной Феи, ни Санта-Клауса?

Я перевернулся на бок, подложив ладони под щеку, и, открыв глаза, задумчиво посмотрел на прямоугольник света, падающий из окна на стену.

Но не возлагаю ли я на магию слишком много надежд? Эйфория снова может смениться страхом, а он и вовсе глубоким разочарованием. Что если я вступлю в ряды колдунов, а потом обнаружу, что мне это не подходит? Или, хуже того – что я им не подхожу? Что я слишком слабый и нервный, что мои ожидания превосходят мои способности, что я ужасно жалок со своей готовностью сделать почти что угодно, лишь бы меня не отвергали?

«Ты сокровище» – сказал мне сегодня Феликс. Вдруг завтра он вместо этого скажем: «Прости, я ошибся. Ты нам не подходишь. Ты оказался недостаточно хорош и вообще… ты странный».

Было бы ужасно поверить, что моё одиночество наконец-то закончится, найти место, в котором до глубины души захочется стать «своим» и… Получить от ворот поворот.

Я тихонечко застонал в подушку.

– Никто не умеет так портить мне настроение, как это делаю я сам, – расстроенно буркнул я. – Чертов Евгений Фортунов! Тревожный придурок!

Потом, слегка побив подушку, я все-таки уснул.

***

А когда я проснулся и вышел из комнаты, то поперхнулся от удивления.

На кухне, попивая ароматный чай с цветочным медом, задумчиво пощипывая бока щедро посыпанных сахарной пудрой горячих пышек, сидели двое.

Феликс и… молодой мужчина с волнистыми светлыми волосами ниже плеч и белоснежными крыльями. Он аккуратно сложил их спиной, но все же они выглядели по-настоящему внушительно и, кажется, заняли бы все помещение, вздумай он расправить их.

Лицо ангела – большие глаза, мягкие миловидные черты, – было таким понимающе-добрым, что мне почему-то захотелось заплакать. Чувство было схоже с тем, что я испытывал при просмотре мультфильма «Король Лев» в сцене, где обезьяна поднимает юного Симбу перед саванной, полной зверей. Это было ужасно сентиментальное ощущение наворачивающихся на глаза слез, и в итоге я с перекошенным лицом отшатнулся от гостя – лишь бы не опозориться, разведя нюни.

Между тем, незнакомец отряхнул руки от сахарной пудры и поднялся. На его белоснежной тоге я увидел красивый значок: герб в виде двух сложенных крест-накрест ангельских крыльев, меча и причудливых магических звезд.

– Гавриил, – представился гость, протягивая мне ладонь для рукопожатия. Ростом он был выше меня, но вот комплекция у нас казалась схожей. Увы: дрыщи. – Очень приятно познакомиться с вами, Евгений. Вижу, вы направлялись в душ, поэтому задам только один вопрос: вы хотите стать стражем на службе Ордена Небесных Чертогов? Работать в Адмиралтейском и Василеостровском районах в паре с Феликсом Рыбкином.

Я посмотрел на непривычно солнечный Петербург за окном, потом на улыбающегося уголками рта Феликса, потом на своё взлохмаченное и, как всегда, какое-то мрачное отражение в кухонном окне.

Все сомнения и страхи, что крутились у меня в голове перед сном, словно слизнула кошка.

– Хочу, – без колебаний кивнул я.