Стражи восемнадцати районов. Том 1

24. Утешение красотой. Арка призрачного корабля

Кто бы знал, как я люблю лето.

Почти неприлично люблю – особенно для такого мрачного парня, каким я кажусь снаружи. Когда яркое солнце на набережных чередуется с благодатной тенью под пышной листвой дубов; когда птицы поют особенно ликующе и громко; когда всюду пахнет свежестью цветов, а в стакане с кофе позвякивает лёд, моё сердце буквально пляшет – недалеко до инфаркта, и пальцы тянутся к клавишам, чтобы играть такую же живую, бесконечно живую музыку, как живо всё вокруг.

– Как же красиво, – выдохнул я, наверное, в трёхтысячный раз за утро, и Феликс посмотрел на меня со странным выражением лица. – Невыносимо. Мне почти плохо.

– Тебя точно не подменил никто из доппельгангеров, которых мы на прошлой неделе ловили на Большой Морской улице? – он протянул руку и коснулся моего лба тыльной стороной ладони, будто меряя температуру. – И на больного ты не похож. Удивительно.

Мне даже не хотелось ворчать в ответ.

– Что удивительного в том, что я чувствителен к прекрасному? – лишь мирно спросил я.

Мы сидели за одним из уличных столиков «Астории», прямо напротив Исаакиевского собора. Красный тент накрывал нас, как ракушка, а покрытые белым шоколадом пирожные, которые официантка эффектно принесла на блюде под металлическим колпаком, напоминали жемчужины.

Было раннее утро субботы. Перед собором уже гуляли туристы, за соседним столиком слышалась быстрая французская речь. Какая-то модная девушка совершала пробежку в сторону Невы, сопровождаемая таким же кудрявым, как она сама, мальтипу. Всё вокруг благоухало чистотой и благополучием, и за это всеохватывающее ощущение гармонии я особенно любил июнь.

Я мог бы прямо сейчас встать и пропеть осанну Всевышнему. Даже тяжелая бессонная ночь не сказывалась на моём превосходном настроении. Много часов подряд мы гонялись за гремлином, который поселился в «Астории». Вероятно, его по ошибке привез в чемодане кто-то из постояльцев. Хотя, может, и специально: ведь лучший способ избавиться от преследующего тебя гремлина – это подкинуть ему какую-то более интересную, захватывающую жертву, чем ты сам. А что может быть интереснее, чем гостиница, полная самых разных людей со всех уголков мира? Выбирай не хочу!..

Управляющий «Астории» в благодарность за помощь предложил угостить нас завтраком, и вот мы здесь.

То и дело я ловил любопытные взгляды прохожих. Думаю, мы могли выглядеть достаточно интригующе.

Феликс получил фингал от брошенного гремлином пресс-папье, и поэтому даже в тени сидел в крупных солнцезащитных очках. Такие любому придают ауру загадочности, а в случае красавчика-Феликса очки становятся почти катастрофой, могущей остановить движение на городских улицах.

Вкупе с золотыми волосами, нечеловеческим изяществом черт лица, привычным чокером и бело-бежевой гаммой одежды они превращают его в кинозвезду под прикрытием. Думаю, основной секрет заключается в том, что в этих очках не видно живой мимики и, скажем так, шального оптимизма Рыбкина. Они скрывают эти утешающие признаки «своего» парня и делают Феликса недосягаемым и таинственным – настоящей знаменитостью.

Наверное, я в своей черной одежде мог бы сойти за его телохранителя, не будь я столь угловат и худ. Может, они думают, что я его менеджер? Или юрист? Или… Я взял со стола и надел свои очки.

Или тоже звезда, да. Теперь мы в равных условиях.

Я загадочно улыбнулся официантке, принесшей нам чай, а она в ответ вздрогнула и опустила взгляд. Жаль. Наверное, решила, что я ей угрожаю.

– Ты прав, в этом нет ничего странного, – задумчиво проговорил Феликс, и я не сразу сообразил, что он отвечает на мой давно прозвучавший вопрос о прекрасном.

Видимо, он всерьёз задумался над ответом. Или просто засыпает и поэтому отчаянно тормозит.

– Чувство прекрасного свойственно всем людям – хотя у некоторых оно почти атрофировалось из-за беспорядочных потоков информации, которые они не хотят или не могут остановить. Однако то, что я наблюдаю в тебе – это не просто чувство, а талант снова и снова видеть прекрасное даже в уже знакомых вещах.

Он обвёл взглядом Исаакий. Прямо сейчас величественный образ собора запечатлевался в памяти по крайней мере трех десятках смартфонов, наведенных на него туристами.

– Когда ты видишь что-то часто, то начинаешь воспринимать это как должное, каким бы удивительным оно ни было. Из-за этого многие столь сильно любят путешествия – там все впечатления свежи, а также остро чувствуется мимолетность и ценность красоты, которая побуждает к еще большей внимательности и желанию успеть полюбить. И поэтому же существует оборот «что имеем, не храним, потерявши – плачем», ведь только через какое-то время после расставания человек может взглянуть на предмет по-новому и опять остро ощутить его прелесть… Но ты – другое дело. Сомневаюсь, что тебе часто приходится сожалеть о пренебрежении чем-либо, потому что твои чувства одинаково сильны в первый день созерцания прекрасного и годы спустя.

Меньше всего на свете я ожидал, что этим утром Феликс уйдёт в подобные размышления, и поэтому слушал его удивленно. Звучало так, словно признаёт во мне наличие некой суперсилы. Однако она вовсе не была уникальной. Я хотел указать на это, но он, словно прочитав мои мысли, продолжил:

– Думаю, все люди искусства обладают этим талантом. Будучи пианистом, ты бы не смог добраться до сердец слушателей, если бы сам каждый раз не чувствовал в давно знакомой мелодии свежей прелести и красоты. И это умение без устали видеть и впитывать прекрасное проявляется у тебя во всем, в том числе в нестерпимом желании снова и снова восхищаться солнечным деньком или давно знакомым профилем собора. Что со стороны сначала может показаться наигранным, но на самом деле является искренним проявлением твоих чувств.

И Феликс, сняв очки, тепло улыбнулся.

– Спасибо тебе за это, Женя. Мне кажется, в этой сфере ты – мой учитель. Уроки восприятия красоты – не тот курс, который бы я выбрал осознанно, но тот, который нужен каждому, кто хочет прожить счастливую жить.

Такие слова смущали. Я поставил локти на стол и прикрыл лицо руками.

– И это ты спрашивал, в порядке ли я?.. Феликс, какая муха тебя укусила?

– Философская, думаю, – ответил он.

– Надень очки обратно. Ты пугаешь людей своим фингалом.

– О нет, неужели в нём ты не можешь увидеть ничего красивого? Ты печалишь меня, сэнсей!..

У меня было два варианта того, как я мог отреагировать на размышления Феликса.

Во-первых, я мог счесть всё это очень неловким и в дальнейшем вспоминать о них каждый раз, когда хотел бы восхититься чем-то – и, соответственно, прикусывать язык, чтобы не показывать себя слишком впечатлительным и наивным. Какой-то восторженной пигалицей, а не суровым мужиком.

Во-вторых, я мог рискнуть принять похвалу и согласиться с Феликсом. Хотя мне всегда сложно слушать комплименты. В ответ почему-то хочется извиниться. А еще убежать.

Ведь люди, говоря хорошее обо мне, наверняка имеют в виду не меня настоящего, а некий идеализированный образ Евгения Фортунова, который создали они сами. Согласившись с похвалой, я обману их, ведь на самом деле я далеко не так хорош.

Например, я не какой-то маэстро, который может научить восприятию красоты. Я вообще об этом никогда не думал. Восхищался и всё. Может потому, что в моей голове слишком мало других, более умных мыслей, и радость от погожего денька возникает там сама по себе, просто занимая вакантное место.

Приняв комплимент, я рискую затем разочаровать его дарителя, и это меня пугает.

Но в то же время, я понимаю, что подобные страхи – это лишь мысли. Более того, они могут отравить жизнь не только мне (жизнь, в которой я отказываюсь признавать чужую благодарность), но и другим – кому приятно находиться в обществе вечно недовольного собой человека? Да еще и отвергающего их теплые чувства из-за непрекращающейся войны с самим собой?

Итак, по некотором размышлении я выбрал второй вариант.

Отломил кусочек круглого пирожного в белом шоколаде, наслаждаясь им, я в очередной раз полюбовался отблесками солнца через дорогу и сказал:

– Да, я люблю это утро. Оно словно собрало в себе всё самое прекрасное, что может быть на свете. Чувство от хорошо проделанной работы. Радость расцветающего дня. Красочное лето. Вкусную еду. И…

Я хотел добавить: «прекрасную компанию», но тут мой взгляд зацепился за женщину с коротким светлым каре, быстро идущую к нам от памятника Николаю I.

– …И сюрпризы, – рассеянно закончил я.

Не уверен, что так уж их люблю, но моя реплика не должна была повиснуть в воздухе.

Женщина пересекла дорогу, игнорируя красный свет и получила в спину негодующий сигнал вынужденного затормозить автомобиля. Не замедляя шага, она обернулась и показала водителю средний палец. Такое грубое поведение контрастировало с ее черным деловым костюмом и кейсом в руках.

Это была Нина, помощница Клугге.

– Ну слава Богу, кто-то уже разукрасил твоё отвратительное лицо, и я могу этим не заниматься, – без приветствий заявила она Феликсу, водружая кейс прямо на центр нашего стола.

Её появление заставило вновь было приблизившуюся официантку утанцевать обратно. Боюсь, теперь мы выглядим не знаменитостями, а мафиози.

– Не изменяешь себе, незабвенная… – Рыбкин тяжело вздохнул и все-таки надел очки. – Только не говори мне, что Клугге решил передать мне ещё одно своё дело.

– Нет. Помощь требуется мастеру Веналайнену.

Нина так и стояла, сложив руки на груди. Феликс подался вперед.

– Да ладно?! – выдохнул он так изумленно, будто упомянутый мастер был, по меньшей мере, Папой Римским. – Мир что, перевернулся?! А при чем тут этот кейс?

– У Веналайнена нет твоего адреса, поэтому он прислал улики по делу Клугге. Тот уже попросил меня принести их вам.

– А что там внутри? – заинтересовался я.

Мой зрительский опыт подсказывал, что в подобных кейсах должны храниться либо деньги, либо бриллианты. На крайний случай, чьи-нибудь отрезанные уши. Так или иначе, открывать его в ресторане не казалось хорошей идеей.

Но Нина считала иначе.

Она раздвинула посуду, положив кейс плашмя, ввела код и откинула крышку… Я поперхнулся. Феликс зашипел и захлопнул кейс, чуть не прищемив Нине пальцы.

Внутри лежали драгоценности. Несколько старинных медальонов с крупными камнями – каждый в своём отделении – так блеснувшими на солнце, словно снайпер с винтовкой нацелился мне прямо в сердце.

Казалось, кто-то ограбил Эрмитаж. Даже мимолетного взгляда хватило, чтобы понять, что эти драгоценности были достойны по меньшей мере Екатерины II и графа Орлова.

Более того – от них так и веяло магией.

Но не воздушным Изнаночным волшебством, которым были пропитаны Небесные Чертоги, а тем давящим, пахнущим старыми благовониями и ночным озером колдовством, которое практиковал Феликс, отправляясь на битвы с проклятыми.

Вокруг каждого амулета, словно круги по воде, расходились магические эманации.

– Наверное, нам стоит обсудить детали в более тихом месте, – Феликс убрал кейс со стола и приготовился встать, но Нина жестом остановила его.

– У меня нет времени прохлаждаться с вами. Обсуждать особо нечего, потребуется всего пара минут. Puis-je prendre cette chaise, s'il vous plaît[1]? – она демонстративно взялась за спинку пустого стула у соседнего столика.

Сидящие за ним французы спешно закивали. Думаю, они согласились бы, даже если бы Нина попросила у них кошельки или по фунту плоти, как шекспировский Шейлок[2].

Она подсела к нам, и я, сколь бы меня ни пугал неукротимый нрав помощницы Клугге, вежливо придвинул к ней свою пока не использованную чашку и налил гибискусового чая.

– То, что Веналайнен просит о помощи, как-то связано с моим к нему письмом месячной давности? – спросил Феликс.

Нина кивнула.

– Да. Он готов обучить твоего мальчишку вопреки всем запретам. Он давно уже не в штате Академии Звёздного Света, поэтому ему наплевать на истерическую панику ректора, который боится Жениного дара.

Я распахнул глаза.

Ух ты! Наконец-то!

Всё время, прошедшее с дела о двух бандах, я, как псих, без устали учился сам, да и Феликс жертвовал часами сна и почти всем своим досугом, чтобы тренировать меня – но всё же наши занятия не могли идти ни в какое сравнение с работой под началом мастера. Мы занимались только «обычным» колдовством, в котором специализировался Рыбкин, но оба понимали – сфера моего развития лежит в овладении моей особой техникой.

Но тут нужен был настоящий учитель.

– Конечно, речь идёт не о полноценном наставничестве, а только о небольшой помощи, – Нина слегка обрезала мне крылышки воодушевления. – И это будет не бесплатно.

– Какова же цена? – прищурился Рыбкин.

– На Ладожском озере происходит какая-то чертовщина, и Веналайнену она не нравится. Нужно разобраться.

– Без проблем, я решу это дело.

Феликс был весьма безмятежен и самоуверен, но тут Нине удалось его удивить.

– Не ты, а он, – она кивнула в мою сторону.

– В смысле?! – хором ахнули мы.

– И Клугге вместе с ним.

Тут уже опешил только я, а Феликс сменил аханья на хохот.

– Что за безумная парочка это будет!.. Но почему такой странный выбор исполнителей?

– Не знаю, сами спро́сите у старого маразматика. Вернее, ты спросишь, – она посмотрела на меня своими удивительно ясными для такого колючего человека глазами. – Клугге заедет за тобой вечером, вы отправляетесь уже сегодня.

Так и не глотнув чая, Нина поднялась.

– А с кейсом-то что? – крикнул ей вслед Рыбкин.

– Пусть Женя отвезёт его обратно. Понятия не имею, зачем Веналайнен его прислал. Похвастаться, наверное.

И она удалилась так же стремительно, как и пришла; сея хаос и смятение в рядах голубей, курлыкающих на солнышке.

Мы с Феликсом переглянулись.

– Учёба – это круто, – сказал я. – Но совместное дело с Клугге... Я не готов. Более того, я даже не знаю, к чему я должен быть готовым!

– Ну, ты ведь сказал, что любишь сюрпризы? – Рыбкин развел руками.

Я только вздохнул, а потом снова откинулся на спинке стула и стал намеренно интенсивно любоваться сквером, и солнцем, и лицами людей, позволяя мирной субботней красоте утешить меня – напоследок.

[1] «Я могу взять этот стул, пожалуйста?»

[2] Герой пьесы «Венецианский купец» Уильяма Шекспира.